Легендарный Наукан
Береговые эскимосы, закрытый посёлок, новый день Евразии, панорама Берингова пролива и двух океанов
Фото автора
Продолжаем знакомить вас с публикациями из коллекции GoArctic, регулярно пополняемой редакцией при погружении в наши обширные арктические архивы.
Сегодня предлагаем вашему вниманию статью, опубликованную в феврале 2019 года, где рассказывается о трагедии закрытого посёлка эскимосов, неожиданно переселенных советской властью южнее и поближе к районному центру, дабы прервать вековые контакты эскимосов с двух берегов Берингова пролива.
Когда путешественник «с материка» (так именуют на Чукотке остальную Россию) приезжает в Чукотский район с мечтой побывать на мысе Дежнёва, он узнаёт, что здешние жители называют это место по-другому. Для местных это Наукан – легендарный посёлок береговых эскимосов, колыбель малого народа, изгнанного со своей земли. Слово «Наукан» – по-эскимосски «Нувук,а,к» в переводе означает «дернистый». Возможно, это название возникло от того, что поселение расположено на дернистом склоне, со всех сторон окружённом каменистыми сопками Дежнёвского массива.
Прогулка по Наукану
Трагедия Наукана до сих пор жива в памяти, как живы и те, кто здесь родился и хранит язык и традиции науканских эскимосов. Посёлок был закрыт в 1958 году, и науканцев внезапно вывезли с мыса Дежнёва и переселили в другой поселок, Нунямо, расположенный южнее и ближе к районному центру. Официально это объяснялось тем, что Наукан трудно обеспечивать и здесь, на скале, трудно строить новое, благоустроенное жильё. Наверное, эти факторы тоже имели место, но более всего советская власть боялась старинных связей жителей береговой Чукотки с обитателями островов Берингова пролива и Аляски. В 1948 году запретили свободное передвижение по проливу, и вековые контакты населения двух частей Берингии прекратились.
Кто бывал в Наукане, поднимался на гору Ингегрук к памятнику-маяку Семёну Дежнёву, бродил по склонам, между каменными стенами заброшенных яранг, спускался по ручью вниз к морскому пляжу – знает, как здесь захватывает дух от красоты и величия этих мест. Отсюда открывается великолепная панорама Берингова пролива и двух океанов. Прямо – синеет силуэт острова Ратманова, пронизанный линиями снежников, за ним в ясную погоду виден берег Аляски, где гора на Мысе Принца Уэлльского. Здесь охватывает человека благоговение перед замыслом Творца, создавшего этот прекрасный мир. Тут начинается новый день и материк Евразия, здесь же – граница земель Российского государства (но не крайняя территория РФ, которой является остров Ратманова, он же Большой Диомид в американской традиции, а по-эскимосски – Имаклик).
В тихую погоду хорошая моторная лодка идёт сюда из села Лаврентия около двух часов. Если у берега нет наката, можно легко высадиться, и далее вас ожидает подъём на крутой склон. Справа – «русская часть» Наукана, наследие советской власти – памятник-маяк, здания метеостанции, остатки хозяйственных помещений. Здесь же, чуть в стороне и ниже от маяка, увенчанного пятиконечной звездой и украшенного бюстом Семена Дежнёва, стоит покосившийся трёхметровый деревянный крест. Его история тесно связана с маяком. Первоначально именно крест был памятником Дежнёву (с 1910 г.), но при советской власти крест снесли, а в 1954–1956 гг. построили маяк. История этих сооружений требует отдельного рассказа.
Маяк и метеостанция отделены оврагом от северной части посёлка Наукан. На крутом склоне, заросшем густой травой, стоят каменные стены науканских жилищ-яранг. Наименование их «ярангами» не совсем верно. В отличие от традиционных чукотских жилищ, эти дома делались из крупных камней, а сверху строилась крыша из деревянных балок, досок и китовых костей, перекрывавшаяся моржовыми шкурами. Исследования археолога Кирилла Днепровского показали, что науканские жилища наследовали традицию домостроительства, изученную на древнеэскимосских памятниках I тысячелетия н.э. – Эквен и Пайпельгак. Кроме жилищ здесь встречаются мясные ямы, укреплённые китовыми костями, а также остатки других строений – пекарни, магазина, погранзаставы. Всего – восемьдесят три объекта. У обрыва находятся вешала – вкопанные в землю нижние челюсти китов длиной до четырёх метров. На них вешались байдары в зимнее время с тем, чтобы их не сгрызли собаки (байдары делались из моржовой кожи). В период существования посёлка вешал было гораздо больше, сейчас же они сохранились только в трёх местах и продолжают разрушаться.
Северная часть Наукана отделена от южной рекой Куик, бегущей между камней в овраге. К нему ведёт дорожка, укреплённая камнями, а по руслу реки камни выложены наподобие моста. Летом переходить здесь удобно. На южной стороне, за ручьём, вновь начинаются яранги. Тут находилась школа (от неё сохранился прямоугольный фундамент), а рядом ровное пространство – спортплощадка, – место для танцев и детских игр. На южной стороне девяносто девять строений. Далее к югу, у подножия сопок, находится кладбище. Здесь нет памятников, а только человеческие кости на камнях, фарфоровые чашки, разбитые ружья.
Немало посуды и других предметов и в покинутых жилищах. Многое пришлось бросить в спешке. Чайники, кружки, топоры и даже часы – эти бытовые предметы 30-50-х гг. XX века – сейчас составляют основную массу артефактов на поселении, за полвека превратившемся в археологический памятник.
Основные этапы истории
Древности Наукана почти не исследовались. Разведки археолога С.И. Руденко в 1947 г., а затем Чукотской археологической экспедиции Музея Востока под руководством К.А. Днепровского в 2016 г., показали, что здесь нет материалов древнее XV–XVII столетий. Возможно, полноценные археологические исследования позволят в дальнейшем уточнить эту дату. В сентябре 1648 г. мимо Наукана прошёл на коче Семён Дежнёв. В отписке на имя царя, составленной в 1654 г., он писал:
«А с Ковыми реки идти морем на Онандирь (Анадырь) реку и есть Нос, вышел в море далеко <…> а против того Носу есть два острова <…> А с русскую сторону Носа признака вышла: речка, становье тут у чухоч делано, что башня из кости китовой…».
Упоминание двух островов не оставляет сомнений, что «становье» на «Носу», которое Дежнёв считал чукотским, и есть Наукан.
В 1764 г. Наукан и соседние поселки Нунак и Мамрохпак обозначил на карте Чукотского полуострова Николай Дауркин – учёный-чукча, переводчик в экспедиции И.И. Биллингса-Г.А. Сарычева (1785–1794 гг.). Нунак и Наукан также отмечены на карте казачьего сотника Ивана Кобелева, побывавшего здесь в 1779 г. В XIX в. крупное селение на мысе Восточном (так назвал мыс Дежнёва Д. Кук) упоминают разные путешественники и этнографы. Знаменитый В.Г. Богораз (Тан-Богораз) указывает, что в поселке Nuukan проживают 299 человек в 50 домах (1904 г.).
В памяти самих науканцев сохранились предания о том, что их предки пришли «с той стороны», то есть с Американского континента. Эти легенды подтверждаются результатами лингвистических исследований. Науканский язык (диалект) принадлежит к числу юпикских эскимосских языков, на которых говорят жители Аляски и островов Берингова пролива. По мнению этнологов Михаила Членова и Игоря Крупника, науканский юпик был последней волной распространения юпикских языков на Чукотке. Она пришла с Аляски через острова Большой и Малый Диомиды и ограничилась массивом мыса Дежнёва, скалистые берега которого делают его очень похожим на остров.
Расселение науканских эскимосов в районе мыса Дежнёва проходило непросто. Об этом свидетельствуют науканские предания о жестоких столкновениях между эскимосами и какими-то чужеземцами (ануягитами). Ещё одна легенда о межплеменной распре широко известна на Чукотке. Это – предание о нунагмитском ките, которого родила женщина в Нунаке от мужчины-кита, приходившего в её одинокое жилище. Жители Нунака (нунагмит) вырастили кита в специальной ванночке, а затем отпустили его в море. Кит, вскормленный женщиной, стал приводить к своим сородичам-людям других китов, и нунагмит не знали голода. Позавидовали им жители другого селения – Мамрохпака – и убили нунагмитского кита. Из-за этого началась жестокая война между нунагмит и мамрохпагмит, но затем они примирились и переселились в Наукан.
Науканец Яков Тагъёк (1941–2004), знаменитый исполнитель народных танцев, артист ансамбля «Эргырон», вспоминал: «Изначально наши предки жили родами в разных местах и однажды собрались в Наукане. Поэтому Наукан состоит из нескольких родов».
Известны тринадцать родов (кланов), живших в Наукане и расселявшихся на определённых участках. Имтугмит, считавшиеся первооснователями посёлка, мамрохпагмит, кыкогмыт и уярагмит жили на северной стороне посёлка. Вдоль реки Куик были дома рода куйгагмит. На южной стороне жили потомки жителей Нунака – нунагмит, и связанные с ними маюрэгмит, кыпынгугмит, а также два клана «коренных науканцев» – ситкунагмит и туграгмит. Некоторые роды к XX веку пресеклись, но память о них оставалась.
Каждый род чем-то славился. Имтугмит пользовались всеобщим почитанием как «хозяева» Науканской земли. «Род ситкунагмит – это самый многочисленный род, хорошие охотники, сочинители песен и танцев. О нунагмит и мамрохпагмит говорили, что они были удачливыми охотниками. А уэленцы по их примеру начали разрисовывать клыки моржа» (Я. Тагъёк). Саграгмит были известны как хорошие строители.
Клановая организация в Наукане была связана с коллективным характером охоты на крупных морских млекопитающих – кита и моржа. Команда байдары состояла из представителей одного клана, беспрекословно подчинявшихся старейшине. Некоторые крупные кланы выставляли несколько байдар. Колхозные бригады морзверобоев были уже смешанными.
Лицом к морю
Морская охота составляла основу жизни Наукана. Суровая скалистая местность на мысу, вдающемся в Берингов пролив, предоставляла много выгод для удачного промысла. Здесь раньше всего на Чукотке расступались льды и начиналась весенняя охота на моржа. Михаил Анкаун (1937–2000) вспоминал:
«Когда в начале лета идёт интенсивное прохождение морского зверя, мы набьём моржей, везём на берег, выгрузимся и опять возвращаемся на охоту, иногда, таким образом, по трое суток не спасли, пока шёл зверь. От недосыпа у многих охотников глава краснели и слезились. Туши добытых животных мы выгружали прямо на припай. Затем с припая на берег мы перетаскивали мясо с помощью собачьей упряжки».
В эти дни всё население Наукана помогало охотникам.
Серого кита добывали в июне, а огромного гренландского – осенью. Охотились на кита все охотники посёлка, на нескольких лодках. В древние времена на китов ходили на кожаных вёсельных байдарах и загарпунивали их особым поворотным гарпуном – в теле животного оставалась костяная головка гарпуна, к которой крепился кожаный поплавок пых-пых, сделанный из нерпичьей шкуры. Пых-пыхи не давали киту уйти в глубину, утомляли его, показывали охотникам, где находится животное. Уставшего кита опытные охотники убивали копьями с каменными наконечниками.
В советское время средства охоты модернизировались – вместо байдар появились деревянные моторные вельботы (от английского – whaleboat, «китовая лодка»), а вместо традиционных гарпунов стали применять «американскую пуську». Выглядела она так: «Патрон был очень большой, в нём имелась гранитная гильза. Приспособление состояло из деревянного древка, на которое прикреплялся патрон с небольшой гильзой, зарядом, пулей и наконечником. В маленькой, с палец, гильзе находится заряд, и, когда метали в кита, обычно в область шеи, снаряд проникал в тело кита и от удара по капсюлю там взрывался, пуля проникала вглубь тела кита» (М. Анкаун). Когда контакты с Америкой прекратились, эти снаряды кончились и охотники вернулись к обычным гарпунам (уже из железа), а китов убивали из ружей (как и сейчас) и даже из ПТР (после войны).
Трудно было не только добыть кита, но и доставить тушу к берегу. Серый кит может достигать – 35 тонн, гренландский – до 150 тонн (!). Олег Эйнетегин вспоминал, как в 1946 г. науканцы добыли гренландского кита:
«Пых-пыхов на воде много от разных гарпунов. Кит уходит и всплывает, перевернулся. Потом ещё один снаряд нашли всё-таки на вельботе у Нутетегина, подзарядили его. Кергытагин, мой отец, он был старый гарпунер. Кинул, добыл кита. Но снаряд не разорвался, просто в шею ему попал.
Кит перевернулся. Рот ему ремнем связали и ласты к телу привязали. Начали буксовать в Наукан, все вельботы на моторах и парусах. Хорошо, ветер попутный.
Всю ночь тащили. Ночью привезли. Весь посёлок не спал. <…> Кит далеко от берега на мель сел. Стали разделывать прямо на воде. Ночью ветер подул южак, даже юго-восточный. Уже много кусков они сняли и сразу наверх тащили. Голову не отрезали, а ус сняли. И язык сняли – ой, огромный! Он на берегу лежал, его потом в море унесло. И сердце сняли. Потом шторм сильный поднялся, веревки оторвало, и кита унесло от берега…».
Кроме китов и моржей, били белух, лахтаков (тюленей), нерп. На нерп летом ставили сети напротив реки Куик. Зимой нерпа была главным объектом промысла. Уходить за ней приходилось далеко от берега, по льду, который мог оторваться и унести охотников в море. Охота требовала напряжения всех сил, мужества и выносливости, коварное море и льды были смертельно опасны. В непогоду, когда кончались припасы, приходилось голодать, а возвращение охотников с добычей было праздником. Самым большим и радостным был китовый праздник (полъа), который устраивали после успешной охоты.
Наукан был богат рыбой и другими морскими животными. Зимой ловили рыбу подо льдом, крабов добывали при помощи специальной сетки, внутрь которой клали приманку.
В августе жители Наукана и соседнего Уэлена ездили в тундру к оленеводам для обмена продуктами промысла.
В конце XIX – начале XX вв. науканцы поддерживали тесные отношения не только с жителями островов Диомида, но также с американскими торговцами, суда которых каждое лето приходили в Уэлен и соседнее селение Кенискун (Канискак) или Дежнёво. В этих поселениях были созданы фактории, здесь жили русские и американские торговцы. Среди чукчей и эскимосов широко распространились табак, чай, спирт, винчестеры, патроны, вельботы и прочие блага цивилизации. Приамурский генерал-губернатор П.Ф. Унтербергер, побывавший в 1910 г. в Наукане, где им был установлен крест в память о плавании Семена Дежнёва, так характеризует результаты взаимодействия местного населения с американцами:
«Во время стоянки “Шилки” у Нуукана, туда прибыла байдара с чукчами с о. Рахманова. Чукчи эти говорили по-английски и на вопросы, чьими подданными они себя считают, определённо ответили: “We belong to Russia” (мы принадлежим России)».
Летом 1928 г. в Наукан прибыл журналист Борис Лапин. Он пишет:
«Я вскарабкался наверх узкой и скользкой тропинкой по обледенелой, несмотря на оттепельные дни июля, скале. Хижины эскимосов из дымленых шкур, укреплённых на гнутых китовых ребрах, лепились среди камней и расселин, одна над другой. Я зашёл в одну из них, показавшуюся мне более обширной и богатой.
У входа в юрту сидел старик в тёмных роговых очках, предохраняющих от солнечного света. <…> Я спросил, говорит ли он по-русски. Он ничего не отвечал, глядя на меня водянистыми стариковскими глазами. На вопрос, понимает ли он по-английски, он утвердительно кивнул головой.
В его юрте было светло и просторно. У входа висели винчестеры и непромокаемые плащи. Везде были развешаны зеркальца, валялись чашки, банки из-под консервов и плоские пустые флаконы от виски. На возвышении стоял новенький, как утро, патефон, свидетельствуя о непрекращающейся торговле с Америкой. <…> В углу, вместо обычных плошек, горела керосиновая лампа, рядом с которой, такой же новый, как и всё остальное в юрте, стоял алюминиевый ночной горшок. <…>
– Вы хорошо живёте. Лучше, чем чукчи, – сказал я старику.
– Иес, уи трейд уиз чукчи-мен, – ответил он на ломаном английском языке, на том океанском жаргоне, который понимают всюду от мыса Дежнёва до мыса Горна и от Гонконга до острова Товарищества. Его дальнейшие слова я перевёл бы примерно так: “Чукчи – люди всегда голодны. Они всегда мало кай-кай и мало мяса моржа. И они нельзя бей киты, потому что мало китобойных снарядов. Белые люди раньше всегда много обмани эскимо. Потом эскимо тоже стал мало-мало умный”».
С конца 1920-х гг. русское влияние на береговой Чукотке стало преобладать. Советская власть закрыла границы и началась перестройка традиционного быта эскимосов и чукчей на новый лад.
***
Шокарев Сергей Юрьевич, кандидат исторических наук, доцент кафедры источниковедения Историко-архивного института РГГУ, специально для GoArctic