Сейчас в Мурманске

09:40 ˚С
18+

Коронавирус: мы все оказались в Арктике

Как горожане перешли на новый режим функционирования

Коронавирус и арктика Арктическая мобильность Карантин в арктике Изоляция в арктике
Надежда Замятина
31 марта, 2020 | 14:18

Коронавирус: мы все оказались в Арктике



Нет, речь не о том, что от вируса спасутся только затерянные во льдах. Речь о том, что оставаясь во вполне тёплом климате, горожане в связи с карантинными мерами по COVID-19 вдруг разом перешли на другой режим функционирования. Этот новый режим – с полным правом можно назвать арктическим; после неожиданной перезагрузки установилась новая версия городской системы -- перемещений, возможностей, экономики. И не факт, что по снятии карантина мир вернётся в прежнее состояние. Испытывающим шок вполне можно поучиться у наших северных сограждан – и тем есть, что рассказать.

Ключевое отличие Арктики в контексте вируса – бездорожье и нерегулярность транспорта. Можно, конечно, сыронизировать, что в этом смысле Арктика начинается километрах в ста от Москвы (и это так), но речь всё же о «настоящей» Арктике. Только в сравнении с ней, да ещё с тропическими песками и экваториальными джунглями, с тысячами километров безлюдных пространств, можно понять особенности нашей современной жизни – те, которые сложились, в общем, относительно недавно, всего несколько десятилетий назад.


Мобильность как гарантия точности

Помню студенческие годы. Начало 90-х. Доцент Витковский восторгом рассказывает студентам кафедры социально-экономической географии зарубежных стран МГУ, которая была тогда ещё одним из немногих «окон» в мир зарубежья, как «у них» наступила принципиально новая эпоха «just in time» -- «точно в срок». Коммуникация и автоматизация позволили отказаться от содержания складов. Детали поставляются к сборочному конвейеру точно в тот момент, когда нужна именно эта деталь, под эту конкретную, заказанную с определёнными параметрами, единицу продукции – это казалось фантастикой (слово «кастомизация» мы узнали позже). Сервисы доставки, доступные такси и доступные лоукостеры – кажется, ещё чуть-чуть, и осуществится мечта фантастов о билетах на Марс. Не только люди – сама среда автомобилизируется: ещё недавно автомобиль был привилегией единиц – и вот он буквально «растворён в воздухе». Склады ушли на всех уровнях, от заводских корпусов до домашних кладовок: не нужно запасать на зиму картошку: дешевле спуститься в ближайший магазин, где полно не только картошки, но и заморской экзотики, а понятие «сезонные фрукты» становится неожиданным эксклюзивом (вспомним: когда-то фрукты на называли сезонными: они все были такими). В общем, мобильность – та самая парагдигма, которую социолог Джон Урри выдвинут в качестве определяющей для современного общества – общества городского, зависимого от нефти, от обеспечивающих мобильность интеллектуальных систем – и, между прочим, рассматривал быстрое распространение инфекций (правда, животных) как следствие. Он же, впрочем, дал и мрачный прогноз окончания эры мобильности: 

«Нам точно не следует ожидать, что мобильный мир XX века останется организационным принципом и в этом столетии. Кое-кто даже утверждает, что изменение климата, загрязнение ядовитыми отходами окружающей среды и дефицит энергии в XX веке чрезвычайно ограничат возможности перестройки будущих мобильностей и использования энергии, необходимой для того, чтобы избежать «социетального коллапса» того вида, что постиг Римскую империю или цивилизацию майя вследствие развития их внутренних противоречий. Мобильная жизнь для миллионов может оказаться недолговечным явлением. В течение века, пока противоречия не проявили себя в полной мере, богатый мир безумствовал, и в результате в XXI веке, когда обществам придётся несладко, у людей и машин окажется на руках гораздо более медленное наследство»[1].


Эпоха безмобильности: запасать нельзя экономить

И вот, спустя четверть века после той лекции, в прошлом году, мне пришлось брать интервью у топ-менеджера канадской компании, работающей на Чукотке:

«Проблема эксплуатации заключается, прежде всего, в логистике. Если ты заказываешь себе что-то, что тебе нужно для деятельности, то ты должен чётко понимать, что это что-то, если это серьёзные объёмы, придёт к тебе через полтора года. Год – это минимум. В связи с этим возникает проблема неликвидов. Ты не знаешь, что у тебя завтра сломается. И ты заказываешь, и на следующий год заказываешь, и потом заказываешь. У тебя без движения лежит пять ремкомплектов. Но у тебя в движении находится 55 машин, и ты не знаешь, сколько их сломается. И ты заказываешь пять новых ремкомплектов, а они не ломаются. А потом ты говоришь – ладно, всё, не будем заказывать, а на следующий год их ломается 15. У тебя только 10 ремкомплектов. Это я на пальцах объясняю».

Вот примерно это случилось с Италией. Казалось бы: победили эпидемии, «оптимизировали» больницы – эти «ремкомплекты» для человеческих тел, -- а система возьми и сломайся. Рассчитанные на благополучную, "чистую" ситуацию больницы – переполнены, добыть «ремкоплекты» быстро не получается. Мобильность закончилась. В Италию летят самолёты МЧС со специалистами и аппаратурой – да, технику МЧС можно отправить в любую точку мира. Но встаёт вопрос: не дешевле ли содержать «запасные» больницы, чем военно-транспортные самолёты? Не надёжнее ли? Вопрос, остро вставший для развитых стран в связи с COVID-19. Вопрос, стоявший в Арктике всегда.

О наступлении иной, немобильной эпохи чаще всего говорили в связи с ростом цен на нефть (пока ситуация обратная) и потеплением климата. Однако парадоксальным образом результат был – во всяком случае, временно – достигнут в результате пандемии. Не случайно нынешнюю ситуацию называют «счастьем Греты: самолёты не летают, заводы не работают».

Однако перезагруженная система сильно отличается от той, что ожидали «зелёные»: «зелёная» идеология, как правило, не поощряет запасы гречки. А вот Арктика – поощряет. Арктическая стратегия – это стратегия больших запасов – не столько гречки (её-то как раз нет смысла запасать по квартирам), сколько в крупном масштабе: техники, запчастей – и, между прочим, специалистов. Ненадёжность транспортных путей, несвоевременность доставки, нестабильность расписаний самолётов и вероятность быть развёрнутым в собственной машине в связи с перекрытием дороги по погодным условиям – абсолютная реальность современной, а не столетней давности, арктической жизни. И сегодня мы можем изучать этот «заповедник» не как прошлое – но как, вполне может быть, отчасти и будущее человечества.


Север: жизнь без гарантии

Очень острый вопрос Арктики – это наличие или отсутствие врачей. Знаменитый посёлок Диксон, где осталось, по официальной статистике, триста человек плюс погранзастава, зимой связан с цивилизацией только самолётом. «Четвёртый день пурга качается над Диксоном…», -- пел в 60-е Владимир Трошин нежным голосом, полным любования полярной романтикой. А может «качаться» и неделю, и две: самолёт на Диксон, который ждали в декабре 2019, пришёл после 10-го января: люди, возвращавшиеся домой к новогодним праздникам, так и просидели две недели в гостинице Дудинки. Для Европы это форсмажор, возвращающихся с курортов в столицы необходимость где-то «просидеть» две недели в карантине приводит в шок, но для удалённых посёлков Севера – это практически норма. Терпение – величайшая добродетель северян, и этому вполне можно поучиться жителям крупных городов, за последние два десятилетия привыкшим к моментальному удовлетворению малейших своих потребностей.

Но это если просто «отложить» дела и впечатления – а если речь идёт о жизни? Величайшая боль Диксона, как и сотен других удалённых посёлков, – это больница, оставшаяся почти без персонала. Действительно, ни по каким нормам на триста человек не положен хирург. А если аппендицит? В отличие от деревень Нечерноземья на Севере, если «пурга качается», может не прилететь не просто самолёт – а санрейс. Неделю. Случаи, когда самолёт не успел, не такие уж и редкие на Севере. COVID-19 обнажил старый вопрос (особенно острый для переживших оптимизацию медицины): насколько вообще система гуманна, чтобы тратить деньги на постоянную поддержку запасных больничных коек ради каких-то случаев с редкой вероятностью? И здесь аппендицит в непогоду на Севере – пример того же порядка, что и новый вирус с высокой скоростью распространения. Разница в числе жертв, а этически они идентичны. Запасать или не запасать? Этически это даже глубже, это про базовые ценности современной цивилизации, сформировавшиеся, в общем, совсем недавно: про стоимость дополнительной человеческой жизни. Двадцатый век ознаменовался не только невиданной мобильностью – но и невиданными тратами на спасение трудно спасаемых – глубоких стариков и недоношенных младенцев, больных редкими болезнями. Ранние успехи гигиены, открытие антибиотиков и прочие достижения медицины поначалу дали, при сравнительно небольших материальных затратах, колоссальные результаты. Введение мытья и дезинфекции рук и инструментов акушера в эпоху повальных родильных горячек (то есть сепсиса, заражения крови) спасло тысячи и тысячи, уменьшилась материнская смертность. Радикально сократилась детская смертность: всего лет сто назад в России примерно каждый второй не доживал до совершеннолетия. Но в странах с высокой ожидаемой продолжительностью жизни – там, где она более 75, более 80 – каждый следующий знак после запятой в этом значении даётся (во всяком случае, давался до последнего момента) уже не гигиеной, но ценой колоссальных затрат на всё более сложные медицинские приборы и препараты. Ведь в былые времена во многих обществах – а на Севере и недавно – старики добровольно уходили умирать в лес и тундру, чтобы не обременять молодых. Вводя губительные для экономики карантины против коронавируса, пытаясь сгладить кривую заболеваемости и тем гарантировать каждому заболевшему доступ к медицинской аппаратуре, решается, по сути, та же морально-экономическая дилемма: сколько мы готовы платить за каждый день средней продолжительности жизни? За наших стариков?

Или варианты частичной изоляции, сортировки людей по возрасту, по состоянию здоровья – создание, в какой-то степени, новых социальных классов – по степени устойчивости здоровья (какой простор для последователей Фуко!). Но ведь и это мы проходили в Арктике: это не только идея набирать на работу на Север людей с хорошим здоровьем (выглядит очень здравой), и ещё более показательная, широко распространённая идея необходимости переселения с Севера пенсионеров (прямо «старикам здесь не место») – и вот теперь старикам оказалось «не место» на мощёных улицах благополучных городов: не задумаемся ли мы о том, правильно ли мы относились к северным пенсионерам? Комфортно ли им уезжать на материк с Севера, где они успели стать уважаемыми гражданами – в человейники средней полосы?


Мороз тоже имеет значение: когда не выйти на улицу…

Много в сегодняшней ситуации параллелей с Арктикой и менее напряжённых. Возьмём структуру предпринимательства. Помните шутку: «Наши люди в булочную на такси не ездят». На Севере – ездят. Отвезти ребенка в детский сад в 40-градусный мороз, в булочную – очень даже. Огромный спрос рождает большое предложение, цена на такси в любой конец города, как правило, не больше ста рублей (впрочем, и города на Севере не такие уж большие). 

Что ещё интереснее – такси во многих северных городах выполняют роль курьерских служб. Можно вызвать такси и попросить привезти продукты. Кажется, до этого пока не дошли – однако очевидно, что будут востребованы универсальные курьерские сервисы, которые могут привезти товары – от пакета молока до мебели. Они уже появились и, очевидно, переживут кризис. Плюс социальные сети: передать посылку соседа «на материк», раз уж летишь по своим делам – святой долг каждого северянина. Вполне возможно, скоро мы осознаем как святой долг необходимость купить продукты соседу, раз уж всё равно выходишь по своим делам из квартиры.

Дистанционная работа в Арктике в принципе возможна (если вдруг кому-то нравится, конечно, местная природа: всё же «дистанщионщики» чаще предпочитают какой-нибудь Гоа). А вот простой машиностроительный завод – уже едва ли. Италия закрыла второстепенные производства – осталось только жизнеобеспечение. 

Чтобы понять, какие производства и стороны жизни сейчас гибнут, какие, наоборот, расцветают – достаточно посмотреться в «зеркало Арктики». 

Здесь почти нет излюбленных урбанистами общественных пространств – тех самых, которые в Москве на днях замотали предпуредительными ленточками, как место преступления. Помню, дискуссия об организации в Ямальском городе Губкинский со столичными нового места для гуляний а-ля Парк Горького закончилась вопросом: "А что с комарами и мошкóй [болезненно кусающая тварь -- прим. автора] предлагаете делать"?  Как говорится, в Арктике нельзя стоять: зимой замерзнешь – летом сожрут.

На Севере очень слабо – по сравнению с южными городами-аналогами – развит малый бизнес, даже в более-менее крупных городах. Среди многочисленных причин – и та, что летом северные города пустеют: все, кто мог, уехал в отпуск, в сфере услуг – нехватка и клиентов, и сотрудников. Зимой же северяне предпочитают откладывать на отпуск, тратя в городе проживания как можно меньше – да и добраться до места получения услуги иной раз тяжело.


Когда внутренний спрос важнее экспорта

На Севере почти нет обрабатывающей промышленности – слишком дорого отапливать цеха, платить рабочим повышенную плату (зачем, если это не жизнеобеспечивающие производства – например, не пищевая промышленность), завозить комплектующие и вывозить продукцию. На Севере на регулярной основе бывают только предприятия жизнеобеспечения – например, пищевая промышленность – или производство каких-то специфических товаров на местный спрос. В Магадане выпускают приборы для промывки золота (в Подмосковье трудно подогнать их под особенности конкретного колымского месторождения). В Сургуте – снегоболотоходы. В Сибири – тёплые чехлы на автомобили, по сути, портативный тёплый гараж. Так вот, эпоха изоляции – это в какой-то мере эпоха разворота в сторону «антимассового» потребления, эпоха производства на местные нужды, на замену завозному – разумеется, речь лишь о небольших сдвижках пропорций, а не о натуральном хозяйстве. Хотя на продовольственную безопасность, очевидно, будут смотреть уже по-иному. В Арктике ведь тоже можно вырастить почти что угодно – вопрос в цене. Очевидно, из стратегических соображений во всём мире будет уделено больше внимания собственному производству.

Но собственное производство, по всему миру убиваемое глобализацией – это разнообразие и творчество, чтобы приспособиться к местным условиям. При некоторых условиях (но далеко не всегда, и отсюда – лишний довод изучать Арктику) изоляция может парадоксальным образом способствовать креативности, которую теоретики приписывают лишь скоплениям городов с их густо заполненными «общественными пространствами»: «Удалённые места… полны инноваторов. Это связано с тем, что прогресс всегда ещё только на пути к этим местам и принцип "сделай сам" становится единственной возможностью совершить рывок вперёд», -- замечает британский антрополог Кэролайн Хамфри[2].


Как Арктика Европу опередила 

Арктическая модель – модель «сделай сам», полная противоположность индустриальной, похожая одновременно на архаику – и одновременно опережающая рутину и унификацию модели конвейера. Её принципы были заложены, как ни странно, уже в первые годы советского освоения Арктики. Иной раз эти основы настолько современны, что, если вдуматься, Арктика уже в 1930-е кое-где демонстрировала стандарты и решения на уровне конца XX века, и беда лишь в том, что эти стандарты так и остались точечными.

Возьмём знаменитую в прошлом книгу Бориса Горбатова «Обыкновенная Арктика» (можно посмотреть снятый по ней фильм – впрочем, двухсерийный и медлительный настолько, что, наверное, только привыкшие ждать жители Севера могут его смотреть в наши дни). Это прямо-таки энциклопедический набор инновационных решений. Умение решать проблемы в тесном коллективе, делиться продуктами, переживать пресловутую «пургу» – вопреки любой партийной и производственной необходимости понимая, что иной раз соблюдение режима работы просто невозможно физически. Но самый яркий образ – это, конечно, врач-универсал (старый, дореволюционный ещё «спец», принимающий роды у женщины на соседней зимовке, руководя по рации, через морзянку, «поворотом плода по методу Бракстон-Хигстона» – прямо дистанционная медицина!).

И здесь хочется вернуться к вопросам не человечества – всего лишь самой Арктики. Специалист-универсал (но реальный универсал, высококлассный, а не «врач общей практики») – спасение удалённых территорий; узкая специализация – это из индустриальной эпохи, эпохи высокой мобильности и крупных городов. Но хочется надеяться, что высшее руководство, столкнувшись с COVID-19, пересмотрит и своё отношение к арктическим проблемам. Высокооплачиваемый врач-универсал – на месте, в Арктике – по-видимому, более нужное вложение в продолжительность жизни северян, чем многофункциональные центры в тысячах километров от полярного круга, куда предполагается по инстанциям везти больного, куда предполагается везти рожать, и откуда невесть как добираться обратно. И хорошо бы уяснить, что уровень связи во многих районах современной Арктики чуть ли не на уровне радиосвязи во времена Бориса Горбатова (а иной раз и хуже, потому что кое-где радио исчезло, а интернет как-то не пришёл) – это тоже про человеческие жизни.


Пластичность льда

Но вернёмся к опыту Арктики для человечества. Гибкость, универсальность, многозадачность – вместо узкопрофильных людей и объектов – вот арктические уроки. Универсальные здания, которые по щелчку превращаются в больницы – или функционально иные здания. Обученные добровольцы первой помощи, мгновенно мобилизуемые. Компьютерные сети, перестраиваемые под разные задачи. Наверное, более «сконцентированные» поездки и закупки – раз уж ехать, то за многим.

Разнообразие режимов функционирования – причём не только и не столько в технике – в привычках, в поведении, в идентичности. Современный человек должен привыкнуть быть любым, работать по-разному, переходить с профессии на профессию – как в Арктике (в последние годы в России шла обратная регламентация).

Психологи много десятилетий исследуют особенности мышления жителей Арктики. Общим местом стала более высокая роль правого полушария – как у коренных народов, так и, что удивительно, у мигрантов по мере адаптации: можно сказать, Арктика учит мыслить образно, комплексно. Но есть и другой интересный нюанс, касающийся копинг-стратегий или, проще говоря, моделей поведения, исследованный на Камчатке И.В. Камыниной[3]. По мере взросления они меняются, старые отмирают, новые занимают их место – везде, но не на Севере. В экстремальных условиях всё, чему человек научился, все выработанные в суровых условиях варианты поведения остаются с ним – и, в зависимости от ситуации, арктический человек готов действовать так или иначе.


Что дают нам все эти аналогии? Биологическое разнообразие предоставляет материал для эволюции, в случае изменения условий существования природа всегда пока находила «жизнестойкий» материал, который ложился в основу новых жизненных «парадигм» -- подобно тому как млекопитающие, долгое время путавшиеся где-то под ногами гигантов-динозавров, вдруг оказались основой продолжения жизни на Земле, когда динозаврам пришлось туго. Так и разные географические области дают материал для размышлений о новых моделях мышления и экономики. Арктика -- странная, холодная, не ясно зачем и заселённая – неожиданно может подсказать ответы. Арктические варианты: гибкость и многофункциональность, более редкие, но и более многофункциональные контакты, внимание к внутренним нуждам, расчёт на себя, креативность и изобретательность. Ну и оптимизм, конечно – и здесь нам вполне есть чему поучиться у наших сограждан – северян, ежедневно преодолевающих «карантин» мороза, пурги и бездорожья.


Автор: Надежда Юрьевна Замятина, канд. геогр. наук, ведущий научный сотрудник географического факультета МГУ им. Ломоносова, зам. ген. директора Института регионального консалтинга.


[1] Дж. Урри. Мобильности. М.: Практис, 2012. Стр.

[2] Хамфри К. Изменение значимости удаленности в современной России // Этнографическое обозрение. 2014. № 3. Стр. 14.

[3] Камынина Ирина Владимировна. Копинг-стратегии личности в экстремальных условиях жизнедеятельности : диссертация ... кандидата психологических наук : 19.00.01. Петропавловск-Камчатский, 2008. - 212 с. («В регионах с экстремальными природными условиями формирующаяся личность при появлении новых, специфичных для данного возрастного этапа, проблем не отказывается от приобретённых ранее копинг-стратегий, а лишь расширяет и совершенствует репертуар механизмов совладающего поведения, в то время как для региона с неэкстремальными природными условиями характерна трансформация всей системы копинг-стратегий личности при переходе от детства к взрослости: отказ от сформированных ранее и формирование новых, релевантных задачам нового этапа развития личности. В результате личность в экстремальных природно-климатических условиях имеет более богатый репертуар копинг-стратегий, позволяющий ей более гибко адаптироваться к трудным жизненным ситуациям».)



далее в рубрике