Острова в океане. 85 лет со дня создания заповедника «Семь островов». Часть I

В современном списке охраняемых природных территорий России заповедника с таким названием нет. А сам заповедник есть – сейчас он является частью Кандалакшского заповедника. Но, каков бы ни был официальный статус «Семи островов», фактически они были и остаются отдельным заповедником. Потому что никаким приказом нельзя объединить Белое и Баренцево моря, слишком многое тут разное: погода и нрав моря, ландшафты и фауна.

Если проводить аналогии с человеческой жизнью, то «Семь островов» и Кандалакшский похожи на братьев. И хотя формально старшим братом является Кандалакшский заповедник (1932 г.р.), но фактически в позиции старшего оказались более молодые «Семь островов» (1938 г.р.): именно отсюда в Кандалакшский заповедник пришли первые научные сотрудники и первые научные темы. 

Природа Семи островов описана многократно, как научным, так и самым поэтическим образом. «Крутоберегие неприступные острова в океане, в двух милях от матерой земли» (старая лоция). «Острова угрюмы и неприветливы. Высоки и отвесны их гранитные берега. Большие и малые расселины, точно морщины, избороздили каменные стены. Кругом — неспокойный, всегда изменчивый Северный Ледовитый океан» (Успенский, 1940). «Это особый мир птиц, суровых скал, тундровой растительности и безграничного морского простора. Десятки тысяч птиц гнездятся на скалах» (Кошкина, 1966).

История заповедника «Семь островов» тоже вроде бы описана. Правда, обычно это описание сводится к сухой констатации того факта, что заповедник был организован постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 20 мая 1938 г. и носил тогда название «Заповедник по гаге и птичьим базарам на островах Харлово». В качестве отдельной изюминки упоминается также, что архипелаг Семь островов был заповедным ещё в XVII в., хотя само понятие «заповедник» носило тогда заметно отличный от нынешнего смысл: царь Алексей Михайлович ценил это место из-за гнездования кречетов, которых вывозили с заполярных островов в качестве ловчих птиц для царской охоты. Факт, что и говорить, впечатляющий, однако он имеет мало отношения к современной истории Семиостровья. 

Исследуя историю этого заповедника, я всё время вспоминала ставшую нарицательной фразу из романа Бел Кауфман «Вверх по лестнице, идущей вниз»: «Пусть это вдохновит вас на подвиг!». Так в романе школьная администрация отвечала на любое сообщение учительницы о безвыходной рабочей ситуации.

Практически каждый год работы заповедника «Семь островов» проходил в условиях настолько тяжёлых, что, казалось бы, работать в них просто невозможно по совершенно объективным причинам. Но, парадоксальным образом, из года в год заповедник всё-таки работал, делая всё больше и больше, как будто трудности действительно вдохновляли его на подвиг. На подвиг, который люди, работающие в заповеднике, таковым совсем не считали…

Как Семь островов стали заповедником 

Ни один заповедник не начинается с официального постановления. Постановление лишь подводит итог годам работы, которые предшествуют его созданию. Создают же заповедники не постановления, а люди – конкретные люди, полюбившие конкретное место и взвалившие на себя немалые хлопоты для того, чтобы это место сберечь. 

Полагаю, что началом современной истории заповедника следует считать 1929 г., когда на самый крупный из островов архипелага, Харлов, приехал Александр Николаевич Формозов – впоследствии крупный отечественный зоолог, а в те времена – молодой аспирант Института зоологии МГУ. Цель экспедиции А.Н. Формозова выглядит несколько неожиданной в контексте истории «птичьего» заповедника: он ехал по поручению Наркомзема, выяснить, пригодны ли Мурманские острова… для разведения голубых песцов. Ранее, в 1927 г. Формозов уже проводил аналогичную работу на острове Кильдин, где вскоре было организовано песцовое хозяйство. Заблаговременно изучив карты и лоции, он решил, что единственным подходящим для песцов местом у Мурманского побережья могут быть Семь островов, расположенные сравнительно недалеко от материкового берега, но при этом достаточно изолированные, чтобы песцы не смогли оттуда сбежать. Теперь необходимо было на месте оценить пригодность Семи островов «для целей полувольного звероводства». 

Однако встреча с реальностью быстро переориентировала интересы молодого учёного. Ещё по пути на Харлов он столкнулся с совершенно новым для себя явлением – бурной торговлей яйцами диких птиц. «С правого борта [парохода] был спущен трап. Около него уже стоял карбас, до краев нагруженный пестрыми зеленоватыми яйцами чаек. Двое людей едва успевали наполнять яйцами шапки, корзинки и кастрюльки, которые наперебой протягивали им пассажиры. На палубе везде валялась тонкая, голубая изнутри, мятая скорлупа яиц, каждый купивший спешил сварить их, пользуясь кипятком из куба… Оказалось, яйца собраны служащими маяка на тех островах, которые нам предстояло обследовать. Всего привезли сотен пять, часть продали, но почти задаром, часть — раздали ребятам бесплатно» (Формозов, 1997). 

Формозов пишет, что первой его мыслью было прекратить торговлю и составить протокол за разорение гнезд. Однако потом он подумал о том, что, с одной стороны, чайки, яйцами которых шла торговля, являются хищниками по отношению ко многим другим птицам, а с другой стороны, крупные яйца этих чаек – серьёзное подспорье в питании местных жителей весной, до подхода рыбы. Правда, в описании Формозова допущена ошибка: он полагал, что продаются яйца морских и серебристых чаек, тогда как местные жители в основном собирали яйца массовых колониальных птиц – моёвок и кайр. Но, как бы то ни было, эти первые рассуждения Формозова полностью отражают ту идеологию, которая ляжет в основу создания заповедника и первых десятилетий его работы: разделение птиц на «полезных» и «вредных», и довольно смелые биотехнические эксперименты, связанные с таким разделением. «Если правильно хозяйствовать на гнездовых колониях чаек, собирая яйца только весной и оставляя птицам возможность восстанавливать кладку, то можно получать из года в год некоторую пользу от этих птиц, в других отношениях совсем не ценных» (Формозов, 1997).

Проведя на Семи островах около полутора месяцев — с конца мая до середины июля — Формозов составил карты гнездовий основных видов птиц и собрал данные по их численности; позже эти данные легли в основу самого длинного ряда наблюдений за численностью колониальных птиц на Баренцевом море (Краснов и др., 1995).

Первые исследователи Семи островов: А.Н. Формозов и Е.П. Спангерберг.

Следующее описание авиафауны Харлова и прилегающего побережья сделал через три года, в 1932 г., Е.П. Спангенберг – известный зоолог и писатель-натуралист, а в то время — старший научный сотрудник ВНИИ охотничьего хозяйства. Он ехал уже целенаправленно «с целью посмотреть птичьи горы» (как в старину называли птичьи базары) и сделал описание численности и биологии 37 видов птиц, которое позже было опубликовано в первом томе трудов заповедника (Спангенберг, 1941). Также Спангенберг описал и «бесхозяйственное использование естественных богатств острова», которое состояло в одновременном сборе яиц, гагачьего пуха и добывании птиц на мясо. 

В следующем, 1933 году – новая экспедиция, на этот раз А.С. Филиппова, который оставил не только биологическое описание птиц Харлова, но и детальный обзор их использования, включая технологию сбора птичьих яиц, гагачьего пуха и цен на них. Вывод изо всего увиденного автор сделал такой: «Основное мероприятие, которое необходимо провести в ближайшее время это – закрепить за Мурманским охотхозяйством вышеуказанные острова в целях эксплуатации пуха и птичьих базаров. Последующим мероприятием будет организация охраны, причём эта же охрана в дальнейшем должна руководить сбором пуха, в охрану должны быть привлечены классово-выдержанные лица» (Филиппов, 1933).

Примечательно, что редактором этой рукописи (что указано в тексте) был Г.Г. Доппельмаир — профессор-охотовед, автор научного обоснования создания первого в России Баргузинского заповедника, руководитель работ по обследованию территории для создания Кандалакшского заповедника. Так что есть все основания полагать, что уже в 1933 г. обследование Харлова проводилось с прицелом на заповедник – в том его смысле, как он понимался в то время: как хозяйства для сохранения и увеличения численности ценных промысловых животных. 

Наконец, еще через два года, в 1935 г., на Харлов отправилась экспедиция Ленинградского университета для изучения экологии морских птиц. В составе этой экспедиции был Лев Осипович Белопольский, на тот момент аспирант Ленинградского университета, которому предстояло стать непосредственным организатором и директором заповедника «Семь островов».

Совсем молодой по нынешним меркам двадцативосьмилетний аспирант был человеком, уже обладающим таким опытом, который многие не приобретают и за всю жизнь. Ещё студентом он проработал несколько сезонов на Мурманской биологической станции, трижды участвовал в экспедициях по Кольскому и 38-му меридианам Баренцева моря до 76° с.ш. Работал в экспедициях на островах Аральского моря и в устье Аму-Дарьи. Работал на Чукотке и на Камчатке, исследуя биологию и промысел морских млекопитающих и одновременно ведя орнитологические наблюдения. В 1932-1934 гг., будучи сотрудником Арктического института, участвовал в экспедициях по освоению навигации в Северном Ледовитом океане: знаменитых рейсах «Сибирякова» (1932 г.) и «Челюскина» (1933 г.). За работу в этих экспедициях был награждён орденами «Трудового Красного Знамени» и «Красной Звезды».

Думаю, что только человек с таким опытом – и с характером, сформированным таким опытом – и мог пройти весь тот путь, который предстоял Белопольскому с заповедником «Семь островов».

Л.О. Белопольский, 1934 г. Фото из специального выпуска газеты «Правда», посвящённого экспедиции «Челюскина».

Сразу же после экспедиции 1935 г. Белопольский начал добиваться создания заповедника. Он составил проект его организации и уже 8 декабря 1935 г. подал докладную записку в Государственный комитет по заповедникам: «Все собранные мною сведения говорят о довольно печальном состоянии птичьих «базаров» Мурмана. Большинство «базаров» или перестали существовать вовсе … или подверглись сильному потреблению и насчитывают в настоящее время в редких случаях сотни гнездящихся птиц. Все сказанное выше побудило меня обратить Ваше внимание на немедленное принятие меры охраны, хотя бы наиболее крупных «базаров». В качестве одной из наиболее эффективных мер охраны я предлагаю на одном из островов с птичьими «базарами» учреждение заповедника» (ГАМО. Ф. Р-162. Оп. 1. Д. 1126. Л. 12).

Предложение Белопольского поддержал и первый исследователь авиафауны Харлова А.Н. Формозов: «По подсчётам Л. Белопольского, сейчас на Харлове всего около 3000 гнезд кайр, тогда как в моё время это же число гнездилось в каждой из нескольких больших отвесных щелей на северной стороне острова. Эти факты диктуют необходимость скорейшей организации заповедника, который будет крайне полезным и в деле охраны, и в деле изучения ценных северных птиц» (ГАМО. Ф. Р-162. Оп. 1. Д. 1126. Л. 8). 

Однако и этих аргументов оказалось мало, и для сбора дополнительных данных в пользу заповедания архипелага Семь островов весной 1937 г. Общество охраны природы и Зоологический музей МГУ отправили на архипелаг новую экспедицию. Она состояла из двух друзей, двадцатипятилетних студентов биологического факультета МГУ, Юрия Кафтановского и Владимира Модестова, и имела для них статус преддипломной практики. 

В.М. Модестов и Ю.М. Кафтановский.

Модестов и Кафтановский не только собрали материалы, убедительно доказывающие необходимость создания заповедника, но и начали собственные исследования, ставшие для них многолетними: у Модестова – по образу жизни колониальных птиц, у Кафтановского – по биологии чистиковых птиц. Обе темы, начатые в 1937 г., закончились защитой кандидатских диссертаций. Но то было позже. А пока проделанная ими работа стала последним решающим аргументом в пользу создания заповедника. В январе 1938 г. председатель Комитета по заповедникам при Президиуме ВЦИК К.М. Шведчиков направил письмо секретарю Ленинградского обкома ВКП(б) А.А. Жданову с просьбой оказать содействие в срочном решении вопроса об объявлении Семи островов заповедником. И только тогда, наконец, положительное решение было принято. Путь от первого появления идеи о заповедании Семи островов до её реализации занял девять лет.

Первый год 

«Ни один заповедник не начинается с официального постановления», – писала я выше, говоря об огромной предварительной работе по его созданию. Те же слова можно повторить, говоря о первом годе работы заповедника. Двадцатое мая, которым датировано постановление, для биологов не просто дата, это – начало полевого сезона, самого напряжённого времени работы. На начало первого полевого сезона в только что созданном заповеднике не было: жилья, морского транспорта, штата научных сотрудников и наблюдателей охраны. Даже сама территория заповедника юридически ещё не была ему передана. Что же тогда было? – Было всего две штатные единицы: директор и моторист, было два временных наблюдателя, и было некоторое количество денег, отпущенных заповеднику государством. И ещё были скалистые острова, разбросанные на участке в 20 км вдоль береговой линии среди открытого Баренцева моря. 

Семь островов на космоснимке и на карто-схеме из книги В.Успенского (1940).

Что можно сделать при таком «стартовом капитале»? Казалось бы, ничего. Но заповедник к концу первого года своей жизни: провёл полный учёт всех морских видов птиц на всех островах, начал работы по изучению зимовки птиц и по изучению впервые найденных в СССР щенных залежек тюленя-тювяка. А ещё – разработал план научных исследований на следующий год, опубликовал десять статей в местной прессе и обеспечил работу на своей территории съёмочной группы «Союзкинохроники». 

Как всё это удалось? Ответ тот же: люди. Удивительные люди, которые работали в этом, самым северном на тот момент заповеднике страны. И было их в первый год всего четверо. С двумя из этих людей мы уже знакомы: это Лев Белопольский, ставший директором заповедника, и только что окончивший университет Юрий Кафтановский. Третьим стал Вячеслав Успенский, студент последнего курса биологического факультета МГУ, с которым Белопольский познакомился во время совместной работы в Лапландском заповеднике в 1937 г. И четвёртым был Николай Колов – двадцатичетырёхлетний студент биофака МГУ.

В архиве семьи Успенских сохранилась единственная фотография сотрудников заповедника 1938 года. На ней тридцатиоднолетний директор Белопольский и приглашённые им временные научные сотрудники, двадцатишестилетние Успенский и Кафтановский. На обороте фотографии надпись в духе времени: «Передовики заповедника». Я бы сказала: подвижники.

Слева направо: В.С. Успенский, Л.О. Белопольский, Ю.М. Кафтановский. Семь островов, 1938 г. Николай Колов. Фото из студенческого дела биофака МГУ.

В небольшой по объёму, но великолепной по содержанию книге о заповеднике Вячеслава Успенского, изданной через два года, он рассказывает о том, как проходило у них первое производственное совещание. «В этом году, – сказал директор, – нас мало. У нас нет базы для работы – дома, даже нет пока бота. Две задачи мы во что бы то ни стало должны выполнить: это, во-первых, охрана, во-вторых – полный учёт фауны и попутно сбор материалов по биологии птиц. Если мы это сделаем, в будущем году мы сделаем в пять раз больше» (Успенский, 1940).

Коллекция яиц гаги, собранная 9 июня 1938 г. на о. Харлов Юрием Кафтановским. Научная коллекция каф. зоологии позвоночных биологического ф-та МГУ им. М.В. Ломоносова. Фото: Павел Квартальнов.

Немногочисленные сотрудники распределились по островам: Юрий Кафтановский работал на Харлове, Николай Колов на Вешняке, Вячеслав Успенский – на самом дальнем от Харлова острове, Большом Лицком. А директор мотался между ними и материком, добывал судно, без которого, на одних только маленьких лодочках, работать в Баренцевом море было невозможно. Как они жили? На Харлове и на Вешняке – в палатках, на Лицком – в старом маленьком домике, а точнее, в остатках домика – без двери, без оконной рамы, с дырявой крышей.

Жильё в первый год работы заповедника: палатка на Харлове (фото из публикаций заповедника) и промысловая изба на Большом Лицком (Мурманский областной краеведческий музей, далее – МОКМ).

Но у них всё получилось. Несмотря на тяжелейшие условия жизни и работы, несмотря на то, что из-за нехватки сотрудников приходилось совмещать научные исследования с охраной территории, несмотря на отсутствие морского транспорта (приобретённый Белопольским моторно-парусный бот «Гага» пришёл в заповедник только в августе). Кроме полного учёта всего птичьего населения, в первый полевой сезон они успели также сделать ряд наблюдений по насиживанию и вождению выводков у гаги, а Белопольский, в продолжение своих более ранних работ, заключил от лица заповедника договор с Промразведкой Треста «Мурманрыба» на проведение в следующем году работы «Птицы, как показатели местонахождения сельди в открытом море».

Первое судно заповедника – моторно-парусный бот «Гага». Научный архив Кандалакшского заповедника. 

1939-1940 годы – время строительства, науки и любви 

В жизни многих заповедников самыми интересными оказывались именно первые годы. И это объяснимо: всё ещё неизвестно, всё внове, сотрудники чувствуют себя первооткрывателями, от перспектив захватывает дух. Так было и на Семи островах, где ко всему перечисленному добавился ещё исключительно удачный талантливый молодой коллектив и великолепные организаторские способности директора. А нам с вами повезло в том, что именно этот период жизни заповедника оказался очень хорошо задокументирован: в подробных отчётах Л.О. Белопольского, в книге В.С. Успенского, в фотографиях и даже фильме, снятом в заповеднике. 

Формально в 1939 г. штатный научный сотрудник в заповеднике по-прежнему оставался лишь один – В.С. Успенский. Но научными сотрудниками по договору стали окончившие университет аспиранты Ю.М. Кафтановский и В.М. Модестов, аспирантка Института им. П.Ф. Лесгафта В.В. Рольник, гидробиолог Е.Е. Либман. Вслед за аспирантами в заповедник потянулись и студенты-зоологи Московского университета, каждый из которых вел свою научную тему: Н. Горчаковская, Н. Дарская, Н. Соколова, И. Шимбирева и др. Продолжил работу на Семи островах Николай Колов. На ставку лаборанта пришел легендарный в научном мире Мурмана человек – Н.И. Широколобов[1].

Заповедник «Семь островов», 1939 г. В.С. Успенский (справа) и Н.И. Широколобов, кольцевание кайры. Студентка-практикантка, взвешивание птенца. МОКМ.

Если в первый год существования заповедника основной научной темой была инвентаризация фауны позвоночных, то уже на второй год спектр работ заповедника начал стремительно расширяться: от гидробиологического обследования литорали до изучения экологии отдельных видов птиц.

Заповедник «Семь островов», 1939 г. Работа с драгой и сбор бентоса. Обследование гнёзд моёвок на птичьем базаре. Установка аппаратуры для дистанционного измерения температуры внутри гнезда гаги. МОКМ. 

Огромное значение заповедник придавал теме «Инкубация гаги». В те времена считалось, что количество гаг можно быстро увеличить путем разнообразных биотехнических мероприятий, в частности, забирая у гаги первую кладку яиц, выводя птенцов в инкубаторе и потом подсаживая их к диким выводкам. Для этой цели заповедник в 1939 г. приобрёл четыре керосиновых инкубатора (два немецких и два американских), кроме того, по заказу заповедника были изготовлены приборы, позволяющие на расстоянии измерять температуру яиц под насиживающей гагой. Было построено отдельное помещение – инкубаторий, где выводили птенцов.

Опыты эти очень широко рекламировались. «На острове Харлов, где живут сотрудники заповедника, в этом году организован самый северный в стране инкубаторий. Впервые в мире в нём осуществляется опыт искусственного выведения птенцов гаги», – писала газета «Правда» 12 июля 1939 г.

Заповедник «Семь островов», 1940 г. Инкубатор, загруженный гагачьими яйцами, и птенец гаги, выведенный в инкубаторе. МОКМ. 

Сегодня рассказ об этой работе выглядит несколько двусмысленно, поскольку, во-первых, этот опыт не был первым в мире[1], а во-вторых, как показало время, не мог способствовать увеличению популяции гаги, ради чего, собственно, и затевался. Но ни того, ни другого сотрудники заповедника не знали и искренне верили в то, что делают благое дело. «Даже во сне видел я острова сплошь заселённые гагами», – пишет Вячеслав Успенский в своей книге, рассказывая о биотехнических мероприятиях заповедника, и эти слова очень хорошо передают, как относились сотрудники «Семи островов» к своей работе. 

Среди многочисленных направлений деятельности заповедника было одно, говорить о котором сегодня трудно, но не сказать невозможно: оно занимала огромное место в жизни заповедника. Это – борьба с хищниками. В соответствии с концепцией тех лет, птицы делились на «полезных», «ценных в промышленном отношении» и «вредных», к которым причислялись все виды, наносящие какой-либо ущерб «полезным». Соответственно, «вредными» оказывались все крупные чайки, поморники, врановые – те, кто питаются яйцами и птенцами «полезных» птиц. Их уничтожали разными методами и в огромных количествах все годы работы заповедника. Некоторым утешением в этой грустной истории может служить лишь то, что всех убитых птиц использовали с научными целями: для анализа желудков, для паразитологических исследований, для изготовления коллекций тушек и чучел.

Но, как бы мы сегодня ни относились к отдельным направлениям работы заповедника, невозможно не признать тот факт, что в целом продуктивность его работы была поразительной, причём в самых разных областях. Уже в 1939 г. Л.О. Белопольский, в рамках работы по теме «Птицы, как показатели сельди в открытом море», составил и опубликовал «Альбом-определитель птиц Баренцева моря» и «Инструкцию по сбору наблюдений над птицами»; эти книги предназначались для экипажей рыболовных судов. В том же 1939 г. Вячеслав Успенский подготовил к печати популярную книгу о заповеднике «Острова в океане», она вышла в свет в 1940 г.

В 1939 и 1940 гг. Белопольский сначала сам, а потом с участием профессиональных кинодокументалистов проводил съёмку природы и научной работы заповедника, в 1940 г. из отснятого материала на Ленинградской студии кинохроники был смонтирован документальный фильм «Семь островов».

Книги Л.О. Белопольского, изданные в 1939 г. 

Обложка книги В.Успенского и заставка документального фильма о заповеднике, 1940 г. 

А ещё были многочисленные лекции о заповеднике – в Москве, Ленинграде, Мурманске, Териберке. Были десятки публикаций в прессе – и центральной, и региональной. Были контакты со многими научными учреждениями – и российскими, и зарубежными. Так, в 1940 г. «Альбом-определитель птиц Баренцева моря» разослали в тридцать научных учреждений разных стран и договорились об обмене тематической литературой со Смитсоновским институтом (США), Музеем естественной истории (Германия), Норвежским национальным музеем природы и др. 

Трудно поверить, что всё это было сделано всего лишь за первые полтора-два года существования заповедника. Ещё труднее в это поверить, когда узнаёшь, что весь полевой сезон 1939 г. на Семи островах научные сотрудники по-прежнему жили в палатках, потому что запланированное на этот год строительство дома на Харлове задержалось до осени и только чудом обошлось без человеческих жертв.

Материалы для строительства начали перевозить из Мурманска на Харлов лишь в конце сентября-начале октября, когда уже настало время штормов. Большое судно, тем более в шторм, не может подойти к берегу острова, поэтому небольшие детали перевозили на шлюпках, а большие брёвна и доски связывали в плоты, которые буксировали к острову с помощью «Глетчера» – второго судна, которое приобрёл заповедник в дополнение к «Гаге». Первый же день выгрузки проходил в постепенно усиливающемся шторме. Вот как описывает этот день Л.О. Белопольский: 

«Стемнело, шторм усилился. Тральщик … начало прижимать сильно к берегу. Капитан решил отойти немного дальше. Поднял якорь и встал на новое место. Не прошло и несколько минут, как его сорвало с якоря. Тогда он отошел еще дальше от берега... В это время я находился на «Глетчере», который стоял поблизости на якоре. Вдруг мы слышим тревожные гудки тральщика. Выскочили на палубу. Оттуда что-то кричат, но из-за воя ветра ничего не слышно. На шлюпке быстро направляюсь на тральщик. Узнаю - оборвало плот и унесло в море... В этом плоту было 8 рядов по 24 бревна в каждом ряду, все основные простенки, стропила и др. главные детали, без которых дома построить нельзя.... Значит все напряжения, все усилия доставить дом на Харлов пропали. Что делать?.. Хотели послать «Глетчера» искать плот, но шторм достиг 11 баллов. Начались снежные заряды, с моря катились громадные валы. Темно хоть глаз выколи… Решили ждать завтрашнего дня - света. С тяжелым чувством я вернулся на остров. А здесь новая беда... Сильно разгулявшаяся волна разбила оставшуюся не выгруженной часть первого плота. Вся бригада плотников и научный сотрудник Успенский, и лаборант Широколобов, и я принялись спасть эту часть плота. Баграми, руками мы вытаскивали из кипящего прибоя доски и бревна. Два раза меня и Успенского накрывало с головою волной и чуть не снесло... Только во втором часу ночи, закончив вылавливание полностью досок, мы все мокрые до нитки, вернулись в холодный наш инкубаторий, чтобы с рассветом снова начать борьбу с озверелой стихией... Я описал лишь один день нашей работы, а таких дней … особенно в этот осенний период было много» (Белопольский, 1939). 

Дом на Харлове был принят в эксплуатацию 17 ноября 1939 г. и стоит на острове до сих пор.

    Дом на Харлове в 1940 г. (МОКМ) и в наши дни (фото Михаила Мельникова). 

Но не из одной только науки и борьбы со стихиями состояла жизнь заповедника в эти первые годы. В отчёте за 1939 г. директор сокрушается: «Некоторым минусом охраны этого года явилось то обстоятельство, что вместо ожидаемых хотя бы одного-двух студентов, Московский Университет прислал нам одних студенток». Причины огорчения директора понятны, девушки хуже подходили для тяжёлой физической работы, зато на островах расцветали романы. Аспиранты Модестов и Кафтановский, вместе начинавшие работу на Семи островах, были влюблены в студенток-практиканток: Володя Модестов – в Нину Соколову, Юра Кафтановский – в Наташу Горчаковскую. Свадьбу Модестова и Соколовой сыграли 13 июня прямо на Харлове. Свидетелями были Кафтановский и Горчаковская, которые тоже собирались пожениться. Череда полевых романов продолжилась и в следующем сезоне, захватив теперь и самого директора. Зимой 1939/40 г. Белопольский показывал в Ленинградском университете фильм, снятый им на Семи островах, и молодая аспирантка Мария Волкова влюбилась в это место и приехала туда работать. Как оказалось, влюбилась она не только в заповедник: вскоре Мария Волкова стала женой Льва Белопольского.

Владимир Модестов и Нина Соколова, 1941 г.; Юрий Кафтановский и Наталья Горчаковская, 1939 г.; Мария Волкова (Белопольская) на Харлове, 1940 г.

Подводя итоги первых лет работы заповедника, воспользуемся цифрами, они очень наглядны. В 1938 г. в заповеднике было, вместе с директором, три научных сотрудника и один практикант. В 1939 г. – только практикантов было семь, в 1940 г. – тринадцать. Научных тем, по которым велась работа, в 1938 г. было три, в 1939 г. – четырнадцать, в 1940 г. – двадцать четыре. Птиц в заповеднике окольцевали в 1938 г. – 1000, в 1939 г. – 2400, в 1940 г. – 3900.

Что же до качественной стороны работы, то, по оценке мэтров отечественной орнитологии, благодаря энтузиазму молодого коллектива заповедника «Семь островов», всего за три года они сумели провести «важнейшие исследования, которые заложили основу нашего современного знания морских птиц вообще, а не только Баренцева моря» (Бианки, Паевский, 2007). 

Дальше была война. 

1941-1942 гг. Война 

Отчет Л.О. Белопольского о работе заповедника за 1941 г. разительно отличается от предыдущих. Те были аккуратно напечатаны на машинке, этот написан от руки карандашом и пестрит зачёркиваниями и исправлениями. Тем не менее, текст структурирован по-прежнему чётко: последовательное описание работы по всем научным темам (их в 1941 г. было в заповеднике 18), научно-технических мероприятий (летом 1941 г. было окольцовано 3385 птиц), работы студентов-практикантов (их было 8). И лишь прорывающиеся в этом сухом тексте эмоциональные эпитеты («налёты воздушных бандитов», «обстрелы морских фашистских пиратов») говорят о том, что чувствовал и пережил молодой директор молодого заповедника.

Первый лист отчёта о научной работе заповедника за 1941 г. Л.О. Белопольский в 1941 г.

Я пытаюсь представить себя на его месте, на месте его сотрудников. Они проработали всего три года. Они столько сделали за эти три года! Они были так вдохновлены тем, что уже сделали, своими планами, своей молодостью, потрясающими перспективами, которые разворачивались перед ними на этих скалистых островах…

Счастливые довоенные годы в заповеднике. Студентки-практикантки с окольцованной гагой и с длинноносым крохалем. Л.О. Белопольский со слётком чёрного ворона. МОКМ. 

И начинался полевой сезон 1941 года как обычно. В начале мая на Харлов съехались Л.О. Белопольский и Мария Волкова, Вячеслав Успенский, Наталья Горчаковская, Н.И. Широколобов, в начале июня приехали студенты-практиканты. Часть команды прежних лет начинала этот сезон в Кандалакшском заповеднике, где Владимир Модестов с 1940 г. стал заведующим научной частью. Туда же, в Кандалакшский заповедник, поехала и В.В. Рольник – продолжать опыты по искусственной инкубации гаг.

Весна в 1941 году была поздней, лишь в конце мая начали выбираться с Харлова на другие острова заповедника, и работа пошла своим чередом. 21 июня отпраздновали день рождения Белопольского, а 22-го началась война… 

«О войне я узнал чуть ли не 8 дней спустя после её начала. Немецкий самолёт с жёлтыми концами крыльев, пролетевший над нашим островом, был первым вестником войны», – писал Вячеслав Успенский. 18 июля его мобилизовали, он уехал в Мурманск. Тема, над которой он работал, «Зимний период птиц заповедника», осталась неоконченной. «Ориентировочно срок окончания этой темы мы не изменяем, т.е. он остается тем же, что и в плане – 31.XII.41 г. Но надо иметь в виду то обстоятельство, что научный сотрудник В.С. Успенский мобилизован и сейчас просто некому заканчивать эту тему», – пишет в отчёте директор (Белопольский, 1941). 

Прервана была и работа Натальи Горчаковской над темой «Птицы заповедника «Семь островов». До 31 июля она ещё работала на островах, но, когда начались бомбежки Мурманска, сотрудников заповедника эвакуировали, Горчаковская уехала в Москву. «Срок предоставления готовой к печати рукописи 1.III.1942 г. Хотя мы до настоящего времени не имеем ответа на наше письмо от тов. Горчаковской, … мы полагаем, что рукопись должна быть представлена в заповедник», – писал в отчёте Белопольский. А Наталья Горчаковская в это время в Москве тушила зажигательные бомбы, умирала от дистрофии… Кандидатскую диссертацию «Птицы Семи островов» она смогла защитить только в 1945 г. 

Мария Волкова (Белопольская) также была вынуждена прервать свои исследования по паразитофауне птиц заповедника. «Началась война, и в первые же её дни мы наблюдали, как немцы бомбили и топили наши корабли. Было принято решение о вывозе всех сотрудников с островов. В конце июля мы отправились в Мурманск на повреждённом транспортном судне. Сильная бомбёжка заставила транспорт подойти к берегу. Нас высадили в Дальних Зеленцах, а через несколько дней на маленьком катере мы добрались до Мурманска, откуда отправились в Ленинград. Мои попутчики советовали мне не возвращаться в Университет, а сойти с поезда на станции Мга, чтобы затем ехать прямо к месту эвакуации моей мамы. Я отказалась, поскольку не могла позволить себе уехать в эвакуацию, прежде не возвратив на кафедру микроскоп и другое экспедиционное оборудование» (Фокин, 2016). С огромным материалом, собранным за 1940 и 1941 гг. (около шестисот полных паразитологических анализов птиц), с микроскопом, она приехала из Мурманска в Ленинград 4 августа, а 8 сентября началась блокада… Кандидатскую диссертацию «Паразитофауна птиц заповедника "Семь Островов" (Восточный Мурман)» она защитила в 1947 г.

    Белопольский Л.О. 1942. Инструкция по сбору яиц морских птиц. Научный архив Кандалакшского заповедника.

Из двадцати пяти человек, начинавших полевой сезон 1941 года, во второй половине лета в заповеднике остались, вместе с директором, лишь четверо. Все научные темы, какие могли, они довели до конца, эвакуировали сотрудников, рукописи и имущество заповедника. Основными работами теперь стали те, которые могли помочь фронту и тылу. Были написаны инструкции по силковому лову белой куропатки («Руководствуясь этой инструкцией колхозы и отдельные охотники смогут максимально увеличить промысел белой куропатки, а в конечном счёте принести большую пользу укреплению тыла и фронту») и по сбору яиц морских птиц. В Промразведку Мурманрыбы отправляли зашифрованные телефонограммы по питанию морских птиц, помогающие рыбакам искать косяки сельди в открытом море. Собранные и очищенные 17 кг гагачьего пуха отправили командованию Северного фронта «для пошивки комбинезонов нашим славным Сталинским соколам» (Белопольский, 1941).

Заповедник «Семь островов», 1939-40 г. Сбор и сушка гагачьего пуха. МОКМ.

[1] Николай Иванович Широколобов (1901-1982) с 1923 г. работал техником, лаборантом, препаратором, хранителем музея на Мурманской биологической станции в Екатерининском заливе, в 1940-50-х гг. – сотрудником Мурманской биологической станции в Дальних Зеленцах.

[2] Первые успешные опыты по искусственной инкубации гагачьих яиц провёл в 1925 г. М.И. Некрасов, сотрудник Биосада СЛОН (Горяшко, 2020).