Морские люди

Архангельская региональная общественная организация «Товарищество северного мореходства» на протяжении многих лет осуществляет ежегодные морские историко-этнографические экспедиции. В этом году мы со Светланой Владимировной Рапенковой побывали в Умбе, где зимуют многие жители Терского берега Белого моря, беседовали с ними и записали их рассказы о жизни поморов. Автор публикуемых воспоминаний -- Попихина Юлия Сергеевна, 1934 г.р., Кузрека.

Юлия Сергеевна Попихина

«ГДЕ РОДИЛАСЬ, ТАМ И ПРИГОДИЛАСЬ»

Я родилась в поморском селении Кузрека, в тридцати километрах от Умбы. Жила там до десяти лет. Училась в начальной школе, а потом в Умбе кончала среднюю школу. Училась в Петрозаводске. Я окончила сначала педучилище, проработала шесть лет в Олонецком детском доме. Окончив институт, вернулась сюда, чтобы помогать родителям. Надо было учить братьев и сестёр. С 1959 года «где родилась, там и пригодилась».

У родителей нас было восемь детей. Родители мои были поморами испокон веку. Свою фамилию – Попихина – я не стала менять, когда вышла замуж (Новикова была бы по мужу).

ОТЕЦ

Отец наш, Попихин Сергей Михеевич, пришёл с войны без ног. Одна нога у него оставалась, но он на ней мог только стоять. Отец воевал на Мурманском направлении, где сейчас находится Долина славы. Он ночь лежал на земле и сильно переохладился. Как безнадёжно раненый был отправлен в дальний госпиталь, в Иркутскую область. Чем страшнее ранение, тем дальше от линии фронта отправляли. Больше года лечился. Сил у него хватило. Нас пять детей было довоенных. Он понимал, что нужно поднимать семью.

Отец вернулся, наверное, в 43-м году. Приехал он на двух костылях. Сначала на поездах, потом на ботике. С Умбы позвонили, чтобы встречали его. Был ноябрь. Из речки Кузреки шла шуга. Наша лодка – подъездок – могла столкнуться с плывущими льдинами. Они прозрачные. Их не видно. Ботик, который привёз нашего отца, стоял на рейде. Он к причалу не мог подойти. Мама в лодчонку посадила двоих детей. Я сестричку Валю на руках держала. И нас с льдиной понесло в море. Бот эту льдину разрезал. Причалили мы к борту. Папе подали костыли. Команда спустила его в лодку. Вот так отца нам привезли.

Отец был у нас удивительного характера человек, к большой нашей радости и счастью. Он прожил 64 года, а без ног остался на 37-м году жизни. В армию его взяли с поста председателя колхоза. Вернувшись, он исполнял любую работу, которую можно было делать сидя: изготавливал грабли, точил косы, шил упряжь. Инвалидная пенсия, насколько я помню, по тем деньгам была 420 рублей. По нынешним деньгам – это копейки. Поэтому в Кузреке он заготавливал анфельцию. Благодаря анфельции и плавнику все мы выросли и выучились. Отец садился в лодку и брал нас, детей. Мы собирали по берегу «аварийку»: это плавник из плотов, которые сплавляли в Архангельск, когда лес заготавливали. Этот плавник мы пилили, а отец, сидя на табуретке, колол дрова.

Поженились они с матерью в 1928 году. К 1934 году они сумели построить большой дом пятистенок. До войны он успел обустроить только зимнюю половину дома. Вторая половина дома использовалась отцом как амбар для сухой анфельции.

    Дом Попихиных

КЕЖМАРИ

Помню, он мне рассказывал, что в госпитале истопником был старик – кежмарь. Кежмарь очень сочувствовал отцу, узнав, что он с Беломорья. Говорил, что если будет очень туго, забирай всю семью и переезжай сюда. Рассказывал, что кежмари тоже с Поморья. После церковного раскола часть староверов пришла сюда. Переселение заняло много лет. Шли по морю, потом по Енисею. Перешли к Ангаре и её притоку реке Кежме. Их староверческая община расселилась по берегам Кежмы.

Я подозреваю, что наш пращур был среди раскольников. В Архангельской области есть селение Лопшеньга. Наши предки имели отношение к этому селу. Один из них был там иереем. Служители культа, которые не приняли никоновскую реформу, бежали и были изгоями. Бабушка (по линии отца) рассказывала, как бедствовала семья Попихиных (от прозвища Попиха). Попихины были первыми жителям Кузреки. Это я совершенно точно установила. По старой застройке здесь, где река лагуну образует, самое лучшее место, и все дома здесь принадлежали Попихиным. В Кузреке жило двадцать семей Попихиных. Мы были уже не родственниками, а однофамильцами. Первое Кузрецкое усолье упоминается в документах в 1601 году. До войны в Кузреке жили двести с чем-то человек. В 1939 году здесь работала большая ленинградская экспедиция, и был подготовлен справочник. Первый том вышел, а второй том из-за войны так и не появился.

КОРЕННЫЕ ФАМИЛИИ

Вялозеро – самое большое озеро на Терском берегу. Там жили родственники наших кузречан. Вернее, кузречане были бывшими белозерцами. Когда здесь при Иване Грозном произошли погромы, и опричники были сюда отправлены, они Умбу разорили. По реке Вяле часть жителей бежали на Вялозеро. Они там какое-то время жили, а когда всё спокойно стало, родственники Нестеровых, Буториных…

Коренные фамилии в Кузреке – Попихины, Нестеровы, Буторины, Никифорковы (обрусевшие саамы – лопари), Березины. Четыре клана. Были ещё и Киршины.

ПОВИДЛО ИЗ АНФЕЛЬЦИИ

Мы отцу помогали затаривать анфельцию и работали на погрузке (суда становились на рейде). Архангельский водорослевый комбинат до войны пытался построить у нас в Кузреке фабрику для обработки водорослей. Штат работников был, и директор, и специалисты. Как началась война, кого мобилизовали на фронт, кого отозвали в Архангельск. Так никто фабрику и не построил. Были уже и варочный цех, сушилки, амбар. Специальный пресс стоял. Причал сделали. Это я всё хорошо помню и даже помню первую продукцию, когда сварили повидло со вкусом сливы из водоросли анфельции. Специалисты приглашали: приходите со своим хлебом, мы вас угостим. Мы с мамой, взяв краюху хлеба, пришли, и я повидло попробовала. У фабрики было название «Ударница».

Заготовка анфельции   

ПЕЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

У моих предков (прапрадеда) была такая печальная история в 1836 году (это подтверждено документами Архангельского и Мурманского архивов). У Попихина Василия Алексеевича вся семья погибла после торгов. По старому стилю был май, а по-новому – июнь. Уехали они вместе с терчанами сельдь продавать в Архангельск. Удачно всё продали. И не стали других терчан ждать. Для меня было загадкой – почему не стали ждать? Но когда я узнала, что родня-то была в Лопшеньге, то предположила, что они могли заехать в Лопшеньгу, и поэтому отстали от земляков-терчан. И пропала семья нашего прапрадеда. Двое старших детей – дочь и сын и двое подростков – девочка и мальчик. Четыре человека. Ничего не известно. Никаких сведений. Или они в Лопшеньгу зашли, или торопились к отцу, потому что сельдь ещё шла. Прошло какое-то время, и начало выносить к Порьеву мысу на Терском берегу оборванные паруса, весло ломаное, что-то из квашёнок – деревянной посуды. Так погибла семья. Жена горевала страшно и утопилась. Прапрадед наш через какое-то время женился вторично. И дальше род пошёл от второй жены. Попихинский род.

РАСКУЛАЧИВАНИЕ В УМБЕ

Наши рыбаки восприняли создание колхозов без вражды. Труд у них всегда был артельный. Они не бунтовали против колхозов. Только одна семья у нас в Кузреке не вступила в колхоз. Это были Березины: он (старичок) и она уже в возрасте. Им в семи километрах от села выделили бывшую тоню, которую колхоз не использовал, и до конца их жизни эта тоня считалась за ними. И никакой вражды не было, никакой классовой борьбы. В Кузреке некого было раскулачивать. В Умбе одного нашего кузречанина раскулачили. Причина-то была непонятная. Они арендовали маленький забор[1] на речке Кузрека. Этот забор не был учтён государством. Речка маленькая. Рыба туда не очень-то шла. Но они покупали у общины сельской право поставить заборчик на сёмгу. Когда половодьем заборчик сносило, они сами его чинили, и одна там рюжа[2] стояла, если рыба шла. За право ловить рыбу они платили 42 рубля. Деньги эти вносили в фонд церкви. Когда братья уже разделились, один из них в посёлке первым построил дом. Вот его-то, этого мужика, и раскулачили. Он купил сельдяной невод и во время хода сельди (она идёт в мае и в начале июня) нанимал помощников. Люди вспоминали, что он хоть им работу давал, заработать что-то позволял. Здесь Беляевский лесозавод был, и когда шла сельдь, рабочие вёдрами покупали её для себя. Сами солили, варили. Были потребителями этой сельди.

Когда закончился у нас социализм, родственники раскулаченного пытались найти документы, понять, по какой причине произошло раскулачивание их деда. У него дом отобрали. В его доме расселили чиновников. Так никаких документов и не нашли для реабилитации. Кто-то из советских деятелей перестарался. У Беляева завод был изъят, но его родственники продолжали торговые отношения с Норвегией, с прежними покупателями нашего северного леса, но уже в советской России.

ЦИВИЛИЗОВАННЫЙ   ПОСЁЛОК

Беляевы – это богатая семья родом из Выборга и хорошо известная в Питере. Какие-то предприятия были у них в городе Беломорске и в Повенце (лесопилка). Они даже какую-то цивилизацию принесли в наш посёлок. В советское время Умба считалась первым промышленным посёлком в Мурмансксой области. Хибиногорск в Апатитах и Екатерининская гавань как порт использовалась, а больше промышленных предприятий не было. Кола считалась центром поморским. А у нас в Умбе были электричество, водопровод. Существовала больница для рабочих. Первые школы здесь возникли. Так что Умба в своё время считалась цивилизованным посёлком.

СЛАВЯНО-БРИТАНСКИЙ ЛЕГИОН

Интересная судьба была у деда нашего. Когда была здесь интервенция, и появились здесь английские корабли, хотели собрать Славяно-британский легион поморов и придать законность интервенции. Дед в это время был у нас старшиной. Избирался из Кузреки в Умбу. Тётя нам рассказывала, что они на время его старшинства из Кузреки приезжали в Умбу и жили там. Деда обязали мобилизовать поморов. Четырёх добровольцев он отправил, и даже сохранился документ управы какой-то, что дед выдал им аванс по два рубля на проезд до Кеми и на продовольствие.

Когда в октябре 1919 года опять пришло английское судно, и начали с него палить по Керети, по Кандалакше, мобилизация прекратилась. Все мужчины ушли на дальние тони и сенокосы. Объяснили, что некому идти в легион. Англичане не одни были. С ними были белогвардейцы. И в октябрьскую мобилизацию начались уже угрозы. В Горле Белого моря они выставили корабли, чтобы поморы не могли торговать. Думали, что голодом вынудят подчиниться.

Вот такая политика была. Помрёт здесь население, кто ещё сюда на север пойдёт? Англичане всегда хотели завладеть Кольским полуостровом. У англичан были серьёзные намерения не дать возможности торговать. Зачем нападать на помора, который везёт в карбасе сено? У нас для скота нет хороших сенокосных угодий. Кто с островов вёз сено, кто с каких-то болот. Стоит в устье Умбы английское судно, отбирают у бедного помора сено. Даже фамилию одного их них знаю – Телицын. В страхе мужик бросил всё, что вёз. Оказывается, что кое-где англичане разжились скотом, и в трюмах у них скот – надо подкармливать, чтобы мясо было подольше.

Дедушка умер, когда его привезли в Мурманск, который тогда только строился. Железную дорогу только что провели. Наша команда из трёхсот человек, собранных с Терского и других берегов Белого моря в Славяно-британскую гвардию, была поставлены охранять склады, где интервенты хранили своё имущество и снаряжение. Тогда началась эпидемия испанского гриппа (испанки), дедушка скоропостижно умер. Это случилось 2 января 1920 года. В 5 отделении мурманского порта зафиксирована эта смерть.

САМЫЙ ТЯЖЁЛЫЙ ГОД

Мама вспоминала, что более тяжёлого, чем 1919-й год, в жизни её не было. Был голод страшный. У мамы девичья фамилия Кожина. Она родом из Оленицы. Отец её в Соловецком монастыре когда-то три года отработал трудником. Он был участником войны с Японией. Приехал совершенно больным, и никакой тони они получить не могли, потому что тоня выделалась решением общины только домовладельцам, мужчинам. А у них отец лежал уже, настолько был больной. Остальная семья – все девочки: пять девочек в семье. И была у них участь пойти в прислуги. А в 1919 году никто прислугу не брал: своих детей кормить нечем. Из-за английских судов не смогли завезти продукты.

ОСНОВА ЖИЗНИ

У всех колхозов Беломорья было одно занятие – рыболовство. Основа жизни. Рыба у нас в море ловится не круглогодично. Поэтому волей-неволей и озёрным промыслом занимались, и охотой.

Морского зверя били, и наш отец до войны ходил на зверобойку. Кто судьбу этого промысла определяет, совершенно неправильно подходит к делу. Говорят, что будто бы здесь убивали бельков ради меха. Это полное враньё, потому что ни в Архангельске, ни в наших краях не найдёте ни одной поморки, которая носила бы мех белька. Поморов белёк не интересовал, потому что шкурка его никакой ценности не имеет. Охотников интересовали меха лесного зверя, да и то не всякого. Транспорт в России был тягловый. Без ремня в тягловом транспорте не обойтись. И только шкура гренландского тюленя могла служить этой цели. И в Европу шла эта шкура. Защитники природы взваливают на поморов вину, которой они не имели и сейчас не имеют. Модельерам надо вправлять мозги. Обувь и бахилы шили из тюленьей кожи. И я в детстве ходила в бахилах. Тюленья шкура шла только на подошву, а все остальное оторачивалось лесным мехом.

Главной рыбой была сёмга, но и, конечно, сельдь в период нереста. Сельдь увозили то в Архангельск, то в Кемь. Сёмга была круглогодичным товаром. Без сёмги здесь бы народ не выжил, потому что это основной обменный товар. Когда купцы приезжали на ярмарки в Варзугу или в Кузомень, устраивали торги в Кеми или в Архангельске, хлеб можно было приобрести только в обмен на сёмгу. Сюда привозили цельное зерно. Муку везти в карбасах через море было бессмысленно. Попадёшь в шторм -- и товар погубишь, и сам погибнешь.

Приход был в Умбе ещё в XVI веке. Здешние края были местом раздора Соловецкого и Кирилло-Белозерского монастырей. Владения земельные то считались за Соловецким монастырём, то за Кирилло-Белозерским. Среди жителей Кузреки упоминаются люди с фамилией Келаркины – от слова келарь.

Наш посёлок имеет ещё и древнюю часть, в полутора километрах отсюда. Бывшее село. Сама Умба была в 12 километрах вверх по течению реки. Там находился Умбский погост. Первые поселения были не на берегу моря, а по реке. У них даже искусственный канал был прорыт, чтобы попасть в свою заводь. Умба была в 12-ти, Варзуга – в 20-ти с лишним километрах. А все остальные деревни стали на морском берегу появляться при Соловецком монастыре. При советской власти здесь пытались многое сделать. Геологи тут кое-что находили. Был карьер красивого облицовочного гранита зеленовато-чёрного и розового цвета. Во времена Анны Иоанновны и Бирона на острове Медвежий около Порьей губы было пять рудников, где добывали серебряную руду. Один из наших родственников был отдан в бергауэры. На немецком языке – в горнорабочие то ли на Поной, то ли на остров Медвежий.

ЛОДКИ И ПАРУСА

Были у нас большие карбаса под парусом. Кто по старинке называл их кочами, кто называл лодьями. Но кочи и лодьи отличались. Самые большие карбаса у нас называли брамы. В советское время в брамах сюда привозили продовольственные товары. На них снимали груз с судов, которые не могли подойти к берегу. На каждое весло иногда садились по два человека. В лучшем случае было три пары вёсел: кормовые и два в носу. Иногда карбаса называли средняя брама, мелкая брама. Брамы были без паруса. Только за грузом они приезжали. На полной воде из устья реки они шли меньше километра. Они громоздкие.

Все лодки у нас обычно называли карбасами. Карбас и карбас. Говорили «большой карбас», «малый карбас». У нас обычно ставился один парус. Посередине карбаса была в сидении прорезь для мачты, и в шпангоуте было углубление, чтобы она не елозила туда-сюда. А на маленьких карбасах не парус ставили, а парусок. Паруса были прямоугольными. Когда парус истреплется, он служил половиком в доме у бережливых поморок. Пол не красили. Бабушка говорила: «В сенях парус-то растяните! Чего шоркать-то будете!» Берегла наш труд. Парус шили из парусины. Где её покупали? Скорей всего из Норвегии привозили. Если на торгах покупали парус, то берегли его десятилетиями. Паруса покупали, а лодки в каждом селе сами шили. Последняя наша отцовская лодка была заказана мастерам из Оленницы. Отличная была лодка! В один из штормов лодка стояла на рейде и уплыла в море. Погоревали, но сказали, что это для неё достойный конец.

    Поморская шнека

РЫБОЛОВНЫЕ ТОНИ

От Турьевой тони нашему Терскому району принадлежали следующие тони: Серка, Максунцы, Лукинская, Тетрино, Каршгуба, Морской Носок, Губной Носок, Красная щелья, Середняя, Варничная, Батаманская, Сельдяная, Наумовщина.

Серка – тюлень. Максунская – названа так из-за того, что там хорошо ловилась треска. Печень трески называлась макса.

- Треска-то хорошая?

- Хорошая, максунская.

Тетрино долгое время было тонёй монастырской. А на монастырских тонях был такой порядок: рыбаки-то свои местные, а имеют право только на треть улова, на третину. Отсюда – Третьино, а затем и Тетрино. Я так думаю.

Носок – это мыс. Как нос вдаётся в море. На самом конце губы – Морской Носок. А Губной Носок был более уловистым. А на Морском Носке при больших ветрах иногда невод сносило с якорей. Иногда на несколько десятков метров волны могли переместить якоря. Там рыбачить не очень любили, но зато треску можно было удить с карбаса. Красная щелья… Тоня на скале стояла. Там красный гранит. Середняя – между Варнишной и Красной щелью, в середине. Вот её так и называли – Середняя. Она до нынешней поры действует. Варнишная – от слова варница. Там солеварня была. Я даже помню яму, к которой нам родители категорически запрещали подходить, потому что мы могли провалиться в неё. Наши солеварни были необычными. Они не наружно строились. Печь стояла в яме. По полозьям црен удобнее было тащить (он тяжёлый, это же чугунное изделие). Меня удивляло, что на этих местах очень чёрная земля. Как начали копать, стали находить следы кузницы: гвозди длинные, четырёхгранные, кованые и какие-то другие металлические вещи – всё, что осталось от солеварни.

Батаманская – не могу объяснить, почему так называется. Может, какой-то атаман был. В документах тоня называется Батаманская, а на моей памяти её именовали Ватаманская. Сельдяная – само собой понятно, хотя для сельди она очень неудобная. Очень длинное закошечье. От слова кошка – песачаный островок, что во время отлива обсыхает. Там до километра закошечье. Наумовщина… Какой-то Наум там хозяйствовал. Я в детстве помню, что на тонях лежали и гнили старые кресты, что когда-то стояли возле тоней. У каждой тони был свой крест. Они были будто из брёвен: очень большие, массивные. Когда стали появляться дачники и туристы, все кресты ушли в костры. Часовня у нас стояла только там, где Морской Носок и Губной Носок. Около Губного. Хлебная тоня. Мосеева тоня – Мосеевский остров. Мосеев какой-то был.

КОЛХОЗ «ЗАРЯ»

Колхоз наш назывался «Заря», как в Лопшеньге. Лопшеньга была Двинским уездом и сёла нашего Терского берега – тоже Двинским уездом.

У колхоза было большое оленье стадо. Когда началась война, лучших оленей забрали перевозить грузы к линии фронта, раненых отвозить. Часть рыбаков была демобилизована в оленно-санные транспортные батальоны.

Моя старшая сестра вот время войны была рыбачкой, а потом, когда война кончилась, появилась первая на Беломорье сельхозшкола (она была расположена в Карелии, в городке, взятом от финнов). Сестра (ей шестнадцать лет исполнилось) там год училась на колхозного счетовода и стала бухгалтером родного колхоза. В нашем колхозе после войны не стало работников. Старики поумирали, а молодёжь – кого в армию забрали, кого в Мурманск на флот, и некому стало рыбу ловить. Решили тогда превратить колхоз в подсобное хозяйство рыбозавода. Рыбозавод был в Умбе. Сестра какое-то время работала ревизором. Колхоз наш не был никогда должником у государства. Колхозники мало получали, но делали всё для того, чтобы никому не задолжать. Никаких ссуд и кредитов не было.

РАЙ ДЛЯ КОРОВ

Восемь детей в нашей семье было. Всех надо накормить. Вы не поверите, но когда-то я сама управляла оленями. Олени были в колхозе и у моего отца. Для летней рыбалки с зимы всё необходимое завозили на оленях.

Корову держали. Были небольшие поженки, и у нас была пожня. Она так и называлась – Наша поженка на Сельдяном болоте. Были Киршинские болота. Они освоены Киршиными. Была пожня бабушки Евламихи. Рядом с нами была осушена часть болота. Бабушка только овец имела, потому что дорог не было. Только на оленях можно было вывезти сено с дальних пожен. Пока осень, траву нужно было каким-то образом к дому доставить. На оленях можно было поехать не раньше конца ноября, в декабре, когда замёрзнут все болота и ручейки. А до этого времени нужно было на корову сено заготовить. Мама говорила: «Двести килограмм сена должно быть дома!» Лодки у нас были. По рекам каждую травинку собирали. Когда я была в Архангельске, то удивилась, что коровы ходят на таких лугах, что в траве коров не видно. Я была в Березниковском районе. Я подумала – вот рай для коров! А наши бедные коровы по лесам ходили. Беломорье отличается тем, что в разных местах здесь всё по-разному.

ФАТЕРЩИКИ

В Кузреке была церковь Сретенья Господня. Старая церковь не сохранилась, а сейчас новая возводится. На всём Терском берегу священники были только в Варзуге, в Кузомени и в Умбе. В остальных церквях служили только по большим престольным праздникам. В Сретенье священник с той или с другой стороны должен был приехать и все требы осуществить. В каждом селе был свой церковный праздник. Среди наших родственников был человек, который читал псалтирь. Рассказывают такую легенду. В Кузомень на подводах привезли политических ссыльных. Была такая пурга, что никто не осмеливался поехать – дорогу занесло снегом. Дедушка Попихин Михаил Фомич очень добрый был старик. Дом его, как и все дома в деревне, разделён на переднюю избу, рубленые сени и заднюю избу. Одна изба обычно старее, чем вторая. В советское время только деревня откинулась в сторону моря, а прежде все на одном и том же месте строились. В его задней избе остановились ссыльные. Их, как говорили, «оставили на фатеру».

Для мужиков-то появление новых людей в селе – событие. Надо пойти, поговорить, покурить, новости узнать. Постояльцы (фатерщики) принимали Попихина Михаила (моей бабушки отца). Это он псалтирь-то читал. Чего ему фатерщики наговорили -- не знаю, но дед отказался читать псалтирь. Атеистом стал, марксистом. Не стал больше в церковь ходить. Раньше любая бабка могла его попросить открыть церковь. Он открывал и зачитывал определённые главы. Через какое-то время дед этот умер. Живот у него заболел. А как раньше лечились? На русской печи. Вот он лежал и грел этот свой аппендицит. Бабки все решили, что это произошло не случайно, а от того, что он псалтирь перестал читать.

ОСОБЫЕ   ЛЮДИ

В 30-е годы церковь закрыли. Правительство схитрило. Считалось, что если есть двадцать верующих в селе, церковь можно сохранить, но в определённые сроки нужно сделать ремонт и ещё чего-то, налоги заплатить. Какие деньги у них были? Срок подходил – не выполнили такое-то обязательство. Как раз в это время потребовался клуб для молодёжи. Церковь превратили в клуб и библиотеку. Помню, в праздник Троицы (я ещё ребёнком была) шла я с бабушкой за руку. Она несла венок на могилу нашего умершего деда, которого в Славяно-британский легион записали, и там он умер. Тело позволили вывезти. Отец мой, ему было тогда 14 лет, брат 16-ти лет и какой-то дядя Миша ездили на оленях мимо Имандры до Мурманска, вывезли тело и похоронили в Кузреке. И вот идём мы с бабушкой и другими бабулями на кладбище, а по пути заходим в церковь. А в церкви молодёжь танцует, пляшет, в гармоники играют. Бабки так расстроились, так разругались с этой молодёжью. Иконы были уже сняты и сложены. Когда я постарше стала, к церкви пристроили зрительный зал. В наше время главным развлечением было кино. Когда Кузреку закрыли, разрешили церковь снести, и нынешние дачники стали развозить здание по брёвнам: кто на дрова, кто на строительство. Не осталось уже тех стариков, которым церковь была нужна. Все стали атеистами. Бабушки довоенного поколения были особыми людьми. У нас лесопункт был, и там была разная рабочая сила. Многие матерились. Наши бабушки считали ругань великим кощунством.

НОВЫЕ ЗАКОНЫ

На Терском берегу работали несколько звероферм, где разводили песцов и лисиц. Была построена общая для всех поморов заготовительная база. А чем кормить животных? Туши старых матёрых тюленей – замечательный корм! Когда запретили охоту на тюленей, зверофермы разорились. Жалко. Один предприниматель очень хорошо развернулся! У него и оборудование, и всё было сделано как надо, а зверей нечем стало кормить. Поездил он за мурманской треской. А что с треской случилось? Ввели квоты на вылов. Приняли такие законы, что свои корабли не стали приходить в Мурманский порт. Если ты ремонтируешься на чужой судоверфи или твоё судно построено на чужой судоверфи, значит, не имеешь права беспошлинно входить в свой родной порт. Плати пошлину как иностранец. Это невыгодно из-за таможенных пошлин. Легче в Норвегии рыбу продавать. До сих пор часть наших рыбаков на промысел отправляются из Норвегии, а потом и возвращаются в Норвегию. И ещё слишком длительные проверки устраивают своим судам, приходящим в порт. Не очень приветливо встречают. Появилась у нас масса проверяющих, контролирующих органов...

Продолжение следует.

Записал и подготовил к публикации В.Н. Матонин -- к.и.н., доктор культурологии, профессор Северного (Арктического) федерального университета им. М.В. Ломоносова. Публикатор благодарит Юлию Сергеевну Попихину и работников Музея истории, культуры и быта терских поморов посёлка Умбы за предоставленные фотографии.

[1] Забор — система приспособлений для вылова сёмги, перегораживающая часть русла реки.

[2] Рюжа — ловушки для рыбы, устанавливаемые в море на литорали.