На байдарке по Южному Ямалу

Когда речь заходит об экспедициях в Заполярье, у многих людей, вероятно, возникает мысленный образ чего-то грандиозного по масштабам, предприятия, в котором участвуют много людей, разнообразная сложная техника, или хотя бы упряжка из десятка ездовых собак. Путешественники сталкиваются со всевозможными опасностями, но самоотверженно их преодолевают, испытывая при этом, как выражались лет сто назад, различные «лишения». Кто-нибудь обязательно героически гибнет… В романтическую эпоху полярных исследований чаще всего так и происходило. Организация экспедиций представляла собой затратное и хлопотное дело, в которое были вовлечены не только сами путешественники, но и люди, остающиеся на «большой земле» (радисты, метеорологи, лётчики и др.).

Сейчас Арктика стала много доступнее, особенно не в самых высоких её широтах. Нынешние научные экспедиции утратили героический ореол, стали вполне рутинным делом, о них не пишут СМИ, а их участники не считают себя выдающимися первопроходцами. Они едут в Заполярье работать, собирать материал для будущих исследований за лабораторным столом или проводить экологические наблюдения. Вот об одной из таких экспедиций, в которой мне удалось поучаствовать в июле 2011 года, и пойдёт речь.

Предвижу, что кто-нибудь, прочитав этот текст до конца, скажет разочарованно: «Ну какая же это экспедиция?! Два биолога прошли на байдарке по не самому сложному речному маршруту, великих географических открытий не совершили, смертельным опасностям не подвергались… Это просто турпоход какой-то!». Но такой читатель будет не совсем прав. Мы отправились в путешествие не ради самого путешествия и не ради новых впечатлений (хотя и они ценны). Наша задача состояла в изучении беспозвоночных, населяющих озёра и реки южного Ямала, а сделать это удобнее всего вот таким «туристическим» способом – сесть в байдарку, вооружиться вёслами и пуститься вниз по заполярной реке. На Ямале проезжих дорог до сих пор немного, и водный путь остаётся самым простым и надёжным средством передвижения. Для достижения своей цели мы предприняли сплав по реке Щучьей, пересекающей юг полуострова по диагонали, с северо-запада на юго-восток.

Маршрут попадания или, говоря на экспедиционном жаргоне, «заброски» на Ямал, сложен. Сначала проводим двое суток в скором поезде «Москва – Лабытнанги». В Лабытнангах мы находим приют на Арктическом научно-исследовательском стационаре Института экологии растений и животных УрО РАН. Нас опекают добрые знакомые Наталья и Александр, семейная пара биологов, изучающих жизнь песцов и хищных птиц Ямала. Лабытнанги – это последний оплот цивилизации. Закупаем продукты и прикидываем, как нам двигаться дальше.

На север Ямала от станции Обская (12 км от Лабытнангов) ведёт недавно построенная железная дорога к Бованенковскому нефтегазоконденсатному месторождению. Это служебная дорога, пассажирского сообщения по ней нет. Но благодаря любезности железнодорожников, нам удалось попасть на дрезину, везущую компанию вахтовиков на север. Несколько часов пути от Обской, и вот мы уже высаживаемся возле железнодорожного моста через реку Щучью. Отсюда начнётся наш путь вниз по реке.

Ямал приветствует нас пасмурным небом, моросью и июльским холодком. Река Щучья, она же Пыряяха на языке местных аборигенов – ненцев, холодная, спокойная и молчаливая. В её долине растут деревья, в основном ивняк и лиственница, но стоит забраться на коренной берег, деревья исчезают, и вокруг расстилается сплошная тундра. Только по речным поймам древесные породы могут проникнуть сравнительно далеко за полярный круг, но стоит продвинуться ещё севернее от долины Щучьей, то не станет и их. Берега реки топкие, поросшие осокой, то и дело она принимает в себя ручьи и реки поменьше.

Первую ночь мы проводим у моста, а наутро собираем каркас байдарки, натягиваем на него прочную «кожу», и вот можно укладывать вещи и трогаться. Сплав начинается совсем буднично, без речей и шампанского. Сели в лодку, толкнулись от берега вёслами - и вперёд, на милость речных духов.

Наш день складывается так. Утром встаём и не спеша готовим себе завтрак, потом собираем палатку и укладываем гермомешки в байдарку. Торопиться некуда. Преимущество арктических путешествий в том, что летний полярный день позволяет передвигаться и работать хоть круглые сутки, были бы силы. Несколько часов идём вниз по Щучьей, делая две или три остановки для взятия проб в небольших пойменных озёрах или притоках. Водных животных мы добываем со дна, используя громоздкое орудие, называющееся гидробиологическим скребком. Он в самом деле скребёт по дну, захватывая с собой грунт и его обитателей. Потом тут же, на берегу, надо сесть, промыть содержимое скребка, удалив песок и ил, чтобы пинцетом собрать добычу. Тут же заспиртовать её и выписать полевую этикетку. Хорошо, если светит солнце и стоит штиль, но нередко всю эту процедуру мы выполняем под порывами холодного ветра с дождём (отчасти это нас радует – меньше комаров).

Днём мы делаем короткую остановку и обедаем. «Обед» наш состоит в основном из порции сладких сухарей, запитых речной водой. Завтраки и ужины на стоянках чуть разнообразнее: нехитрый гарнир с небольшим количеством тушёнки и сгущённым молоком на десерт. Такой аскетизм – дело вынужденное. Консервы и крупы тяжелы и занимают немалый объём в лодке; рассчитывая провести на реке не меньше двух недель, трудно запастись продуктами в избытке. К тому же вода всё равно проникает в наши гермомешки и портит припасы – один мешок сухарей так подмок, что его содержимое пришлось в середине пути выбросить в воду на радость рыбьему и птичьему населению.

После «обеда» продолжаем путь по реке, снова делаем остановки и ближе к вечеру начинаем высматривать хорошее место на берегу для ночлега. Хорошим местом считается более или менее ровная площадка, защищённая от сильного ветра, причём такая, где можно ожидать меньшего количества комарья. Иногда останавливаемся прямо на каменистом речном берегу, порой палатка ставится где-нибудь между пойменных лиственниц. А назавтра всё повторяется. Только два раза мы проводили на одном месте две ночи подряд. Это позволило сделать две пешие экскурсии по тундре и посетить большие озёра, удалённые от речной долины.

Жителя крупного города южный Ямал поражает безлюдьем. На многие километры вокруг нет ни человеческого жилья, ни следов пребывания людей. Только иногда, плывя по реке, замечаешь группы из двух-трёх ненецких чумов, но и возле них лишь изредка видны обитатели. Во все концы света одна только природа, по-настоящему дикая и совершенно равнодушная к человеку. Почти безмолвная тундра, незаходящее солнце, кое-где – могучие скальные выходы, выглядящие как настоящие каньоны (чувствуется близость Урала). Иногда это отсутствие людей наводит на тревожные мысли. Мы одни, случись какая-нибудь неприятность (авария лодки, приступ аппендицита), куда бежать, кого звать? Да и не побегаешь по тундре – ноги проваливаются в мягкий и податливый моховой ковер, скорость передвижения падает раза в два по сравнению с обычной. Но правильнее всего не воображать себе никаких опасностей, а жить заботами сегодняшнего дня и продолжать движение вниз по реке. 

И всё-таки чувствуется, что безлюдье царило здесь не всегда; бывали времена, когда в среднем течении Щучьей было явно оживлённее. Мы набредали на ненецкие кладбища, видели могилу русского купца, обитавшего здесь лет сто тому назад. Купец жил, конечно, не в чистом поле (то есть тундре). На том месте, где он похоронен, когда-то стояла торговая фактория Среднее Щучье, просуществовавшая, как минимум, до середины тридцатых годов. Её давно нет, и исчезла она так основательно, что не увидели мы ни остатков построек, ни сооружений на пристани, ни других признаков человеческого пребывания, кроме вот этого надгробного креста на высоком речном берегу, открытого всем ветрам. Интересно, что кто-то за ним всё-таки ухаживает, приносит букеты пластмассовых цветов, красит крест и подновляет металлическую табличку с именем купца. Канев Николай Ефимович, вот как его звали. Даже фотография есть.

А вот ненецкие могилы безымянные, как и полагается захоронениям кочевников. Рассказывают, что сам обычай хоронить усопших у ненцев появился лишь недавно, под влиянием христианства, а до этого оставляли они своих мертвецов в тундре, на растерзание зверью и природным стихиям.

Притоки Щучьей, на которых мы побывали, Танлаваяха и Тарседаяха, это уже малые реки, с частыми перекатами и неширокими поймами. Они петляют по тундре, образуя многочисленные меандры, а также старичные озера. Когда река делает крутой поворот, у одного из берегов образуется обширная песчаная коса с таким чистым и мелким песком, какой не на каждом морском пляже увидишь. Тундра вокруг, как и по берегам Щучьей, полна больших и малых озёр. Типичное тундровое озеро – мелкое, почти лишено водной растительности, и похоже на небольшое блюдце, спокойно лежащее в своей ложбинке в окружении белых маячков пушицы. 

Обычно такие водоёмы бедны жизнью, и немудрено: зимой они должны промерзать до самого дна. В них поселяются лишь самые стойкие и выносливые животные – личинки комаров-звонцов, немногочисленные рачки и моллюски. Здесь же летом выводятся эскадрильи комариного гнуса…

Не белый медведь, не песец, не полярная сова, а гнус – настоящий живой символ заполярной Сибири. Вспоминается книга нашего замечательного путешественника и зоолога Александра Миддендорфа «Сибирская фауна» (1869), в которой он не жалеет слов для описания комариной напасти: 

«Бесчисленные, наполняющие воздух рои слепней, жалиц, а в особенности москитов всякого рода, принадлежат к числу мучений, о которых трудно составить себе ясное понятие, пока не побываешь на настоящей их родине. Кровожадные комары, взгромоздившись друг на друга слоя в три или в четыре, густыми массами покрывали наше тело, постоянно сондировали его своими жалами, отыскивали всякую дырочку, всякое слабое местечко одежды… они неотступно лезли нам в рот, нос, глаза и уши. Нельзя ни глядеть, ни слышать, ни дышать. Убьёшь сразу целую тысячу, глядишь: вместо её нахлынут миллионы». 

В пойме реки Танловы удалось воочию наблюдать то, о чём раньше доводилось только читать в книгах – как дикие животные выходят на берег реки, где ветрено и меньше растительности, чтобы спастись от гнуса. Они почти не боятся человека, как вот этот тундровый заяц, который подпустил меня на пять шагов и позволил себя сфотографировать. До сих пор не знаю, с чем связана такая смелость, то ли заяц никогда не сталкивался с людьми и не знает, как они опасны, то ли настолько одурел от назойливых кровососов, что остальные враги ему нипочем. Кроме зайцев в пойму выходили и дикие северные олени, тоже совсем не пугливые.

Вот и конец нашего пути. Фактория Щучье (ранее Нижнее Щучье), где мы пристаём к берегу и начинаем разбирать байдарку, -- это типичный северный посёлок, где мало постоянного населения, потому что ненцы приезжают сюда в основном ненадолго, чтобы сделать покупки. Несколько деревянных домиков, пара магазинов, топливный склад, здание местного самоуправления (оно же клуб) – такова столица южного Ямала.

Регулярной связи с большой землёй здесь нет. Изредка прилетает вертолёт, чаще всего санитарный, чтобы доставить больного в лечебницу. Говорят, что раз в неделю отсюда ходит катер до Салехарда, но это тоже зависит от обстоятельств. Нам не повезло. Вертолёт был в Щучьем за несколько часов до нашего прибытия и когда появится в следующий раз – неизвестно. А если в ближайшие неделю или две никто не заболеет?

Два дня сидим в посёлке, осматриваем окрестные водоёмы, и мысленно готовимся провести тут ещё несколько дней. Но какой-то местный дух – покровитель путешественников решил смилостивиться над нами. В факторию на моторной лодке по каким-то делам приехал рыбинспектор из Аксарки и согласился взять нас с собой в свой обратный путь.

Итак, несколько часов пути на моторке по протокам нижнего течения Пыряяхи, ночёвка в Аксарке, потом – Салехард, и к вечеру следующего дня мы снова оказываемся в Лабытнангах, а это значит – практически дома. 

Автор: Максим Викторович Винарский, доктор биологических наук, заведующий лабораторией макроэкологии и биогеографии беспозвоночных Санкт-петербургского государственного университета. 

Фотографии автора.