Древние художники Берингова пролива. Из истории косторезного искусства Чукотки

На фото: Чукотка, мыс Дежнёва, старинное эскимосское селение Наукан. На заднем плане памятник-маяк Семену Дежнёву. Автор фото - К.А. Днепровский.

О том, что чукчи и эскимосы вырезают из моржовой кости фигурки людей и животных, знают, несомненно, многие. Такие работы есть в музеях и частных коллекциях, их фотографии можно увидеть в книгах, в статьях, на интернетовских сайтах. Но я не уверен, что все, кто интересуется искусством Арктики, обращали внимание на такую особенность современных чукотских косторезных изделий, как узор из концентрических окружностей, ромбов, сплошных и прерывистых линий. Он появляется то на спинке у лежащей на льдине нерпы...

...то на рукоятке декоративного ножа

На работах более ранних, относящихся к первой половине и середине прошлого столетия, подобного декора нет. Не было его и на скульптурах моржей, тюленей, белых медведей – амулетах чукотских морских зверобоев XIX века. В современную резную кость Чукотки тщательно выполненный геометрический орнамент пришёл из далекой древности, из искусства охотников Берингова пролива I тысячелетия нашей эры. И произошло это буквально на глазах у искусствоведов, этнологов, археологов, работавших на Чукотке в 1980-1990-х годах.

Кто населял чукотские побережья две тысячи лет назад? Что представляло собой изобразительное творчество этих людей? Почему в течение многих лет их художественная традиция оставалась забытой? Почему к ней вернулись чукотские резчики и гравёры наших дней? Попробую ответить на эти вопросы.

Если происхождение азиатских эскимосов вызывает споры, то представления о том, чем занимались они в новом каменном веке, совпадают у всех без исключения исследователей. Это были охотники на животных полярных морей. Нет разногласий у учёных и относительно контактов между древними обитателями Северо-Восточной Азии и Северо-Западной Америки. Берингов пролив, несмотря на штормы и туманы, не был непреодолимой преградой для мореходов неолита и не разъединял, а, скорее, объединял их. Исключительно богатый морским зверем, он притягивал к себе различные этнические группы морских зверобоев. Люди, приходившие на его берега, устанавливали культурные связи друг с другом, которые, судя по результатам археологических исследований, были достаточно тесными.

В ходе раскопок удалось обнаружить большое число изделий из моржового клыка, поверхность которых покрывал изящный орнамент, выполненный в технике гравировки. Состоял он из прямых и изогнутых линий, из миниатюрных клиновидных штрихов, напоминающих пунктир, из концентрических окружностей с точкой в центре. Большинство подобных предметов предназначалось для сугубо практических целей, однако древнеэскимосские резчики и гравёры обладали удивительной способностью соединить в своих изделиях целесообразность и эстетику.

Наиболее интересны в этом отношении костяные детали древнеэскимосского гарпуна. Их особенно много среди археологических находок. Удивляться этому не приходится. Гарпун был главным оружием охотников Берингова пролива, а добыча морского зверя – единственным видом хозяйственной деятельности, которая дала возможность человеку первобытного общества выжить на арктических побережьях. Скалистые, лишённые древесной растительности, продуваемые ледяными ветрами, побережья оставались незаселёнными до тех пор, пока люди не научились охотиться на тюленей, моржей, китов. Мясо этих животных служило морским зверобоям основной пищей. Из тюленьего меха они шили одежду и обувь. Из моржовых шкур изготавливали обшивку для лодок и покрытия для жилищ, каркасы которых возводили из китовых костей. Обогревались и освещались дома древних эскимосов лампами-жирниками, заправленными жиром всё тех же животных моря, а прочный и сравнительно легко поддающийся обработке моржовый клык был для них едва ли не основным поделочным материалом.

Самая важная деталь древнеэскимосского гарпуна – наконечники. Они имели сложную конструкцию, благодаря которой, попав в цель, намертво застревали в ране. Для того чтобы гарпунные наконечники проникли в тело зверя как можно глубже, их оснащали каменными лезвиями: концевым копьецом, прорезь для которого отчетливо видна на одном из них

...или двумя боковыми вкладышами, как на другом

Выступы, бородки, прорези, обусловленные функциональным назначением наконечников гарпуна, создавали динамичные ритмы, придавали им сходство с живыми существами. Чёткие, сходящиеся под острыми углами линии графического декора повторяли конструктивные формы изделий, напоминая тем самым об их грозном предназначении.

Орнаментальные узоры ещё более сложные, чем на наконечниках, покрывали такие детали гарпуна, как головка гарпунного древка и гарпунный стабилизатор. Вырезали их тоже из моржовой кости. Что касается гарпунных древков, а также древков копий и стрел, эскимосы изготавливали их из «плавникового дерева» – древесины, принесённой на побережья Берингова пролива южными морскими течениями.

Головка гарпунного древка закреплялась на его переднем конце и соединяла древко метательного снаряда с его «боевой частью». 

В паз на её торце вставляли вырезанный из моржового клыка колок – стержень, похожий на толстую спицу, а на колок насаживали наконечник. Ещё одна задача, которую выполняла головка гарпунного древка, заключалась в следующем: будучи достаточно массивной, она утяжеляла оружие и тем самым увеличивала силу удара.

Стабилизатор гарпуна – назначение этих изящных изделий из кости долгое время оставалось для археологов загадкой и за ними закрепилось название «крылатые предметы» – помещали на заднем конце гарпунного древка. 

Рельеф на «крылатых предметах» наиболее вариативен. Здесь встречаются и абстрактные формы, и достоверно выполненные головы моржей и медведей, а подчас и изображения антропоморфных существ. Нередко на стабилизаторах гарпуна мы видим антропоморфную маску, личину. Она может быть либо очень условной, либо, наоборот, весьма реалистичной, с детально проработанным широко открытым ртом, с большими, круглыми глазами. Маска – один из самых распространённых и самых загадочных образов в мировом первобытном искусстве. Что означал этот таинственный лик на древнеэскимосских стабилизаторах гарпуна, сказать не берусь, но у меня нет сомнений, что это был сложный магический символ, связанный с наиболее важными мифологическими и религиозными представлениями древних морских зверобоев Чукотки и Аляски.

Наряду с предметами охотничьего вооружения подлинными шедеврами косторезного искусства Берингова пролива являются древнеэскимосские орудия труда, в частности рукоятки ножей с необычным полукруглым лезвием из сланца.

Ножами подобной формы ещё относительно недавно пользовались на Чукотке исключительно женщины – эскимоски и чукчанки. Они разделывали ими добычу, кроили мех для шитья одежды, расслаивали шкуры моржа, чтобы изготовить обшивку для байдар. В отдалённых чукотских посёлках можно и сегодня увидеть такие ножи, но уже, разумеется, не с каменным, а с железным лезвием.

Рукоятка этого древнеэскимосского ножа выполнена в виде снежного барана. Мастер тщательно проработал голову животного – глаза, открытый рот с высунутым языком, короткие, изогнутые рога. Туловище зверя сплошь покрыто геометрическим орнаментом. В узорах доминируют уже хорошо знакомые нам мотивы: концентрические окружности, сплошные и прерывистые линии. Снежные бараны издревле были на Чукотке объектом охоты. Вместе с тем, они, по всей вероятности, считались тотемными животными. К ним могли обратиться люди за помощью и поддержкой. Есть основания предполагать, что в далёком прошлом у зверобоев Берингова пролива бытовали представления о мистической связи между снежными баранами, белыми медведями и моржами. Таким образом, изображение барана на рукоятке древнеэскимосского женского ножа можно считать таким же магическим заклинанием, как образы медведей и моржей на головках гарпунного древка и «крылатых предметах».

Археологические находки свидетельствуют о том, что украшения древние охотники Берингова пролива тоже часто изготавливали из моржовой кости. Это могли быть подвески, браслеты, а также декоративные пластины, нашивавшиеся на одежду и головные уборы. Пластины нередко имели форму ромба, верхний угол которого был выполнен в виде звериной головы. Пластина на фото ниже имела, по-видимому, такое же назначение, но изображена на ней голова антропоморфного существа:

Искусствоведы долгое время считали, что внимание древних художников Берингова пролива было приковано исключительно к зверю, к объекту охотничьей добычи. Однако находки археологов, проводивших раскопки на Чукотке в 1980-2000-х годах, позволяют отказаться от этой точки зрения. Антропоморфные персонажи играли не менее заметную роль в древнеэскимосском косторезном искусстве, чем изображения животных. Создавая образ человека или имеющего человеческий облик духа, резчики по моржовому клыку достаточно точно воспроизводили антропологические особенности своих соплеменников – их удлинённые глаза, слегка выступающие скулы, чуть расширенный книзу нос.

Антропоморфные лики в большинстве случаев лишены подробной проработки деталей, однако почти всегда они предельно выразительны и динамичны. Так, например, для маскоида, миниатюрного воспроизведения ритуальной, скорее всего, шаманской маски – такие маскоиды древние эскимосы нашивали на одежду в качестве оберегов – характерна лёгкая асимметрия форм:

Этот художественный приём давал возможность мастеру привнести в скульптуру движение, создать эмоционально окрашенный, запоминающийся художественный образ.

В ещё большей степени эти качества древнеэскимосской антропоморфной пластики – эмоциональное напряжение, яркая индивидуальность – проявляются в миниатюрном лике на застёжке ладанки, в которой хранились ритуальные предметы.

Изогнутые дугой брови, прищуренные глаза, резко очерченный рот с опущенными вниз углами губ наделяют этот персонаж большой внутренней силой. Не исключено, что древнеэскимосский резчик, создавший это экспрессивное, врезающееся в память произведение, стремился воплотить в нём не только характерную для эскимосов внешность, но и портретные черты конкретного человека, который жил на побережье Берингова пролива в I тысячелетии нашей эры.

Если антропоморфная скульптура древних эскимосов лаконична по манере изображения, то для их зооморфной пластики характерно многообразие художественных приёмов. Вот только один пример. Перед нами объёмная композиция из различных зооморфных образов:

В её передней части отчётливо видна оскаленная медвежья пасть. Сзади на голову медведя «наплывает» голова другого зверя – по-видимому, тюленя. Менее отчетливо, но в целом достаточно ясно прочитывается изображение ещё одного зоо-, а точнее – орнитоморфного персонажа. Для того чтобы увидеть его, амулет необходимо повернуть на 180 градусов, и тогда концентрические круги в его нижней части – компоненты графического орнамента, который сплошь покрывает поверхность скульптуры – «превратятся» в глаза птицы, а глубоко прочерченные линии рельефного декора обозначат её клюв. Глубоко оригинальное по построению, по органичному сочетанию объёмных и графических форм, это произведение является убедительным аргументом в пользу утверждения американского культуролога Э. Карпентера о том, что у древнеэскимосской скульптуры нет верхней и нижней части, и чтобы понять изображение, его нужно взять в руки и внимательно рассмотреть со всех сторон.

Говоря о зооморфной пластике древних эскимосов Берингова пролива, приведу слова ещё одного известного специалиста по истории и культуре народов Арктики, члена-корреспондента РАН С.А. Арутюнова. (С именем этого исследователя мы встретимся ещё не раз). С.А. Арутюнов полагает, что совмещение в одной композиции разных образов, просматривающихся под разными ракурсами, было обусловлено верой древнего человека в способность живых существ перевоплощаться друг в друга. Криптограммы, подобные композиции на фото выше, являются, по мнению Арутюнова, своеобразными иллюстрациями к старинным эскимосским мифам, отголоски которых сохранились в дошедшем до нас фольклоре морских арктических зверобоев.

Вглядываясь в изделия из моржового клыка, созданные древними художниками Берингова пролива, задаёшься вопросом: как могла появиться в Арктике столь совершенная изобразительная традиция?

Одна из причин заключалась, с моей точки зрения, в том, что экстремально суровая природа берингоморских побережий требовала от людей первобытного общества предельной концентрации физических и духовных сил, и искусство помогало им в этом. Уже сам процесс создания изображений белых медведей, моржей, снежных баранов не только увеличивал знания полярных первопроходцев о животном мире Арктики, об анатомии и повадках её зверей, но, прежде всего, изменял их отношение к Крайнему Северу. Многоликий и таинственный, безжалостно уносивший человеческие жизни и вместе с тем одаривавший охотника богатой добычей, Север становился ближе и понятнее человеку.           

Не забудем также о том, что искусство древних охотников Берингова пролива было тесным образом связано с магией, что, по представлениям полярных первопроходцев, с помощью художественного творчества они могли установить особые, мистические контакты с арктическим миром. Резьба и гравировка по клыку моржа имели, несомненно, характер сакральной, обрядовой деятельности. Создание ритуальной скульптуры, рельефного и графического декора на охотничьем вооружении, орудиях труда, украшениях воспринималось древними эскимосами как своеобразное заклинание могущественных природных стихий.

Ещё одна причина, обусловившая высокий художественный уровень произведений древнего искусства Берингова пролива, была связана с географическим положением этого ареала. В I тысячелетии нашей эры он представлял собой, по словам С.А. Арутюнова и Д. А. Сергеева, территорию «относительно изолированную» от крупных культурных центров тогдашнего мира. Но эта изолированность, полагали исследователи, была именно относительной, а не полной. На Чукотский полуостров, на северо-западную оконечность Аляски проникали культурные влияния «из далеких центров высокой цивилизации». Но проникали «достаточно ослабленными, для того чтобы захлестнуть, подавить, поглотить, подменить местную духовную традицию; они могли лишь дополнить, обогатить, оплодотворить её» (С.А. Арутюнов, Д.А. Сергеев. Проблемы этнической истории Берингоморья: Эквенский могильник. М., «Наука», 1975. С. 172).

О каких «высоких цивилизациях» идёт речь в монографии С.А. Арутюнова и его соавтора и коллеги по многолетним археологическим исследованиям на Чукотке Д.А. Сергеева? Прежде всего, о Восточной Азии: о Японии и Китае. В научной литературе названы и другие культурные центры Древнего Мира, которые могли оказать влияние на художников Берингова пролива. Это Южная Сибирь – знаменитый скифо-сибирский звериный стиль бронзового литья, это Центральная Америка с её уникальным искусством резьбы по камню.

Было, наконец, и такое обстоятельство, способствовавшее расцвету древнеэскимосского искусства Чукотки и Аляски, как «климатический оптимум». В первые века нашей эры в Беринговом проливе существовали наиболее благоприятные условия для морской охоты. Позднее, во второй половине II тысячелетия, с наступлением так называемого «малого ледникового периода», ситуация изменилась, и ухудшение условий существования морских арктических зверобоев отразилось на их художественном творчестве. Но об этой странице в истории косторезного искусства эскимосов и чукчей, а также о том, почему в наши дни в резную кость Чукотки возвращаются мотивы древнеэскимосского орнамента, я расскажу в следующем очерке.

Автор: Михаил Бронштейн, кандидат исторических наук, главный научный сотрудник Государственного музея Востока.