Люди Дудинки: две беседы на актуальные темы

- Сергей Анатольевич, знаю, что вы делали в Рованиеми доклад о том, как традиционные знания могут дополнить научные наблюдения за погодой…

- Да, даже финны спорили с тем, что коренные могут помочь в этих наблюдениях. Но я показал, что может быть современный симбиоз. Мне в сентябре позвонили из Исландии представители Арктического Совета, пригласили в состав международной метеорологической группы. Мы можем помочь изучать толщину льда под землёй, можем смотреть, как меняется температура… Потому что мы сейчас пока сами не можем понять эти перемены. Ведь когда рыбаки говорят, что «рыбы не стало», я понимаю, что это связано и с повышением температуры в реке Енисей, от этого зависит нерест. Наука здесь могла бы нам помочь. А мы могли бы делать необходимые замеры в тундре, отмечать необычные вещи, которые происходят. Например, появились новые виды птиц и насекомых, каких у нас раньше и не было. Мы можем получить новые вспышки болезней, если вовремя их не предотвратим.

- Здесь тоже могильники сибирской язвы? На Ямале, знаю, они есть…

Много. Более сорока. И если потеряется документация, если эти маршруты не учтут, если просто проедут по этим районам на технике, произойдёт эрозия почвы – дальше лемминги, песцы, собаки… цепная реакция.

Я сейчас провожу эксперименты по рекультивации тундры. У меня есть как положительный, так и отрицательный опыт, но самое главное – есть понимание, как заниматься восстановлением покрова, используя современное оборудование. Сейчас хочу попытаться кое-где восстановить и морошку, сажать многолетние травы, которыми будет питаться олень, чтобы дальше не происходила эрозия почвы. Этим должны заниматься местные ребята. Потому, что когда в тундру приезжают специалисты «с материка» - они видят металл, понимают, что его нужно вывозить и что они не заложили это в транспортную смету, так что они вполне могут просто сложить металлолом в озеро, чтоб затонуло и всё… для них это просто ещё одно озеро, а для любого коренного жителя это озеро, где он ловил чира, щуку, … и это озеро просто погибнет.

У большинства коренных есть понимание рационального природопользования: убить столько, поймать сколько хватит для пропитания. Хотя сегодня меняться стали люди, начинают входить в азарт. Так что и с коренными надо проводить работу.

С пластиком тоже надо работать. Чтобы его хотя бы собирали, мельчили и отправляли «на материк». Чтобы он не оставался здесь.

- В чём отличие таймырского оленеводства от ямальского оленеводства? На Ямале обдумывают идею перегонять оленей на Таймыр. Вы на Таймыре в курсе этих планов?

- Да, это будет своеобразная «экспансия оленями»… Конфликт будет. На Ямале пастбища истощены, и они идут к нам. Когда-то такой конфликт уже был, исторический. Ненцы переходили с одного берега Енисея на другой и теснили … закончилось очень плохо. Так что необходимо соблюдать и уважать правила территории. А для этого, я считаю, регулировать количество поголовья домашнего оленя. Если мы сами не начнём изучать, какое количество оленей может выдержать земля, оленеёмкость пастбищ, - земля сама со временем жёстко отрегулирует, произойдёт какой-то серьёзный падёж.

Поэтому мы должны проводить плановый забой. Но чтобы проводить плановый забой, должен быть государственный заказ. Я не понимаю, почему в наших школах, больницах импортное мясо – говядина, свинина… Почему не введена квота для северных регионов. У нас в стране не до конца понимают, что такое мясо оленя. Ведь оно уникально, это связано с питанием оленя ягелем. У нас на Таймыре ягеля шесть видов. Ягель – уникальное растение, природный антибиотик. Сами коренные народы, когда у них были раны (или у собак, или у оленей), делали примочки с ягелем, и раны зарастали. Когда олень питается ягелем – это влияет на качество мяса. Оно гипоаллергенно, из него можно делать и детское питание. Так что если бы государство делало заказ – это бы стимулировало забой, создавало рабочие места… Сейчас почему не хотят забивать оленей на мясо? Потому что когда у юридического лица уменьшается число оленей – его наказывают рублём, уменьшают субсидии. Субсидии даются только на рост. И тогда какой может быть забой? Ведь после планового забоя оленей будет меньше, и хозяйство накажут рублём.

Конечно, надо сотрудничать с наукой. Учёные должны встречаться с старейшинами, объяснять им: вы же сами видите, олень стал мельче, олень болеет, это пастбище выдерживает сто тысяч оленей, но если вы ещё нарастите стадо – у вас произойдёт падёж, и вы потеряете 30-40% своего стада… Не дай бог поймаем опять сибирскую язву. Земля ведь живая, она сама себя отрегулирует.

- Про пантовый бизнес у меня сложилось впечатление, что государство в принципе его не регулирует, что он существует словно в параллельной реальности…

- Да, это как параллельный мир. В нашей стране, к сожалению, недооценивают традиционную медицину. Государство, если оно хочет быть в этом бизнесе, должно создавать муниципальные предприятия, и тогда оленевод должен получать от государства стабильную заработную плату, должна быть племенная работа, тот же самый государственный заказ... Китай и Корея очень ценят этот продукт и охотно его покупают. К тому же у нас на Севере миллионы гектар пастбищ, где ничего невозможно сажать. Это пастбища оленя. Так что это и стратегический запас.

У нас просто всего так много, что нет рационального использования природы. Да, нефть и газ – наши приоритеты. Но должна быть глубокая переработка – нефти, газа, леса… У нас должна быть чёткая стратегия развития территорий. И руководить ею должны люди, которые понимают Север.

Может быть, вот эта площадка, которую делает ПОРА – стратегия 2035 – это то, что нужно, чтобы собрать идеи, интересные предложения. Например, для развития Северного морского пути совершенно необходимо развитие береговой территории, в том числе служб спасения. У нас огромная территория и нет нормальной малой авиации!..

- Если Арктика, в частности Таймыр, будет развиваться, сюда будет притекать и русское население. А некоторые живут здесь уже поколениями, это тоже правда. Тем не менее в статьях их нередко называют «пришлыми» или даже «мигрантами». Что-нибудь делается для того, чтобы эти люди чувствовали, что они на Севере – дома?

- Негативные изменения произошли при монетизации льгот. Когда люди, родившиеся на Севере (все, кто здесь родились), потеряли полярки. То есть они имели их с рождения, поскольку с рождения жили на Севере, а теперь они вынуждены зарабатывать их заново, когда начинают работать, -- или отстаивать своё право в суде.

Сейчас есть целевая поддержка для профессиональных кадров. А чтобы кадры здесь задержались, должна быть развитая инфраструктура, досуг. Плотность населения на Севере меньше, здесь в принципе не подходят критерии, что врач полагается на такое-то определённое количество населения…Необходимо обеспечить доступность первичной медицинской помощи амбулаторного стандарта независимо от числа населения. Цена   одного часа вертолёта МИ-8 более 160 тыс. рублей и выше, чтобы долететь вертолётом до отдалённого любого посёлка; и когда вертолёт летит туда, потом обратно, мы тратим полмиллиона, чтобы отвезти больного, которому иногда мог бы помочь доктор на месте… Мы тратим деньги в пустоту, и по погодным условиям не всегда вертолёт сможет вылететь.

Или вот даже у нас в Дудинке с 1 октября закрыли отделение Пенсионного фонда и предлагают обслуживаться в Норильске. Красноярский край здесь не может повлиять, это государственные услуги.

- Правильно ли я понимаю, что сейчас у многих посёлков Таймыра нет своего «градообразующего» предприятия?

- Раньше были. Оленеводство, рыболовство… Если взять Усть-Енисейский район – то раньше это была рыбная отрасль. Но сейчас произошло падение муксуна, нельмы, омуля… хотя по омулю есть подвижки. Но учёные ввели запрет. Я не могу до конца спорить с учёными, но я считаю, что если вы принимаете такие меры запрета, вы должны предлагать. И я не понимаю, почему не было проведено исследование боковых водоёмов. Для личных нужд у нас норма – две тонны (имеется в виду -- в год, прим.). Это выглядит красиво, но полагается всего 30 кг сига на человека в год, нельмы – 5 кг в год, а дальше – щука, язь, карась… сорная рыба. А боковые водоёмы исследовали почти сорок лет назад, ещё в советский период. На новое исследование должны быть деньги. Профинансировать его должно Росрыболовство. Кроме того, нужен завод по искусственному воспроизведению рыбы, одними запретами уже не восстановить.

Здесь не только рыбаки виноваты. Раньше в это время у нас уже были лёд и снег. А вчера мой помощник Лампай Дмитрий ездил на лодке к оленеводам. И ещё не понятно, когда река замёрзнет. Это, конечно, увеличивает потенциал речной навигации, но, например, сейчас моросит дождик, и для тундры это очень даже опасно, потому что если образуется ледяная корка в тундре и потом выпадет снег – оленю будет тяжело добраться до ягеля, и мы поймаем падёж.

- Мне рассказали, что с вашей помощью недавно открылась косторезная мастерская?..

- Да, в посёлке Караул, я просто помог с оборудованием. А вообще косторезных мастерских здесь много. Вы, кстати, уже видели работы местных мастеров? Посмотрите, у каждого мастера свой уникальный стиль! Вот работа нганасанского мастера Вадима Порбина, фигурка человека узнаваема даже по обуви, видите, полукруглые силуэт её не имеет изгибов. Это нганасанский стиль, одежда нганасан самая архаичная по форме. Вот работа очень сильного эвенкийского мастера Бети Слава, вот Сигуней Аркадий, тотемный ворон… все работы разные! Я постоянно покупаю обломки бивней мамонта, чтобы у мастеров был материал для работы.

Ещё одну косторезную мастерскую я помог открыть в посёлке Караул. Это уникальный посёлок, основанный в 1616 году, там есть уникальный мастер Центра народного творчества Вэнго Пётр Хольмович руководитель детской студии «Смена», и он сам обучает детишек этому искусству. Мы закупили для него хорошее, дорогое оборудование, ленточную пилу, специальные машинки для косторезов которые необходимы, чтобы вести занятия с детьми… Это очень хорошо, что такой большой мастер обучает детей.

Л.А. Брикина: Каждый хочет жить в хороших условиях

- Лариса Евгеньевна, есть ли какая-то специфика у образования на Таймыре?

- Вы сегодня уже слышали про языковые гнёзда. У нас их семь, мы с 2011 года реализуем этот проект, в посёлке Потапово – самое первое. Потому что энцы – самые малочисленные, их всего около ста человек осталось, энцев по национальности, а носителей языка – несколько десятков.

- А другие языковые гнёзда?

- У нас же тут пять этносов живёт: долганы, ненцы, нганасаны, энцы и эвенки. Поэтому у нас в Волочанке две национальности – нганасаны и долганы, там два языковых гнёздышка. Два в Усть-Аваме. Очень большой Хатангский куст – там у нас тоже четыре гнёздышка открыто. Получается семь.

Идею эту мы переняли у финнов. Они нас научили, рассказали, как возродили саамский язык.  Воспитатели и нянечки перестали говорить на русском языке – общение только на родном языке. А дети народ такой, который схватывает сразу. То есть технология очень простая.

- Различается ли обучение детей с родным русским языком и детей, для кого русский язык не родной?

- В посёлках у нас наполнение образовательных организаций в основном коренными детками. Есть единички других национальностей, но в основном коренные. В городе тоже присутствуют все национальности. Первая школа имеет интернат, поэтому там собраны дети с Тухардской тундры, с кочевьев. Конечно, детки разные. Они отличаются от славянской национальности… коренные ребятишки в большинстве своём очень творческие – поющие, сочиняющие, делающие что-то руками. А русские ребятишки больше углубляются в какие-то более точные предметы. Но есть звёздочки и среди коренных ребятишек тоже.

Если мы посмотрим по поступлению в высшие учебные заведения, коренных ребятишек, конечно, меньше поступает в процентном соотношении.

В своё время при Герценовском университете в Санкт-Петербурге был открыт Институт народов Севера, и туда детки поступали и заканчивали, и в принципе элита, которая сегодня здесь есть, -- это процентов на 60-70 как раз из этого института. Поступают в основном как раз на такие творческие специальности, очень любят культурологию, специальность «учитель родного языка»…

Уже несколько лет мы ходим с инициативой доплачивать учителям родных языков, тьюторам дополнительно по пять тысяч.

- Эти выплаты не стали бы распространяться на учителей русского языка?

- Нет. Но мы пока не добились этих выплат.

Какая проблема у нас есть. В сентябре у нас прошёл Общественный совет при Главе на тему подготовки кочевых детей к школе. Если ребёнок живёт в посёлке или в городе – он русскую речь слышит, он уже в принципе подготовлен. Но детки, которые приезжают из тундры, из кочевья практически на русском языке не говорят. И это проблема для нас. Потому что раньше, когда был другой Закон об образовании, мы пробовали такую практику, как нулевые классы. Ребёнка привозили в город, за год он привыкал к речи. Теперь мы таких вещей уже делать не можем. Поэтому в первом классе возникают трудности.

- Но это довольно большая нагрузка на учителей русского языка. Они встречаются с детьми, которые изучают язык с нуля.

- Конечно, большая нагрузка. Поэтому мы много думали, как бы помочь. Создавали кочевые родительские комитеты, куда входили не  только родители, но и педагоги. Отправляли десанты по кочевьям – на вертолётах, Трэколах, снегоходах… только на оленях не ездили. Это мизер, но хоть что-то.

Потом, есть у нас праздники День оленевода, День рыбака, когда с кочевьев приезжают, привозят детей. Мы тогда специально для детей организовывали интенсивное погружение в предшкольную подготовку.

Кроме этого мы сейчас занимаемся разработкой программы, которую мы для себя назвали программой детского тьюторства. Это когда из одного кочевья малыши остаются, а старшие дети уже учатся в интернате. Мы с ними определённую работу проводим, на планшеты закачиваем игры, и они, приезжая на каникулы к себе в кочевья, занимаются с малышами. Потому что родителям очень сложно. Жизнь в тундре – это огромный труд.

В этом году мы ввели в действие в посёлке Носок новый современный интернат, там ещё есть и две дошкольные группы. Мы будем объяснять родителям, что можно приезжать в Носок на четверть, даже, может быть, на месяц. Ведь у многих в посёлке есть квартиры, отец может остаться в тундре, а маму с ребёнком отправить. Проводим сейчас анализ возможно ли открыть в Носке дошкольную группу круглосуточного пребывания. Не интернатную, а круглосуточную, с понедельника по пятницу. И даже несколько месяцев в году – сентябрь-октябрь, потом март-апрель – это уже существенно, чтобы ребёнку к школе быть готовым. Пробуем. Как эксперимент.

- Почему же всё-таки убрали нулевые классы? Как мотивировали?

Данный вид образования отсутствует в Федеральном законе «Об образовании».

Был у нас и опыт работы кочевых школ. Мы три вида кочевых школ пытались внедрить. Что-то получалось, что-то не получалось, где-то отказались сами кочевники… Была кочевая школа в Тухардской тундре, где действительно балочки шли за оленем.

Была в Поликарповске – там стоял стационарный балок на рыболовецкой точке.

 И в Хатангской тундре у нас была, можно сказать, полукочевая школа: первую и четвёртую четверть ребятишки учились в посёлке, а вторую и третью  в тундре. Там мама была педагог, и это было очень  удобно.

- А качество образования здесь, в Дудинке, позволяет выпускать конкурентоспобных ребят? Что с поступлением в вузы? Возвращаются ли ребята на родину после учёбы?

- Наверное, лет двадцать у нас на территории работала межвузовская комиссия по приёму детей на целевые бюджетные места. Там принимали и в вузы, и в средние учебные заведения. Это был Санкт-Петербург, Красноярск и немного Новосибирск. И ребятишки туда поступали. Изначально была квота для коренных, но когда в нашу жизнь прочно вошёл Единый государственный экзамен, там уже квоты быть не могло.

Возвращается, к сожалению, очень мало детей. Из тех, кто поучились в больших городах, мало кто возвращается. Ещё в Дудинку – более-менее, в посёлки – 2-3%, самое большее.

Ну, поучившись, пожив в Санкт-Петербурге, в прекрасных условиях, там у них прекрасное общежитие… и вернуться в какой-то посёлок… дети не хотят.

- А что такое полярка?

- Это просторечное слово означает десятипроцентную надбавку к заработку. Когда работающий приезжает на территорию, у него ещё нет ни одной полярки. Вы начинаете работать, и если вам до тридцати лет, то вы каждые три месяца получаете полярку, всего их восемь полярок, 80% вы можете прибавить к своему окладу. А если вам уже за тридцать – то вы раз в полгода получаете полярку. То есть до тридцати лет – в два раза быстрее. Раньше было так, что они были уже автоматически у родившихся здесь.

Нельзя сказать, что сюда не приезжают молодые. Вот за последних три года к нам приехало пятьдесят молодых парней и девчонок с хорошим образованием: физики, математики, информатики. Мы просто не нарадуемся! Вот в посёлки не едут ребята. Каждый хочет жить в хороших условиях. Не привлекательна сегодня сельская территория для молодого человека.

- Как же можно повысить её привлекательность?

- Нужно строить жильё. Нужно строить здания образовательных организаций. Не было бы счастья, да несчастье помогло: у нас за последние три года сгорело три здания – в  Усть-Аваме, в Потапове и в Хатанге – мы там сейчас строимся. И в дальнейших планах у нас много строительства, много зданий аварийных, не соответствующих стандартам. Но это большие деньги.

- Помогает ли «Норникель»?

- Да, им спасибо. Строится комплекс зданий в посёлке Тухард при поддержке, в том числе, «Норильского никеля». И вообще мы с ними дружим.

- Какие отношения с Якутией?

- Мы часто бываем друг у друга в гостях, обмениваемся опытом. У них очень хорошо развито предпрофессиональное образование для ребятишек. У них, например, созданы агрошколы, мы у них этот опыт позаимствовали для посёлка Новорыбная. С Ямалом мы тоже дружим. Они нам разрешают пользоваться их учебниками по ненецкому языку. На выставках в Москве вместе выступаем. Так что контакт у нас хороший.

- А нет у людей ощущения «пришлости»? Что они живут временно, что всё равно уедут…

- Может, оно у кого-то и появляется в какое-то определённое время. Но вот у меня муж военный. Мы приехали сюда на три года… и живём уже тридцать лет. Хотя всё время думаем, что приехали временно.  А вот мужу вообще здесь всё нравится, он вообще никуда не хочет уезжать. На мой взгляд, здесь лучше, чем в Норильске. Там, конечно, большой город, с театром, с другими магазинами… но у нас здесь природа, чистый воздух, белый снег…

Ощущения какого-то национализма на Таймыре нет. Здесь пять коренных народов, они, конечно, иногда ссорятся между собой, кто правее. Это как везде, наверное. Но в итоге все приходят к компромиссу.

- Как переносится полярная ночь?

- С возрастом всё сложнее. По молодости не замечали вообще. Она начинается в конце ноября и заканчивается в середине января. Это полярная ночь, когда темно совсем. Это тяжело. Но зато когда приходит солнышко… сначала зарево, лучики, а потом краешек – всё Управление образования бежит к окнам, и такая радость! Каждый год радость. И сразу птицы откуда-то появляются, поночки маленькие пищат, и всё оживает.

Лето здесь короткое, всё надо успеть быстро-быстро. Едешь через тундру в аэропорт – смотришь, снег только подтаял. Назад едешь – уже травка зелёная. Послезавтра – уже кустики… Всё махом-махом-махом… Почки, цветочки... Месяц – и всё начинает желтеть, приходит осень… 

Беседовала Татьяна Шабаева