В плену Гудзонова залива. Часть II

«Вопли и стоны больных мешали нам спать…» 

            15 марта один из матросов заметил среди гор козу. С дозволения капитана, он отправился с тремя товарищами за ней охоту. К вечеру, так и не поймав животное, охотники возвратились усталые и продрогшие. Жамес пишет, что моряки так иззябли, что пятнадцать дней оставались в кроватях. На их руках и ногах выскочили следы обморожения – «пузыри, размером с грецкий орех»… Несмотря на провал этой вылазки, на охоту отправилось ещё трое моряков, которым тоже мерещился в горах силуэт козы. Эта троица тоже вернулась ни с чем и едва не погибла…

           Что касается постройки нового судна, здесь обнаружилось много проблем: через неделю-другую стала ощущаться нехватка инструментов: топоры портились или совсем ломались. Некоторых необходимых для корабельного дела инструментов не было вообще; например, кору пришлось снимать короткими ножами вместо тесака. 

            Особенно беспокоил англичан дым, который шел от сырых дров, кинутых в топку: он просто душил всех. Если же дрова были сухими, то выделяемая смола причиняла такой же неприятный дым. При этом моряки покрывались сажей, отчего все стали похожи на трубочистов.

            К апрелю 1632 года плотник и четверо других матросов совсем ослабли и слегли. В конце концов, заболели все, кроме пятерых, «которые могли есть». Деперт сообщает, что Жамес решил употребить эту пятерку на очистку ото льда корабля, стоявшего в бухте. По-видимому, он опасался, что второе судно им не достроить, поэтому строил планы на старый корабль.

            Тогда же было сделано одно любопытное открытие: англичане заметили, что в пасмурное и облачное время – даже с самого низкого места – они наблюдали остров-призрак, который был на расстоянии четырёх миль от них. Однако в ясную погоду он словно пропадал – увидеть его было невозможно даже с гористой местности. Жамес полагал, что лёгкий туман «производит такое же действие, как и выпуклое стекло», поэтому остров «исчезает»[1].

            16 апреля был как раз ясный день. Моряки чистили с палубы снег, а затем, наконец, смогли вытащить якорь, который лежал на мели подо льдом… Деперт пишет, что корабль был последним прибежищем команды: из-за болезни плотника пинк так и не был достроен, а шлюпка, хотя и была цела, не годилась для плавания по открытому полярному морю. Вскоре положение стало таким отчаянным, что Жамес и пятеро матросов перешли жить на борт корабля: находиться в хижине они не могли из-за пронзительных воплей и стонов больных товарищей.

            23-го числа кто-то притащил из трюма бочонок с пивом, и хотя вкус последнего был «не лучше таяной воды», это питьё показалось морякам каким-то праздником.

            Весь апрель прошёл в законопачивании отверстий и трещин, проделанных льдом в корабле. Часть команды беспрестанно скидывала снег и лёд с палубы. 29 апреля пошёл дождь, что весьма обрадовало англичан, так как они решили, что зима кончилась, и наступает прекрасное время года. Однако 30 числа снова похолодало, и пошёл град со снегом… 1 мая опять хлынул дождь. Моряки так радовались этому, что «обмакивали сухари в лучшие напитки, какие только имели, и пили в веселии перед большим огнём за здоровье своих далёких любовниц».

            Начало мая выдалось холодным, и больные – даже те, кто мог ходить, – боялись покидать хижину. 4-го числа снега начал таять, и в небе показались журавли и дикие гуси. Впрочем, последние были так пугливы, что к ним нельзя было подойти.

            9 мая стал удачным днём для зимовщиков: моряки вытащили из трюма пять кадок говядины и свинины, четыре бочки пива, бочку с промёрзшим до дна вином и одну – с яблочным квасом. Последняя отлично сохранилась. 12-го числа из трюма достали очередную находку – сундук с сапогами, который всю зиму пробыл в воде. Обувку тотчас высушили, и она сгодилась!

            Больше всего моряки сокрушались потерей руля, который тщетно искали во льдах, окружавших корабль.

            14 мая боцман при помощи нескольких матросов очищал ото льда снасти и канаты. Сам корабль стоял на льду, и, чтобы сойти с него, Жамес планировал приподнять судно на бочках, предварительно протянув под днищем несколько канатов, что, по-видимому, и было сделано… В тот же день шкипер пошёл стрелять птиц, чтобы подкрепить больных. Для этого он наделал пулек из медной посуды и крышек.

            15 мая одному из матросов пришла идея вскопать землю, где не было снега, и засеять её горохом в надежде, что вскоре можно будет нарвать зелени для экипажа, ибо со времени пребывания в Гудзоновом заливе никто из них не пробовал ни овощей, ни зелени.

            18 мая умер плотник, который перед смертью почти достроил пинк. Жамес пишет, что это было «очень соразмерное судно», которое могло поднимать до сорока бочек. В тот же день во льду рядом с кораблем нашли тело канонира, который пропал во время высадки. Капитан приказал вырубить моряка изо льда и предать земле вместе с плотником. Все были изумлены, как отлично сохранилось тело их товарища.

Корабельные плотницкие инструменты.

            24 мая начал с треском ломаться лёд вокруг корабля. В тот же день один из матросов колотил пикой по льду и случайно обнаружил вмёрзший в толщу льда руль. Это было большой удачей, тем более что через неделю лёд на море сошёл совсем. Впрочем, в начале июня вернулись холода, и в хижине всё замёрзло…

            Тем временем жизнь островитян шла своим чередом: кто-то нашёл между досок трюма мешок с горохом, который тут же сварили. Моряки ели его с маслом и уксусом, и «сие кушанье доставляло им такую отраду, что едва ли можно вообразить». Мало-помалу больные выздоравливали: опухоль дёсен у многих прошла, и они, наконец, были в состоянии есть говядину.

            10 июня – после грома с молниями – пошёл сильный дождь, и резко потеплело. Моряки даже стали «забавляться купанием». В воде они находили множество лягушек, однако не смели их употреблять в пищу, так как не знали, не жабы ли это…

            Пик здешнего лета пришёлся на середину июня: земля покрылась муравьями, вдоль берега порхали бабочки и другие летающие насекомые. А вскоре появились и вездесущие комары, которые чрезвычайно беспокоили англичан. Любопытно, что комары появились сразу крупных размеров. По этой причине Жамес сделал вывод, что «сии животные вылетают из сгнивших деревьев, в которых зимний холод оставляет их в бездействии».

            17 июня экипаж предпринял попытку вывести судно с мелководья на открытую воду. Для этого корабль попытались облегчить… Лишь к утру удалось стащить судно на то место, на котором оно стояло в прошлом году.

Владения Его Величества 

            Накануне отплытия капитану пришла в голову идея отметить место упокоения своих товарищей, а заодно – заявить о притязаниях Британии на эти земли. Моряки вырезали из дерева внушительный крест и поставили на нём «очень хорошо написанные портреты короля и королевы [Англии]». После молитвы портреты монархов были положены в свинцовый ящик, «чтобы они не повредились от воздуха». На кресте Жамес вырезал следующую надпись: 

Карл, Король Англии, Шотландии, Франции и Ирландии,

Также Новой Земли и всех земель к западу до новой Албании

И к северу до 80 го градуса [северной] широты 

            У подножия креста англичане поставили герб Бристоля, выгравированный на свинце. Сам же крест был установлен, как уже было упомянуто, на месте захоронения умерших моряков – на т.н. Брандовской высоте[2]. Тогда же – весьма торжественно – «было принято обладание над всею [этой] страною именем Его Британского Величества».

            25 июня Жамес отправился в сопровождении матроса к одному высокому дереву, которое экипаж окрестил «Древом наблюдения». Такое название пошло от того, что моряки обычно вели с его вершины наблюдения за горизонтом – не покажется ли какое-либо судно.

            Шкипер приказал развести большой огонь, чтобы узнать, не будет ли кто-либо «ответствовать» на этот сигнал: Жамес справедливо полагал, что «часть этой дикой страны обитаема». Однако сопровождавший его моряк, по неосторожности, зажёг терновые кусты, росшие вокруг. В итоге загорелся хворост, и пламя распространилось с такой быстротой, что капитан едва успел спрыгнуть с дерева…

            Деперт сообщает, что пожар продолжался всю ночь; он шёл «с великим треском на целую милю, истребляя всё, что попадалось на пути». Наконец, пламя докатилось до «деревеньки» зимовщиков, где в огне погибли хижина и «магазин» со всеми принадлежностями. К счастью, люди успели перебраться на корабль, где «почувствовали себя счастливее, нежели были прежде».

            Последующие дни они носили на судно запасы воды и лес для растопки. Особенно моряков изводили комары. Пришлось даже сделать себе мешки с прорезями для глаз, но это не помогало: насекомые находили «лаз», и от их укусов у команды выскакивали пузырьки, которые причиняли нестерпимый зуд.

            1 июля, в воскресенье, англичане укрепили на корабле самодельный флаг, украсив его наилучшим образом. «Потом весь экипаж с церемонией пошёл на то место, где поставлен был крест, – пишет Деперт. – Последний не подвергся пожару, потому что стоял на таком месте, где кроме песку ничего не было. Моряки совокупно молились; молитвы читал Капитан, а после обедали и проводили остаток дня, всходя на возвышенные места, откуда заключили, что огонь распространился на 16 миль (25 км). Наконец решились они оставить совершенно сию землю, – продолжает Деперт. – Но прежде отъезду Капитан сочинил краткое описание всей экспедиции в виде письма для наставления всякого, кому случится пристать к тому месту. Он положил его в свинцовый ящик и привязал к кресту пониже герба Королевского».

            Описывая остров, Деперт упоминает его суровый арктический климат. При устройстве здесь жилища моряки сразу столкнулись с трудностями: «по мёрзлости грунта тщетно они покушались вырыть себе погреб». Они также «не могли сделать для дома каменных стен, потому что малое число камней, виденных ими сначала на сём острове скоро было занесено снегом; из земли же нельзя было сделать кирпичу, потому что она была песчаная». Пришлось вкапывать бревна – подобно частоколу. Высота дома была всего 6 футов (2 м). В крыше были сделаны два отверстия – для света и вентиляции.

            Хижина – правильной формы, четырехугольная; каждая сторона – по 9 м. Очаг располагался посередине. Матросские ложа находились возле огня. По-видимому, это были гамаки, снятые с судна, так как Дептер упоминает, что они располагались на столбах вышиной в фут (33 см.). Чтобы изолировать хижину от сырости, зимовщики постлали под ногами доски. Пищу готовили в соседней хижине, которая была не такая обширная. Деперт добавляет, что «низшие чины» команды проводили там большую часть дня.

            В стороне от дома находился т.н. «магазин», где хранились хлеб, рыба и другие запасы. Припасы состояли из солонины, свинины и рыбы, которой у моряков было в запасе на восемь месяцев. Лишь по воскресеньям капитан выдавал команде cвинину и горох. Основная пища состояла из варёной и соленой говядины, а также рыбы. Последняя была, по-видимому, солёная, из корабельных запасов, так как рыболовством никто из моряков не занимался. Больные моряки, которые из-за цинги не могли жевать твёрдую пищу, питались овсяной кашей или тёртым хлебом с маслом. Также больным, помимо воды, давали каждое утро аликантского вина с рюмкой водки. Впрочем, эти напитки от мороза «потеряли весь свой спирт». Когда же команда хотела повеселиться, то разливала кружку вина на восемь кружек воды, «и сей лёгкий напиток производил в них бодрость и возбуждал к весёлости». 

Возвращение 

            2 июля 1632 года экипаж собрался в готовности на палубе корабля… Жамес сразу взял курс на юго-запад – к острову Данби, где надеялся запастись топливом. Корабль на удивление поплыл «легко», словно и не стоял целую зиму закованный во льдах.

            Судя по дальнейшему рассказу, капитан всё ещё надеялся продолжить поиски Северо-западного прохода, однако, как мы увидим ниже, команда была решительно против очередной арктической авантюры.

            На острове Данби моряки обнаружили несколько вбитых в землю кольев, которые были заточены какими-то железными орудиями. Жамес очень жалел, что остров был необитаем, так как хотел открыть с «дикими» торговлю, «выгодную для отечества».

            Следующий переход выдался непростым: судно шло буквально во льдах: кругом простирались обширные мели, поэтому приходилось беспрестанно мерить глубину. С 5 июля начались туманы, которые задерживали корабль. Жамес пишет, что лёд и туман буквально ослепляли команду, и судном было трудно управлять…[3] Чтобы всегда иметь помощь на палубе, шкипер приказал не закрывать слуховые окна, ведущие в кубрики: в случае непредвиденных ситуаций можно было сразу позвать команду на помощь.

            22 июля – после ночного шторма – с палубы заметили землю. Кто-то из опытных моряков распознал в ней мыс Марии Генриетты[4]. В надежде подстрелить несколько коз, команда высадилась на берег. Действительно, вскоре моряки заметили стадо, но оно было вне досягаемости ружейного выстрела.

            Жамес упоминает, что оставил на этом острове пару корабельных собак, которых брали в плавание для охоты. Но теперь в этом не было необходимости, а сверх того псы часто таскали пищу, в которой команда сама имела недостаток.

            Последующий переход продолжался при южном попутном ветре. Однако вскоре горизонт покрылся паковым льдом. Льда было так много, что все команда вышла на палубу с шестами. Последние были очень тяжелы: только четверо здоровых моряков могли управлять ими, отталкивая льдины от корабля. Впрочем, без потерь не обошлось: два шеста «изломались», а один утонул… В таком опасном положении судно находилось полтора месяца! Деперт ярко описывает, что происходило в эти дни с кораблём: 

           «Каждый день они были подвержены жестоким нападениям льда, от которого иногда спасались с помощью парусов, а иногда бросали якоря, если были в чистом море. В иной день они бывали окружены со всех сторон льдом, а в другой подымался такой сильный ветер, что они не могли надеяться пробыть ни часа на открытой воде. Ночи так были темны, что неудобно было управлять кораблем, да и днём не меньше находили в том препятствий, по причине густого тумана. Ночи были очень долгие и так холодны, – продолжает Деперт, – что почти не можно было дотронуться до парусов и канатов. Зима, казалось, была ещё во всей своей силе, и море так наполнено льдом, что не оставалось другой надежды, кроме как скорее покинуть Гудзонский залив, а для достижения сего надобно было, чтобы погода сделалась способнее, и море свободнее, на что им нельзя было надеяться. Корабль находился в таком худом положении, что надобно было беспрестанно работать насосом, каковой труд был для них чрезвычайно отяготителен. Удары, полученные им ото льду и камней, так его повредили, что за безрассудное казалось долее доверять ему жизнь свою. Всё сие побудило Офицеров просить формально Капитана обратить свой путь в Англию, потому что ясно было видно, что нельзя никакой получить пользы от дальнейшего странствования по сим полярным морям. Вследствие чего Жамес отдал приказ кормчему повернуть руль и взять курс на выход в океан».

            27 июля поднялся крепкий северо-западный ветер, а затем пошёл густой снег. Около корабля стали появляться айсберги, отдельные из которых «вышиною равнялись с грот-мачту». В первых числах сентября судно, наконец, вышло из Гудзонова залива и оказалось в океане. Холод был здесь такой, что матросы не могли по утрам подниматься на мачты и работать с парусами. 8 сентября поднялся невиданной силы шторм. Корабль так сильно качало, что Жамес боялся, что они лишатся мачт… По-видимому, непрестанная болтанка раскачала судно, и началась течь. Пришлось работать насосами. К счастью, вскоре море совсем очистилось ото льда и айсбергов. Наконец, попутный ветер привёл корабль в бристольский порт.

            «Прибытие их столько же причинило удивления, сколько и удовольствия, – пишет Деперт. – Все весьма жалели о их жребии. Но удивление удвоилось, когда корабль был вытащен на берег. Не говоря о других повреждениях, он потерял 14 футов киля, корму почти всю и большую часть дублюра[5]. Бока корабля со всех сторон были вогнуты, а в одном месте, выше ватерлинии, зияла пробоина».

            Каков же итог этой отчаянной экспедиции?

            Путешествие капитана Жамеса не имело желаемого успеха. Деперт свидетельствует, что после этой драматической зимовки англичане надолго охладели к исследованиям Севера. Однако исследования Жамеса в Гудзоновом заливе и рискованное плавание по полярным морям поставили последнего в один ряд с Гудзоном, Баффином и Каботом – великими первооткрывателями Канадского Арктического архипелага.

            Описание путешествия Жамеса было издано вскоре после возвращения его экипажа на родину[6]. Деперт, который был знаком с этим сочинением, свидетельствует, что шкипер пришёл к выводу, что пройти Северо-западным походом невозможно. Можно сказать, что Жамес был по-своему прав: на то время это было неосуществимой задачей. Как известно, первым пройти Северо-западным проходом (от Гренландии к Аляске) удалось лишь великому Амундсену, который осуществил это на небольшом промысловом судне «Йоа» в 1903-1906 годах.

            Упомянем также и о втором шкипере – Луке Фоксе, который вышел в море почти одновременно вместе с Жамесом. Проведя целый сентябрь 1631 года в Гудзоновом заливе, он быстро осознал опасность этого предприятия и предпочёл не испытывать судьбу, а ретироваться в Атлантику. Из его дневника следует, что 4-го сентября пошёл снег, «как обыкновенно бывает в Англии в самую холодную зиму». Вскоре стужа перешла в ураган, сопровождаемый градом. Фокс пишет, что волны вздымались по обеим сторонам палубы подобно горам. А вскоре вода стала поступать в трюм и повредила большинство припасов. Шкипер счёл за лучшее завершить экспедицию и взял курс на Англию… По возвращении Фокс издал описание своего путешествия, основанное на его дневнике. Впрочем, в отличие от Жамеса, Фокс верил, что Северо-западный проход всё же существует. «Найдено будет широкое отверстие в умеренном климате», – пишет он, основываясь на собственном наблюдении, отмечая, что чем дальше он продвигался на север Гудзонова залива, тем было теплее, а на море встречалось меньше льда… Впрочем, в дальнейшем Фокс второго путешествия в северные страны так и не предпринял. По крайне мере, об этом ничего неизвестно.

            В завершение Деперт приводит ряд любопытных сведений о Гудзоновом заливе. Учитывая, что он писал свою «Историю кораблекрушений» в конце XVIII века, эти сведения можно считать уникальными. Деперт упоминает, что этот гигантский залив назван в честь британского морехода Генриха Гудзона. Последний открыл это обширное пространство в 1607 году. По мнению Деперта, окружности Гудзонова залива «представляют собой ужаснейший вид; с которой стороны на него ни посмотришь – везде видны необработанные земли и неспособные к возделыванию высунувшиеся камни, возвышающиеся до облаков, наконец, глубокие рвы и бесплодные долины, в которые солнце не проницает и которые покрыты снегом и льдинами. Море в сём заливе почти никогда не бывает чисто, разве что с начала июня до конца сентября; но даже в сие время часто попадаются огромные льдины, приводящие корабль в величайшия опасности».

            По словам Деперта, по обоим берегам залива живут малоизвестные племена «диких». Полуденная сторона именуется Лабрадором, а Северная – «имеет столько названий, сколько проезжало там мореплавателей, приписывающих себе честь ее открытия». На западной стороне залива находится основанный англичанами форт Нельсон. Вся близлежащая земля носит название нового Герцогства Валлийского.

            Далее автор «Кораблекрушений» задаётся вопросом, что, собственно, привлекает европейцев «в этой бесплодной стране». И сам отвечает: «Ни в одной стране, лежащей так близко к Северному полярному кругу, торговля мехами не производится с такой выгодой, как здесь. Кроме того, что меха там самые лучшие из всех привозимых из Канады, они стоят дешевле, по причине бедности диких, особливо тех, которые приносят добычу в форт Нельсон. Лучшие товары, привозимые в Гудзонский залив европейцами, суть ружья, порох, свинец, сукна, топоры и табак, на которые они выменивают у диких разные меха». 

            Деперт не оспаривает открытие залива Гудзоном (Хадсоном), который, собственно, и дал этому обширному заливу своё имя. Однако последний в своих поисках северного пути в Индию и не думал там поселяться. Первый опорный пункт на берегах Гудзонова залива – Шарль-форт – основал, по свидетельству самих англичан, некий Захар Жилам. Такое предприятие не понравилось французам, и в 1659 году они организовали экспедицию с целью выбить британцев из пушной зоны. В итоге французам удалась вытеснить англичан из Гудзонова залива, и они (французы) продержались там до 1714 года. Однако позднее, согласно Утрехтскому миру[7], вся «Гудзонская область» была уступлена Англии.

            Подводя итоги, Деперт сообщает, что ныне (данные на конец XVIII века) англичане имеют в Гудзоновом заливе четыре селения, важнейшим из которых является крепость Йорк. Вся здешняя торговля производится Английской Компанией, известной под именем Компании Гудзонского залива. Последняя была основана в 1670 году под покровительством английского короля Карла II. 

Фактория Компании Гудзонова залива, современное фото.

[1] Это был обычный мираж, который нередко появляется на море вследствие высокого атмосферного давления и резкой разности между плотностью нижних и верхних слоёв воздуха.

[2] Возвышенность была названа в честь средневекового ирландского святого Брендана Мореплавателя, считавшегося покровителем моряков.

[3] Жамес описывает типичные симптомы снежной слепоты, вызванные интенсивным отражением ультрафиолетовых лучей от снега или льда.

[4] Генриетта Мария Французская (1609-1669). Младшая дочь французского короля Генриха IV, королева Англии, Шотландии и Ирландии.

[5] Дублюр – украшение судна по периметру.

[6] Остаётся только сожалеть, что полный перевод труда Жамеса на русском языке до сих пор не издан.

[7] Утрехтский мирный договор, подписанный в 1713 году между Францией и Испанией с одной стороны и Англией с другой, положил конец войне за испанское наследство.