Фантастическая Арктика русских летописей
Фантастика или реальность? Как русские пришли в Арктику
Проникновение русских людей на Север уже во времена Древней Руси – факт, известный всем ещё со времён школьного курса истории. Конкретика этого проникновения, однако, известна гораздо меньше – для Древнерусского государства Север – очень дальняя и малонаселённая периферия, поэтому письменных источников о нём очень немного. В отсутствие твёрдого знания неизбежно возникают фальсфикации, - например, вымышленные в ХХ веке истории об арктических плаваниях древнерусских мореходов. Но всё же: что говорит о Севере наш главный источник знаний о событиях древнерусской истории – русские летописи?
Сообщения летописей о событиях на Севере обычно очень кратки. Даже самого слова «Север» в привычном нам значении мы в летописи не найдём – «на полночь», «полуночный» - так скажет летописец о северном направлении, а слово «северяне» для него – это название одного из южнорусских славянских племён.
Для того, чтобы восстановить историю выхода Руси к арктическим побережьям, придётся внимательно изучать не только летописи, но и правовые памятники, и – особенно! – археологию. Эта сложнейшая работа, проделанная несколькими поколениями историков, лежит за пределами нашего рассказа – у нас в центре внимания будут именно летописные сюжеты о Севере. И всё-таки осветить в общих чертах исторический контекст, в котором складывалась летописная традиция о первопроходцах, нам необходимо.
Крайний Север Руси
Конечно, при словах «древнерусское освоение Севера» мы сразу вспоминаем Господин Великий Новгород. Именно новгородцы оказались первыми славянскими колонизаторами Европейского Севера и берегов Северного Ледовитого океана, именно в новгородских летописях мы и встретим больше всего известий о событиях, развернувшихся в этом суровом краю в XI–XV столетиях.
Что влекло на далёкий Север новгородцев? Прежде всего, это промысловые ресурсы, среди которых на первом месте оказываются пушнина и моржовая кость. Эти ценности добывались как русскими переселенцами, так (в большей мере) и аборигенами, которые затем платили пушниной дань новгородским воеводам. Дани свозилась в специально организованные погосты. Такие погосты в Заволочье (именно так именуется в древнерусских источниках обширная лесная страна, протянувшаяся от Белозерья на северо-восток до берегов Северного Ледовитого океана) упоминает Уставная грамота князя Святослава Ольговича, составленная в 1137 г. Главным богатством чуди были меха; кроме того, Грамота упоминает чаны для выварки соли. По-видимому, очень рано начала поступать с Севера и моржовая кость, изделия из которой обнаруживаются в Новгороде уже в слоях рубежа Х–XI вв.
А.М. Васнецов. Новгородский торг. 1909 г.
В XII веке новгородцы достигли бассейна Печоры и предприняли первые попытки обложить данью «югру» - угорские племена Северного Приуралья. Именно сюжеты, связанные с рейдами сборщиков дани (такие рейды могли быть как успешными, так и провальными) зачастую и попадали на страницы русских летописей.
Но не только новгородцы стремились к богатствам Заволочья, у них были серьёзные конкуренты. Исторически сложились два направления древнерусской колонизации Севера. Первый поток славян двигался в Заволочье из Новгорода, второй – с Верхней Волги, из Владимиро-Суздальской земли. Археологи фиксируют следы новгородского влияния на культуру местных финских племён в Подвинье, а суздальского – в междуречье Ваги и Сухоны.
Другим возможным конкурентом Новгорода на Севере была Волжская Булгария. Изделия булгарских мастеров встречаются на археологических памятниках Нижней Печоры и острова Вайгач. В летописи ничего не говорится о каких-либо столкновениях булгар и новгородцев в Заволочье, но нельзя исключать, что булгарские «данники» тоже предпринимали экспедиции в Предуралье, сражаясь при этом с древнерусскими воинами.
Интересно, что, хотя на страницах летописей и встречаются упоминания боёв между представителями различных «метрополий», о каких-либо боях с местными жителями Заволочья не говорится ничего. По-видимому, продвижение новгородцев по Европейскому Северу происходило относительно мирно. Для финских племён даннические и торговые отношения с Новгородом имели свою выгоду – в леса Заволочья (а позднее и в Приобье) попадали высококачественные изделия древнерусского городского ремесла, в том числе оружие.
Чаша-братина византийской работы, найденная в низовьях Оби. XII в. На чаше сохранилась надпись, выполненная в манере новгородских берестяных грамот [1].
«И соседят с Самоядью…» - рассказ Гюряты Роговича в «Повести временных лет»
Летопись нельзя читать как простое историческое повествование, излагающее некие факты. Под пером летописца реальное событие проходит очень сложную трансформацию (не говоря уже о том, что в летопись порой попадают и просто легендарные, вымышленные сюжеты). В идеале, чтобы совсем хорошо понимать летописца, мы должны полностью восстановить его круг чтения, тот набор книг, которыми он пользуется и которые при случае цитирует, выдавая эти цитаты, например, за прямую речь героев летописи. Ведь летописец обычно работает не с прямыми жизненными наблюдениями, а с другими летописями, хронографами (сочинениями по всеобщей истории), сборниками законов, житиями святых, и т.п.
Лаврентьевская летопись – одна из летописей, содержащих текст «Повести временных лет». 1377 г.
И всё же иногда у летописца есть прямые информаторы, о которых он прямо говорит – «мне рассказывал такой-то». Именно такого информатора мы и встречаем в одном из наиболее ранних и наиболее ярком летописном рассказе об освоении Севера русскими людьми. Этот рассказ мы находим в самой, пожалуй, известной из наших древнейших летописей – «Повести временных лет» (далее – ПВЛ) – летописном своде, созданном в Киеве в начале XII в.
М.М. Антокольский. Нестор-летописец. 1890 г. Монаха Киево-Печерского монастыря Нестора нередко считают единоличным автором ПВЛ, на самом деле – он один из её редакторов, работавший над летописью на одном из этапов её создания.
ПВЛ – киевская летопись. Текст её дошёл до нас в составе нескольких более поздних летописей – Лаврентьевской, Ипатьевской, Радзивилловской и др. Северные, а тем более – арктические реалии от киевских дел очень далеки. Тем не менее, именно в ПВЛ мы находим интереснейшее, хотя и фантастическое, свидетельство о Севере. Эта заметка в литературе иногда называется громким именем «Сказание об Югре» [2], но в летописном тексте она никакого заголовка не имеет, более того – она вообще не вполне самостоятельная, а дана как своеобразная иллюстрация «к случаю».
Комментируя известие о сокрушительном набеге половцев на Русь, летописец соотносит степняков с «нечистыми» народами, будто бы заточёнными Александром Македонским в горах на краю света. В контексте этого рассказа он замечает (текст дан в переводе на современный язык. – М.С.): «Хочу сказать, что слышал прежде сих четырёх лет, как сказал мне Гюрята Рогович Новгородец…» - далее следует сам рассказ Гюряты. Это известие помещено в летописи под 1096 г., однако учёные-текстологи считают, что это известие появилось в ПВЛ не раньше 1114 года, следовательно, сама беседа Гюряты с летописцем состоялась около 1110 года.
Кто такой Гюрята Рогович? Наиболее вероятно, что это тот Гюрята (новгородские источники не упоминают его отчества), который в начале XII в. занимал в Новгороде высшую выборную должность посадника. При каких обстоятельствах происходил диалог знатного новгородца с киевлянином -- неясно, но вот что, по словам летописца, поведал ему Гюрята (в переводе на современный язык. – М.С.):
«Послал я отрока своего в Печору, к людям, которые дань дают Новгороду. И пришёл отрок мой к ним, а оттуда пошёл в Югру. Югра же – это люди, а язык их непонятен, и соседят с Самоядью в северных странах. Югра же сказала отроку моему: «Дивное мы нашли чудо, о котором не слыхали раньше, а началось это ещё три года назад; есть горы, заходят они к заливу морскому, высота у них как до неба, и в горах тех стоит клик великий и говор, и секут гору, стремясь высечься из нее; и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят, но не понять языка их, но показывают на железо и машут руками, прося железа; и если кто даст им нож ли или секиру, они взамен дают меха. Путь же до тех гор непроходим из-за пропастей, снега и леса, потому и не всегда доходим до них; идёт он и дальше на север». Я же сказал Гюряте: «Это люди, заключённые [в горах] Александром, царем Македонским», как говорит о них Мефодий Патарский…» [3]
В этом рассказе причудливо переплетаются реалистические и фантастические мотивы. К реалиям относятся, прежде всего, этнонимы – названия народов. Югра (здесь имеются в виду какие-то дальние родственники современных обских угров) в этом рассказе «соседят с Самоядью», т.е. новгородцы были знакомы и с самодийскими племенами – предками ненцев. А вот некие неведомые люди, живущие за непроходимыми горами и меняющие меха на железные изделия через маленькое оконце, прорубленное в скале, – это, конечно, легенда (причём отчасти книжная: летописец прямо связывает этот рассказ с «Откровением» Мефодия Патарского – переводным византийским сочинением о конце света). Но она вполне могла отражать реальную практику зарождавшихся в это время товарных отношений новгородцев и североуральских угров. В определённой степени реалистичным может быть и упоминание «гор, доходящих до залива морского» (в оригинале – «заидуче в луку моря»): Полярный Урал доходит почти до побережья морского залива – Байдарацкой губы.
Могли новгородцы посылать экспедиции за данью на Полярный Урал? – могли, и, как показывают другие летописные рассказы, посылали. Мог младший дружинник («отрок») возглавить такую экспедицию? – вполне. Верно и то, что для обмена на меха использовались железные изделия – это вообще универсальная меновая ценность при взаимодействии с архаическими народами вплоть до эпохи Великих географических открытий и далее.
А вот образ народов Севера для русских книжников ещё долго был отягощён набором фантастических представлений.
«Промежи собою друг друга едят…» - народы Севера в «Сказании о человецех незнаемых»
Интересно, что интерпретация «самоедов» как «тех, кто ест себя», в Древней Руси не прослеживается (не факт, что о них так не думали, но прямых свидетельств нет). Хотя одним из атрибутов «чужих» (например, тех же нечистых народов, заклёпанных Александром Македонским) нередко был каннибализм или поедание трупов. Эти представления отчасти обусловливались общими принципами архаичного мышления, для которого типично «расчеловечивание» иноплеменников именно через их пищевые обычаи, а отчасти – книжными влияниями из того же «Откровения» Мефодия Патарского. Памятник, который действительно рассказывает о каннибализме «самоеди», относится уже ко временам расцвета Московской Руси – к концу XV века. В строгом смысле, эта небольшая повесть не имеет отношения к летописанию, но она напрямую связана с «фантастической» древнерусской Арктикой, так что упустить её из внимания нельзя.
Итак, последняя четверть XV столетия. Полностью перехватив северные инициативы у покорённого Новгорода, Москва устремляется за Урал. Первый серьёзный шаг на Восток был сделан в 1472 г., когда русское войско под командованием князя Фёдора Пёстрого Стародубского покорило Великую Пермь. Пермские князья выступали союзниками Казанского ханства, подчинение пермяков одновременно наносило удар по Казани и открывало путь к дальнейшему освоению Урала и Югры. В 1483 г. был предпринят большой поход на Обь. Судовая рать под предводительством Ивана Салтыка и Фёдора Курбского нанесла поражение вогульскому князю Асыке. Были установлены полноценные даннические отношения с югорскими племенами, отдельные князья-манси побывали в Москве. В политическом закреплении Московской Руси на сибирских рубежах важную роль играла пермская епископская кафедра во главе с владыкой Филофеем.
Меновая торговля. Гравюра из книги Олафа Магнуса «История северных народов». 1555 г.
По-видимому, именно при кафедре Филофея непосредственно после событий 1483 г. было создано полуфантастическое описание зауральских (в том числе, и арктических) народов, известное в русской книжности под названием «О человецех незнаемых в восточной стране». Этот небольшой текст, составленный, вероятно, по расспросам пленных вогулов, повествует о диковинных людях и странах «за Югорьскою землёю» (сама эта земля уже была неплохо известна русским людям).
В рассказе «О человецех незнаемых…» тесно переплетены фантастические мотивы (восходящие к библейским текстам и средневековой учёности), точные этнографические наблюдения и даже фольклорные предания. Географический охват сказания широк – от моря (то есть Северного Ледовитого океана) до местностей «верх Оби реки», и почти все необычные народы, населяющие этот регион, объединяются общим названием «Самоедь», или «Самоядь», которое со времён «Повести временных лет» использовалось для обозначения ненцев.
Нравы самоедов в сказании «О человецех незнаемых…» описываются с множеством причудливых и пугающих деталей:
«На восточней стране, за Югорьскою землею, над морем, живуть люди Самоедь, зовомы малгонзеи. А ядь (пища. – М.С.) их мясо оленье да рыба да межи собою друг друга ядят. А гость к ним откуды приидет, и они дети свои закалают на гостей да тем кормят; а которой у них гость умрет, и они того снедают, а в землю не хоронят, а своих тако же. Сии ж людие не великии възрастом (ростом. – М.С.), плосковиды, носы малы, но резвы велми и стрелцы скоры и горазди. А яздят на оленех и на собаках; а платье носят соболие и оленье. А товар их соболи» [4].
При всех мрачных сентенциях о каннибализме самоедов эта заметка, с которой начинается сказание «О человецех незнаемых…», наименее фантастична. Термин «малгонзеи» может быть соотнесён с названием одного из родов энцев – «монкаси» (отсюда же немногим более позднее русское «Мангазея»), антропологические и этнографические сведения (исключая каннибализм и трупоедение – эти детали восходят, вероятно, к уже известному нам «Откровению Мефодия Патарского») вполне достоверны. Значительно больше вымысла в других описаниях «человеков незнаемых» - например, «линной самояди», которая часть года проводит в морской воде (потому что без воды в летние месяцы «тело трескается»), или немых людей, имеющих рот на темени.
Теперь обратимся к более реалистичным рассказам русских летописей о Севере.
Автор: М.А. Савинов, кандидат истор. наук, научный сотрудник Арктического музейно-выставочного центра (Санкт-Петербург).
Примечания:
1. Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М., 1987. С. 340.
2. Белов М.И. Арктическое мореплавание с древнейших времён до середины XIX века // История открытия и освоения Северного морского пути. Л., 1956. Т. 1. С. 27.
3. Лаврентьевская летопись. М., 1997. С. 234–235.
4. Плигузов А.И. Текст-кентавр о сибирских самоедах. М., 1993. С.84–85.
