Эксперимент академика Аракяна, или Россия – родина слонов?

Фото: Harshil Gudka / Unsplash

У древней и почтенной науки зоологии есть куда более молодая и не очень респектабельная родственница – криптозоология. Название этой науки (или, как многие считают, паранауки) происходит от греческого слова «kryptos» – тайный, скрытый. Адепты криптозоологи занимаются поисками животных, само существование которых под вопросом, легендарных существ, вроде снежного человека или лох-несского чудовища. Несмотря на то, что шансы найти их в природе крайне малы, энтузиасты-криптозоологи все же надеются, что рано или поздно эти замечательные представители фауны будут обнаружены где-нибудь в отдалённых и труднодосягаемых уголках нашей планеты. В этом отношении Арктика практически вне конкуренции, и не случайно, что в анналах криптозоологии имеется немало страниц, посвящённых крайнему Северу, до сих пор малонаселённому и слабо затронутому цивилизацией. Вот неполный перечень легенд и сообщений о странных и загадочных тварях – «неодинозаврах», обитающих якобы на территории северо-востока Сибири и на Чукотке:

• Водное чудовище («чёрт») из озера Лабынкыр в Оймяконском районе Якутии;

• «Монстр» из озера Хайыр (Заполярная Якутия);

• Неопознанное крупное существо, замеченное в водах чукотского озера Эльгыгытгын.

(см. А.М. Кондратов «Шанс для динозавра», СПб.: Гидрометеоиздат, 1992. С. 136-154)

Читатели постарше помнят, что в нашей стране пик интереса к криптозоологии возник в самом начале 1990-х гг., вместе с ажиотажным интересом к уфологии, парапсихологии и тому подобным отраслям околонаучного знания. Прилавки книготорговцев были заполнены сочинениями криптозоологов, издававшихся большими тиражами, обычно на жёлтой или серой газетной бумаге, с броскими рисунками на обложке. Иногда обращение к этим старым книгам наводит на размышления. Вот пухлый том «Следы невиданных зверей: Мифы XX века» некоего Ильи Сохатых (М.: Издательство «Книгосервис+», 1993. 689 с.). Сборник собранных из самых разных источников анекдотов и «свидетельств очевидцев» о невымерших динозаврах, современных неандертальцах и тому подобных феноменах. Мое внимание привлекла заметка, перепечатанная автором из номера газеты «Социалистическая индустрия» от 31 сентября 1973 г. Привожу её дословно и целиком:

Неожиданная встреча

(от нашего собственного корреспондента в Норильске)

18 августа этого года экипаж санитарного вертолета «Ми-2» (командир воздушного судна В.В. Дорофеев, второй пилот А.К. Грачев) выполнял экстренный рейс из Норильска на север, к стойбищам кочующих оленеводов Таймыра. Маршрут полёта проходил через северо-восточную оконечность озера Таймыр. Пролетая над озером, второй пилот заметил, что в воде, недалеко от берега, бродит небольшое стадо каких-то крупных животных серой окраски. Командир дал команду на снижение. С небольшой высоты вертолётчики смогли убедиться, что перед ними – слоны… Да, самые обычные слоны, жители жарких тропиков. Они почему-то не испугались шума снижающегося вертолёта и продолжали весело плескаться в воде. Неподалёку на берегу стояла палатка, а возле неё стоял человек с длинной седой бородой, подававший какие-то знаки вертолёту. Поскольку в стойбище врачей ожидал тяжело больной человек, экипаж «Мишки» не имел времени совершить посадку и детально разобраться в сути происходящего. Но на обратном пути в Норильск слонов и человека у воды уже не было… Всё это наблюдали также пассажиры «Ми-2»: врач-анестезиолог Бикашвили и медбрат Околелов. Поэтому рассказ летчиков нельзя объяснить галлюцинацией или выдумкой. Информация о неожиданной встрече передана в Главное управление заповедников при Министерстве сельского хозяйства РСФСР и в клуб охотников-рыболовов г. Норильска.

Илья Сохатых с грустью резюмирует: «К сожалению, это интереснейшее для криптозоологии сообщение так и осталось неподтверждённым, и позднее ни о чём подобном не сообщалось. Прихожу к выводу, что эта заметка основана или на недоразумении, или на сознательной мистификации» (Сохатых И. «Следы невиданных зверей», глава «Россия – родина слонов?», с. 286).

Я думаю, что ключ к разгадке этой тайны содержится в воспоминаниях академика Арама Ашотовича Аракяна (или «ТриА», как за глаза называли его друзья и коллеги), лишь недавно обнаруженных в одном из архивов г. Санкт-Петербурга. Сегодня, 1 апреля 2023 года, исполняется 120 лет со дня рождения выдающегося учёного, и это отличный повод обратиться к той части его воспоминаний, что непосредственно связана с исследованиями в Арктике.

Арам Ашотович Аракян (1903–1986) был очень крупным физиологом своего времени, одним из последних учеников академика И. Павлова. При жизни о нём практически не знали, а в наши дни он практически забыт. Причина проста. «ТриА» работал почти исключительно по оборонной тематике, и Институт прикладной физиологии человека, которым он руководил, был строго засекречен. Этот институт располагался в небольшом посёлке Мартышкино под Ленинградом, и его сотрудники выполняли исследования по программе создания советского стратосферного бомбардировщика, потом участвовали в подготовке пилотируемого полёта на Луну (так и не состоявшегося) и тому подобных проектах. Журналистов на «режимный объект» не пускали, обычные люди, связанные «подпиской о неразглашении гостайны», помалкивали. Не сохранилось даже ни одной фотографии академика. После распада СССР это научное учреждение тихо прекратило своё существование. Однако остались архивы, с которых недавно был снят гриф «секретно». Многотомные дневники Арама Ашотовича ещё ждут своего исследователя, а вот практически готовый текст его воспоминаний, можно сказать, хоть сейчас годится к изданию. Ниже я привожу, с незначительными сокращениями, отрывок из мемуаров «ТриА», имеющий самое прямое отношение к арктической криптозоологии.

«По гроб жизни не забуду свой пятьдесят первый день рождения, 1 апреля 1954 года. Дата не круглая, отметить её планировалось скромно, в узком, но дружном кругу сотрудников Института. Был накрыт небольшой стол («поляна» на нашем жаргоне), мы расположились вокруг, подали армянский коньяк и нехитрую закуску. Не успел прозвучать первый тост, как в дверь к нам заглядывает дежурный сержант с очень испуганным выражением лица, словно на него в тихом переулке из-за угла гаркнули. Совсем не в себе был парень.

– Товарищ генерал-майор, вас к телефону… «Сам» на проводе.

Что за чертовщина? «Сам» на нашем языке обозначало или министра обороны или кого ещё повыше.

– Отставить первоапрельские шутки! – командую я сержанту.

– Это не шутка, товарищ генерал-майор, – лепечет он кое-как. – Христом-богом клянусь, «сам» звонит!

(Ну, в иных обстоятельствах за «Христа-бога» в советском научном учреждении досталось бы сержанту на орехи, но вижу, дело серьёзное). Бегу к себе в кабинет, и правда – на той стороне провода «сам»: Никита Сергеевич Хрущев собственной персоной. Короче говоря, надо мне собираться и немедля прибыть в Москву, дело мол, государственной важности. Пропал мой день рождения!

К счастью, в столице с генсеком лично мне общаться не пришлось. Я получил предписание отправиться в Отдел науки ЦК КПСС и получить там какие-то директивы. Пришёл в указанное место в назначенное мне время. В кабинете двое. Один – сам заведующий Отделом, второй какой-то очень тщедушный, игрушечной комплекции мужичок, но самодовольство у него на физиономии написано такое, что спикеру палаты лордов в приступе мании величия не снилось. Фамилия его была какая-то совсем простая, то ли Петров, то ли Павлов, забыл я уже на старости лет. Обычная фамилия. И вот этот Петров-Павлов представляется и говорит совсем запросто:

– У меня к вам важное поручение от академика Трофима Денисовича Лысенко.

Свят-свят господь Саваоф! Зачем я ему мог понадобиться? А дело и впрямь оказалось нешуточным. Но чтобы нынешний читатель его понял, я должен рассказать о том, что такое была в те времена «мичуринская биология» и что такое был академик Трофим Лысенко».

Здесь я оторвусь от подлинного текста записок академика, потому что своё изложение основ мичуринской биологии «ТриА» растянул на восемь страниц. Вот краткое их содержание.

Академик Трофим Денисович Лысенко в 1940-е и 1950-е годы был самым известным биологом Советского Союза. Скромный провинциальный агроном, он сделал невероятную по скорости и масштабу карьеру, сумев убедить лидеров СССР в своей способности «новым научным методом» выводить за кратчайшие сроки новые, высокоурожайные сорта растений – пшеницы, ржи, картофеля, подсолнечника. Он доказывал, что сделал ряд фундаментальных научных открытий, перечеркивающих почти все, что было известно до него о наследственности живых организмов. Лысенко считал, что гены – элементарные носители наследственных свойств организмов – не существуют, что это – выдумка «буржуазных генетиков», состоящих на службе у капиталистов и расистов. Новый вид растений или животных появляется не путём изменений в генах, а потому, что на организмы воздействуют резкие изменения в их среде обитания. Под влиянием этих изменений, живые существа способны не только резко измениться сами, но и передать эти изменившиеся признаки своему потомству. Если, к примеру, мы хотим получить новый сорт пшеницы, то для этого не нужно долгие годы проводить селекционные эксперименты, скрещивания, и тому подобное. Достаточно сильно изменить условия обитания, чтобы под их влиянием создать новый сорт с нужными нам качествами. Лысенко считал и пытался доказать, что яровая пшеница в неких «необычных» условиях может сама собой «переродиться» в озимую, а та – в рожь. Вот несколько характерных высказываний из сочинений самого академика:

«В тех случаях, когда организм находит в окружающей среде условия, соответствующие его наследственности, развитие организма идёт так же, как оно проходило в предыдущих поколениях… Изменение наследственности обычно является результатом развития организма в условиях внешней среды, в той или иной степени не соответствующих природным потребностям данной органической формы…» Если условия становятся очень нетипичными, то на свет появляются «организмы… более или менее отличные от предшествующего поколения» (Т.Д. Лысенко, «Агробиология», М.: Сельхозгиз, 1949. 4-е изд., с. 562–564).

Вот эта концепция, вместе с некоторыми другими «открытиями» того же рода, и стала называться у нас «мичуринской биологией» или же «советским творческим дарвинизмом». Лысенко и его сторонники агрессивно атаковали сторонников классической генетики, называя их «мухолюбами-человеконенавистниками» и прочими бранными кличками. Они сумели убедить Сталина и партийную верхушку в том, что только «мичуринская биология» является единственно правильной биологической теорией, которая полностью соответствует марксизму и советскому «колхозно-совхозному строю». Все остальное было названо «выдумками буржуазных лжеученых». Только в СССР могла возникнуть и развиваться подлинно передовая биологическая наука, и Лысенко стал выставлять себя её создателем. Конечно, многие биологи пытались против этого возражать, но их заставили замолчать репрессивными мерами. Только в конце 1952 года, ещё при жизни Сталина, в научной печати стали появляться статьи, критические по отношению к «мичуринской биологии». Казалось, что Лысенко вот-вот будет разоблачен. Но в марте 1953 г. Сталин умер, во главе государства стал Хрущёв, и Лысенко сумел «околдовать» и этого нового лидера. Правда, критика со стороны научного сообщества уже не прекращалась, и позиции «мичуринцев» заметно пошатнулись…

Трофим Лысенко после награждения его первым орденом Ленина

Но вернёмся к рассказу академика Аракяна:

«Петров-Павлов, взяв зачитанную, замасленную книгу – сборник трудов Лысенко, подсел ближе ко мне и сказал:

– Сейчас вы узнаете главное. Вам, конечно, известен один из постулатов мичуринской биологии: попав в необычные для себя условия существования, один вид может очень быстро, скачком породить другой. Пшеница порождает рожь, рожь – овес, сосна – ель, пеночка – кукушку, ну и так далее.

Он раскрыл книгу и хотел зачитать мне какие-то цитаты, но я знаком показал ему, что, мол, эту теорию знаю. Петров-Павлов продолжил:

– Знаете вы, конечно, и то, что в последние годы некоторые наши товарищи биологи стали заблуждаться, возвращаются на реакционные, антинаучные позиции, и клеветнически пишут, что вся мичуринская биология основана на ошибках и обмане. Наш с вами партийный долг – провести решающий эксперимент и получить окончательное, неопровержимое доказательство правоты учения академика Лысенко. Мы должны доказать, что виды скачкообразно порождают один другой, причем на таком объекте, который показал бы всей Европе, всему миру, что их биологи заблуждаются, а академик Лысенко прав.

Он выдержал минутную паузу и объявил торжественно:

– Товарищ генерал-майор медицинской службы, я предлагаю поставить вам эксперимент на слоне! Поместить его в условия крайнего Севера и доказать, что слон, оказавшийся в экстремальных климатических обстоятельствах, в следующем поколении даст начало мамонту! Этого требует престиж не только нашей мичуринской биологии, но и всего советского государства!

Видимо, я посмотрел на него, как на городского сумасшедшего. Петров-Павлов подбоченился, приосанился и сказал мне строго, как студенту на экзамене, глядя прямо в глаза:

– Теория академика Лысенко предсказывает, что слон, перемещённый в несвойственные этому виду климатические условия, должен покрыться шерстью, резко изменить свой метаболизм и быстро, одним скачком, дать начало мамонту. Мы (то есть вы, физиологи, в первую очередь) должны проверить это предсказание и предъявить миру нашего, советского мамонта. Это убедит всех, даже реакционную буржуазную генетику.

Начальник отдела науки тут ко мне наклонился и тихо на ухо шепчет:

– Все уже согласовано на самом верху. Товарищ генеральный секретарь распорядился начать эксперимент и выделить необходимые средства. Ваш институт назначается головной организацией. Через две недели прошу предоставить мне план работы, детальную смету и список ответственных за эксперимент.

(Значительно позже я узнал, что Петров-Павлов был кандидатом технических наук, каким-то образом оказавшимся в ближайшем окружении Лысенко. Академик придумал ему тему докторской диссертации: «Новое в науке о происхождении мамонтов». Надо было выполнять.)

Но выполнять надо было и мне, а как – я пока и представить не мог. Вообразите мою ситуацию! Бреду по Арбату сам не свой, всюду слоны мерещятся. Помог мой испытанный заместитель по общим вопросам, Владлен Братишко. Человек почти неученый, но с бульдожьей хваткой и фантастическими чутьем и смекалкой, способный из любой неразрешимой ситуации ужом вывернуться и победителем стать. Иду на почтамт, в переговорную будку, звоню Владлену и коротко ввожу его в суть происходящего. А он отвечает, невозмутимо так, словно я его за хлебом посылаю, не волнуйтесь, шеф, всё будет сделано в лучшем виде. И сделал же, рыжий чёрт! (Жаль, погиб он в авиакатастрофе, когда летел в 1963 году на Кубу в составе группы советских специалистов).

Через две недели Братишко отчитывается. Созвонился он с Госцирком и узнал, что как раз в это время в СССР завезли большую партию индийских слонов для снабжения цирков и зоопарков. Поскольку дело государственной важности, он связался с кем надо в Отделе науки и конфисковал у Госцирка четверых животных – два самца и двух самок. Принял их на баланс Института и договорился, что из Владивостока слонов по Транссибу доставят в Красноярск, а оттуда – на баржах по Енисею в Дудинку. Где-то между Дудинкой и Норильском был почти заброшенный военный аэродром, а комендантом там – свояк Владлена, с которым тот мигом договорился. Слоники наши разместятся в самолётных ангарах, кругом тундра, безлюдье, зевак и шпионов нет. Прекрасные условия для нашего натурного эксперимента. И время очень удачное. Слоновый груз прибудет в Дудинку в июле месяце, как раз чтобы животные смогли немного попривыкнуть к Заполярью и, акклиматизировавшись в тамошних условиях, приступить к размножению.

Сам я, конечно, не мог бросить руководство Институтом и ехать на север, самолично организовывать все на месте. По совету Владлена, я направил в Дудинку младшего научного сотрудника Федора Ивакина, а Братишко отыскал в каком-то провинциальном зоопарке специалиста по слонам, то ли дрессировщика, то ли просто слоновьего поводыря. Этот слоновщик имел восемь человек детей, и все они ютились в маленькой комнате в коммунальной квартире. Владлен посулил ему отдельное жилье, а за это слоновщик готов был не только на Таймыр, но хоть на Южный полюс поехать.

В общем и целом, за две недели всё волшебным образом устаканилось…»

Тут в мемуарах следует перерыв, и к рассказу об эксперименте автор возвращается спустя несколько глав.

«Весной 1955 года вспомнил я про наших заполярных слоников. Звоню в Дудинку, вызываю к телефону Федьку Ивакина. Как там подопытные животные, спрашиваю. Оказывается, всё хорошо, прекрасная маркиза. Провели зиму в полном ажуре, привыкли к полярной ночи, научились добывать из-под снега ягель, что твои северные олени, и уже приступили к размножению, обе слонихи беременны. Слоновщик вот только дезертировал. Не выдюжил в суровых условиях южного Таймыра. Дождется он теперь от нас отдельной благоустроенной квартиры! Пусть его жена с тёщей за это живьем съедят. Велел я Ивакину сразу сообщить мне, как слонихи разродятся, и кто у них на свет появится. Мамонты или нет?

Уникальный архивный кадр: группа экспериментальных слонов на берегу озера Болгохтох в окрестностях Дудинки. Снимок сделан Фёдором Ивакиным 26 июля 1958 года

Беременность у слонов долгая. Только много месяцев спустя Ивакин прислал телеграмму:

«Слонихи окотились (он именно так и выразился!) зпт детеныши здоровые тчк Не мамонты».

И правда, слонята оказались чудо как хороши – крепкие, веселые, холодоустойчивые, в тёплые ночи даже вне ангара ночевали, под открытым небом. На таймырских комаров и мошку им, толстокожим, совсем начихать было. Но – не мамонты! Своими глазами видел, их Фёдор на кинокамеру снимал. Не обросшие густой шерстью слоны, а настоящие, индийские, каким им и положено быть.

Петров-Павлов (жив, курилка!) узнал про это, надулся важно и изрёк: надо подождать следующего приплода. Эф-один, первое поколение то есть, не вполне отражает глубину преобразований метаболизма. Нужен эф-два, второй раунд. А я к тому времени этого подорлика уже раскусил, позволял себе на него цыкать и заявил ему со всей армейской прямотой: да ты помнишь ли, едрён-батон, сколько лет слон до половозрелости растет? И сколько ты тысяч государственных рублей про…шь, если мы станем ещё эф-два дожидаться? Давай, сворачивай весь этот балаган на хрен!

Тот оскорбился, поскакал в Отдел науки жаловаться, там начальник былой уже сменился, но и новый не лучше, всё норовит в позу встать. Долго мы с ними препирались, и такой там мат-перемат стоял в ихнем высоком кабинете, что не вышепчешь! Пока препирались, второго приплода от слоников дождались. И опять – не мамонты! Тут Петров-Павлов окончательно сдулся, и больше я его не видел. Но главное, началась наша космическая программа. Готовились собаку на околоземную орбиту запустить, а за ней и первый космонавт должен был полететь. Слонов тут же позабыли, всю нашу институтскую тематику на космос переориентировали, и такая тут суматоха поднялась, такая штурмовщина, что сам Владлен Братишко за голову схватился (я его неделями армянским коньяком отпаивал). А слоны под Дудинкой так и оставались, и Федор Ивакин при них. Он к слонам привык и в Заполярье прижился. Деньги из Института перестали поступать, так что он придумал – поехал в Норильск в горком и предложил шахтерских детей возить на слонов смотреть, как будто в зоопарк, а за это будьте любезны взять толстокожих на пищевое довольствие. В Норильске денег много, в горкоме охотно согласились.

И только в самом конце 1959 года, помнится, мне из Отдела науки бумажку спустили. Отчитайтесь, велят, о целевом расходовании средств на слоновий эксперимент. И одновременно Ивакин в Мартышкине нарисовался. Желает знать дальнейшие указания. Какие тебе указания? Эксперимент закрыть, слонов Госцирку вернуть, и делу конец. В космос человека запускать будем!

Ивакин мне начал доказывать, что нельзя, мол, адаптированных к северу, свободолюбивых животных в какой-нибудь третьесортный зоопарк запихать. Слонята таймырские там зачахнут, им северный простор нужен, холодный климат, ягель на пропитание. Я тут по-генеральски кулаком об стол бухнул и велел работу сворачивать и никаких возражений. Сотрудник мой погрустнел, молча повернулся и пошёл мой строгий приказ выполнять.

Через два месяца короткое донесение из Дудинки: ЧП случилось. Кто-то опрокинул одну из стенок забора, окружавшего аэродром, где слоны жили, и животные наши всем небольшим стадом убрели в неизвестном направлении. Научный сотрудник Федор Ивакин тоже исчез без вести. Полярная ночь была, темень кромешная, где там слонов сыщешь, между Норильском и Дудинкой… А когда полярный день настал, животных и след простыл. Поколели они, конечно же, в тундре, от бескормицы и холода. Но может и прав Федька, умереть на свободе лучше, чем в клетке зачахнуть. Что с ним самим сталось, я тоже так и не узнал никогда. Жалко дурака…»

Свидетельство академика Аракяна очень ценно. Моя гипотеза состоит в том, что слоны, участвовавшие в этом странном эксперименте, не только не погибли, но успешно адаптировались к жизни в тундровой зоне и смогли просуществовать на юге Таймыра как минимум до 1973 года, когда их и заметили с вертолёта. А седобородый человек у палатки, конечно же, не кто иной, как Фёдор Ивакин, бывший научный сотрудник Института прикладной физиологии.

Я не специалист-биолог и в слонах не очень разбираюсь. Поэтому обратился за консультацией к профессионалу, старшему зоотехнику одного из наших зоопарков, где слонов успешно разводят уже более полувека. На условиях анонимности он сообщил мне следующее:

Наука зоотехния слонами специально не занимается. Однако некоторый опыт работы с этими животными у нас имеется. Неправильно думать, что слон – зверь чересчур теплолюбивый и холод для него означает быструю гибель. Хорошо известна история двух слонов, присланных в Санкт-Петербург в подарок русской императрице персидским шахом. Это было во второй половине восемнадцатого века. Слоны прожили в Питере несколько лет и успешно выдержали зимние морозы, а зимы тогда были более суровыми чем сейчас. Если учесть, что в ходе эксперимента слонов специально адаптировали к климату Заполярья, вполне возможно, что эти животные смогли приспособиться к жизни в тундре. Наука зоотехния в моем лице эту гипотезу отвергнуть не может.

А дальнейшие выводы пусть делают читатели этого очерка…

***

Александр Зиндинизов, член Союза журналистов Сибири, почетный житель г. Крайнеколымска, доктор философии (PhD) Университета округа Ниписсинга (провинция Онтарио, Канада), краевед, историк, путешественник, блогер, специально для GoArctic