Кочевники-предприниматели ямальской тундры
Хорошо помню свою первую встречу с домашним оленем, с эвенами-оленеводами в мамином полевом отряде в 1970 году на реке Русская Коркодонская (Магаданская область). Детская приязнь к этим животным сохранилась потом на всю жизнь – к счастью, она давала возможность повторять эти встречи с ними. За жизнь было написано не так много работ по оленеводству эвенов, чукчей, ненцев, но они все вызывали очень приятную эмоциональную вовлечённость, тепло сопричастности кочевникам-оленеводам. Да и Лев Николаевич Гумилев в своих лекциях на географическом факультете в Ленинградском государственном университете заражал нас своей любовью к кочевникам.
В лихие 1990-е годы им пришлось очень трудно: радикально сократилось поголовье домашних оленей на Чукотке, а ведь в советские годы помню призыв партийных органов в 1970-е годы довести поголовье до миллиона в Магаданской области (тогда вместе с Чукоткой). А на Ямале поголовье не сократилось, даже выросло, но радикально изменились отношения собственности – теперь здесь доминируют частные олени домохозяйств, а раньше – общественное поголовье совхозов.
Тревожные события последних лет, связанные с сибирской язвой, проблемами перевыпаса и истощения пастбищ, нарастающими конфликтами внутри отрасли вновь вызвали мой интерес к этой теме – а можно ли, и если да, то как, придать большую устойчивость современному развитию ямальского оленеводства? Да и неоднократные обращения окружной власти с просьбой посоветовать, что делать, тоже звали предметно, научно, разобраться в этой проблеме.
Размышления не были быстрыми, продолжались несколько лет. В этот период я выступал на конференциях в Салехарде и получал очень важный отклик с мест на возникающие предложения и рекомендации, изучал нормативное правовое обеспечение оленеводства в десяти самых «оленеводческих» регионах России, встречался с талантливым специалистом по экономике домашнего оленеводства Норвегии Эриком Райнертом, его коллегами и друзьями Свейном Матиуссеном и Андерсом Оскалом. Наконец, были прочитаны десятки статей финских, шведских, норвежских авторов по проблеме развития частного оленеводства.
Постепенно стала формироваться общая картина ситуации и возможных конструктивных выходов из неё. При этом некоторую горечь вызывало то, что десятки наших собственных российских исследований по ямальскому домашнему оленеводству антропологов, социологов, этнологов, историков, биологов носят преимущественно научно-эстетский характер, но ни в коей мере не приближают к пониманию, что делать? Они, как оленьи нарты, «парят над тундрой» - абсолютно отстранены от вызовов государственной политики в отношении отрасли, от того, чтобы дать местной власти, наконец, конкретные рекомендации, что и как нужно делать. Вместо этого – у моих друзей и коллег – абстрактные констатации «оленеводы знают лучше», «нужно сокращать поголовье», «виноваты компании».
В этой обстановке безумно захотелось всё накопленное за жизнь знание, опыт работы на Севере направить на выработку решений по выправлению кризисной ситуации в ямальском оленеводстве. Так родилась статья, по объёмам больше напоминающая очерк, которая была бы невозможна без взгляда изнутри, с самого Ямала моего коллеги и друга, научного сотрудника сектора социально-гуманитарных исследований "Научного центра изучения Арктики" Валерия Кибенко, который в последние годы многократно выезжал к оленеводам Ямальского, Тазовского и Приуральского районов в тундру, был дотошен и предметен в своих социологических и экономических исследованиях. И, что было очень важно, мы с ним были единомышленники в желании докопаться до необходимых конкретных действий (что и как делать нужно?), в осознании абсолютно новой реальности, которая возникла на Ямале в последние тридцать лет в связи с переходом на частную, предпринимательскую модель развития домашнего оленеводства.
Исходный пункт – это признание реальности состоявшегося перехода ямальского оленеводства на предпринимательскую модель, когда основная часть домашних оленей находится в семейных хозяйствах кочевников («личников»). Это очень важно, потому что вся современная система государственной поддержки оленеводства в ЯНАО воспринимает эти хозяйства просто как уменьшенную копию бывших государственных предприятий, без понимания, что это не просто малые, но фундаментально другие по экономическому поведению и стимулам собственников предприятия. Вот на доказательство того, что с переходом на предпринимательскую модель здесь, в оленеводстве, начинают работать абсолютно другие эффекты, другие мотивации участников, были потрачены значительные наши усилий. И это действительно критически важно понять.
И факт возникновения на Ямале предпринимательской модели в оленеводстве – это событие мирового масштаба. Почему? Да потому, что в России здесь сконцентрировано практически всё поголовье частных оленей, в другие регионах – крошки. Потому, что и в мировом охвате масштаб ямальского частного оленеводства превосходит и норвежское частное оленеводство саамов, и шведско-финское частное оленеводство саамов.
Другой обнаруженный факт. Опросы десятков предпринимателей-оленеводов чётко показали, что есть внутри этого «класса» два полюса: независимые предприниматели, которые не нуждаются в государственной поддержке, опираются на свои силы, силы своей семьи и родственников, самостоятельно выходят на поселковые рынки и т.д. – и предприниматели, которые научились грамотно использовать возможности господдержки и адаптировались даже к её постоянным изменениям. Соотношение этих групп внутри трёх основных районов частного семейного оленеводства Ямала – в Ямальском, Тазовском и Приуральском районах – различно. В Ямальском районе больше предпринимателей-оленеводов, которые ориентированы на получение господдержки. С другой стороны, в Тазовском и Приуральском районах больше независимых предпринимателей, которые полагаются в основном на себя.
Другой факт. Среди предпринимателей Ямала чётко диагностируется две экономические модели поведения: когда основной производственный доход получается от продажи мяса оленя, или когда – от продажи рогов и пантов. Самое интересное, что три района основной концентрации частного оленеводства – Ямальский, Тазовский и Приуральский – отчётливо обособляются в этом вопросе. Ямальский район – это район-«витрина» окружной власти, куда возят «посмотреть» гостей округа. Неудивительно, что здесь создана мощная сеть пунктов (факторий и в поселениях) приёмки и переработки оленины. Поэтому оленеводы-предприниматели здесь ориентированы на сдачу мяса, а для реализации пантов у них подчас нет самостоятельных «выходов» на рынки.
Но вот Тазовский и Приуральский районы – полная противоположность. Здесь реализована модель пантового оленеводства, и предприниматели находят выгодные рынки сбыта либо у соседей автономного округа слева – Республики Коми, либо справа – Красноярский край; прямо на дорожной сети (а она здесь лучше обустроена, чем в Ямальском районе), либо в городских поселениях.
У журналистов часто используются преувеличенно негативные оценки пантового промысла: жадные оленеводы в поисках наживы оголтело кинулись в теневую заготовку пантов, наращивают для этого поголовье, подрывают пастбища. На самом деле в таких оценках много эмоций. Пантовый промысел – естественная добавка к доходам оленеводов, причём в летний период, когда как раз есть острая потребность иметь средства для закупки продовольствия и предметов первой необходимости. Панты выступают очень важной страховкой оленевода в это время. Но важно, чтобы этот рынок не был отдан «теневикам», что происходило последние годы, чтобы он был внятно и чётко регулируем государством. Это не вопрос к оленеводам и их жадности, это вопрос к государству, чтобы оно не устранялось от присутствия именно там, где оно очень важно.
Теперь о перевыпасе, о подрыве пастбищ. Наш путь к пониманию этой проблемы был очень непростым, сбивали с ног противоречивые заявления конфликтующих сторон – «сокращайте стадо», «не лезьте, мы знаем лучше»! Знаете, мне несколько раз уже казалось, что я понял эту проблему, уже держу бога за бороду. И опять оказывалось, что понял далеко не всё.
Например, год назад выступал на научной конференции «Обдория» в Салехарде, где увязал ямальские проблемы с широко известной в мировой литературе проблемой трагедии общественной собственности: когда олени переходят в частную собственность, а пастбища остаются в общественной, возникает огромное искушение у пастуха стать зайцем, урвать пастбища для своих оленей, не думая про общую устойчивость отрасли и возможный будущий подрыв пастбищ. И вроде бы всё сходилось – типичная ямальская ситуация. Это искушение простоты объяснения очень опасно.
Потом я прочитал, что в такую же ловушку интерпретации проблем оленеводства попадали и норвежские исследователи. На самом деле сходство ситуаций иллюзорно: и пастбища не вполне общественные, потому что оленеводы хорошо знают, где именно его пастбища, это память предков, и она жива. И поведение пастухов совсем не такое эгоистическое, рваческое, как предписывается по этой модели. Не могут люди, которые десятилетиями живут в тундре в согласии с природой, быть такими безответственными в отношениях с нею!
И везде убийственное впечатление на публику производили спутниковые снимки лишайников. Взятые через десять лет, они отчётливо демонстрировали феномен перевыпаса, вроде бы безответственного поведения оленеводов. Но то, что предельно ясно биологам, при ближайшем рассмотрении оказывается совсем не так очевидным для географов и экономистов. А у биологов без географов, как по близкому поводу говорил мой учитель Л.Н. Гумилев, случается «спотыкание».
Дело в том, что в реальности работает феномен страшной поляризации, пятнистости ситуации с пастбищами. Есть предельно истощённые, это правда, но это локализованный, а не тотальный феномен! Значит, и решения должны быть локальные, с вовлечением всех заинтересованных сторон, и обязательно оленеводов, которых нередко хотят сделать основными «ответчиками» по ситуации – как политически самых слабых участников конфликта. Но это аморально!
Здесь очень помогла работа лауреата Нобелевской премии по экономике Элинор Остром, с которой я был некоторое время (незадолго до её смерти) в переписке. В её книге «Управляя общим» прямо содержатся рецепты и рекомендации, что и как нужно делать в ситуации подрыва ресурса «общей собственности». И прежде всего это коммуникация! Коммуникация доверия между всеми вовлечёнными в конфликт сторонами – это старт и начало решения. Но не сверху-вниз коммуникация, а партнёрская, с авторитетными лидерами от оленеводов-личников, которые в ней участвуют. А то бывает как: формальные структуры коммуникации созданы, но они все прикормленные, огосударствленные (пример Норвегии), и внятного решения с учётом интересов оленеводов не предложено. Нужна именно партнёрская коммуникация! А то у нас как стало в последние годы: есть доверие научному знанию биологов, есть доверие знанию чиновников от окружного АПК, но нет доверия неявному знанию самих оленеводов. Одно знание заместило другое, а нужно, чтобы эти знания дополняли друг друга!
И сами институты и инструменты решения проблемы должны быть очень децентрализованы, их невозможно предложить сверху, потому что ситуация очень разная по разным районам и нужно искать частные локальные решения для каждого случая. А это местные институты, локализованные. И сами оленеводы должны участвовать в процессе их вылепливания для себя, в принятии добровольных ограничений по маршрутам каслания, по размерам поголовья. Это должны быть их решения, которые они учредили для себя сами, и способны контролировать их выполнение.
Ещё момент, который я почерпнул из встреч с блестящим норвежским экономистом Эриком Райнертом. Оленеводство Арктики – высоко цикличная отрасль, как всё арктическое. Это значит, что амплитудность в погодовой динамике поголовья может быть сумасшедшей и реально по отдельным районам и регионам доходит до 40% иногда, в соседние годы. Это означает, что оленевод-предприниматель, по сути, встречает два кризиса – кризис недопроизводства «внизу» и кризис перепроизводства «наверху». Но ведь цена за сданную оленину остаётся неизменной и в первом, и во втором случае! Как будто это говядина, когда коровы и быки находятся на ферме, где все процессы стопроцентно управляемы человеком. Но в арктической-то тундре царствует неожиданность, неопределённость, когда «то пусто, то густо». Значит, важнейший экономический регулятор и стимул – цена – попросту не работает! Вместо неё в периоды кризисов недопроизводства выплачиваются кризисные социальные пособия, которые к предпринимательской деятельности и бизнесу оленевода не имеют никакого отношения! Так вот нужно, чтобы цена обрела свою нормальную гибкую функцию – рост, когда кризис недопроизводства, уменьшение, когда мяса много сдано. Это способно стать очень важным «естественным» инструментом регулирования предпринимательской активности оленеводов. С другой стороны, бесконечные социальные подачки, наоборот, превращают их в наёмных работников совхозов, что было в советское время.
Вообще, если смотреть на систему поддержки оленеводства Ямала, то возникает странное ощущение, как будто никаких радикальных перемен в последние тридцать лет в отрасли вообще не произошло. Собственно, стимулирования предпринимательства никак не происходит, различий между крепкими и слабыми хозяйствами не делается. То есть семейный бизнес кочевников-оленеводов и государственная поддержка оленеводства от округа как бы существуют в параллельных реальностях. Но это означает, что процветает теневой бизнес на пантах, на рогах, а государство предельно неэффективно в своём присутствии в отрасли, скорее поощряет теневую, а не легальную деятельность своими ошибочными мерами господдержки. Например, поддержка на голову оленя в течение многих лет. Но это означает поддержку теневого бизнеса на пантах, там как раз и нужно растить поголовье, а не упитанность животных. А нужно – поддержку от объёмов сданного мяса, от добавленной стоимости, произведённой в семейном хозяйстве, включая сюда в учёт все виды деятельности – оленеводство, рыбный промысел, туризм, сбор дикоросов и др. Как говорили мне норвежские коллеги, это самый правильный подход. Но и в Норвегии он пока не реализован.
То есть оленеводство – это не рутинное конвейерное фермерское занятие, это рисковый бизнес в тундре, с колоссальными непредсказуемостями, и именно на это должна быть настроена господдержка. Она нуждается в радикальной перелицовке! Сегодня более-менее понятно, каковы основные мотивации и резоны экономического поведения оленеводов-предпринимателей Ямала. Но абсолютно непонятно, что хочет государство развивать и на кого делает ставку в отрасли. Неудивительно, что отрасль застыла в самом плохом промежуточном состоянии: есть уже реализованная предпринимательская модель, а признания её со стороны власти как бы нет. Поэтому неотложно нужно провести реформу отраслевого регионального законодательства в направлении учёта новых состоявшихся реалий. Сегодня парадокс: на Ямале, где сконцентрировано основное частное и общее оленье поголовье страны, самое экологически слабое законодательство в отрасли среди всех «оленеводческих» регионов России. Это показали наши сопоставления десяти региональных законов об оленеводстве и других нормативных правовых документов.
Возникает вопрос: куда идти дальше ямальскому оленеводству? Как ему развиваться? Здесь есть убеждённость, что искать решения нужно не камуфлируя, а наоборот, всемерно раскрепощая потенциал и эффекты уже состоявшейся предпринимательской модели, поддерживая уверенного в себе арктического предпринимателя, «джентльмена тундры» удочкой саморазвития, а не рыбой привычного социального патернализма. Второе получается хорошо, к этому есть богатые советские традиции. И у автономного округа, что важно, есть на это бюджетные и корпоративные деньги. Но только первое – курс на саморазвитие ямальского предпринимателя, уважение и признание его бизнеса – обещает уверенность в развитии оленеводства. В этом я абсолютно убеждён.
Автор: А.Н. Пилясов, директор Центра экономики Севера и Арктики, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова
Автор фото заставки В.А. Кибенко
