Магадан – город поиска

Магадан и Арктика

С точки зрения формальных современных границ Арктической зоны России Магадан выпадает из группы «престижных» регионов, которым хотя бы потенциально может быть уделено повышенное внимание (и финансирование): в последние годы явные политические предпочтения отдаются Арктике, тогда как «старый добрый» Крайний Север как будто не в почёте. Правда, Магадан по праву попадает в «Дальний Восток», тоже получивший определённые преференции, впрочем, весьма мало отразившиеся на повседневной жизни и экономике Магадана.

Однако интересно подумать об «арктичности» Магадана – не по форме, а по сути. В содержательном отношении разница между Севером и Арктикой не очень прозрачная[1], и строго говоря, Арктика и Крайний Север во многом пересекаются. И если под Арктикой понимать, очень упрощённо, зону «особого внимания», обусловленную хоть стратегическими, хоть экономическими (а чаще и теми, и другими вместе) соображениями -- то на протяжении большей части своей истории Магаданская область по-настоящему была Арктикой.

***

Писать про Магадан увлекательно, но тяжело: слишком уж отзывается этот город стереотипами, причём, что характерно, стереотипами принципиально разными извне и снаружи. Массовое вúдение Магадана извне настолько мрачно, что мешает адекватному анализу – даже остро мыслящая географ Зубаревич недавно «припечатала» Магадан как «кладбище», откуда нужно поскорее выбираться[2] -- надо сказать, к большой обиде старых магаданцев. Изнутри Магадан другой – впрочем, определить, какой именно другой, тоже тяжело. Интернет набит впечатлениями и местных, и приезжих (кстати, такое впечатление, что каждый второй житель страны побывал в Магадане) – что-де Магадан «особенный» – но какой особенный, уже «ни в сказке сказать, ни пером описать».

Не претендуя на универсальность, предложу ракурс: это интеллектуальная столица обширной территории – в добавление к тому, что, конечно, «морские ворота», администрация и т.д. Понимаю: вот уж с чем Магадан совсем не ассоциируется у жителей других районов страны, так это с умственным трудом – а зря. Развитие Севера в советское время чётко подразумевало дихотомию собственно «районов нового освоения» -- и так называемых баз, которые «окормляли» новые районы техникой, оборудованием и в числе прочего – научными разработками: специальными, «в северном исполнении», образцами техники, моделями размещения производительных сил и архитектурными проектами и т.д. Такую роль выполнял «для северов» Новосибирск, позже Тюмень, в масштабах страны – Ленинград. На Северо-Востоке такой базой стал сам северный Магадан, по тем или иным причинам перехвативший эту роль у Хабаровска – вместе с административной автономизацией (почему и как – это отдельная интересная тема исследования). По своим функциям Магадан – не то, чтобы настоящий «наукоград», но, безусловно, не только административная, но и интеллектуальная столица.

«Подведомственная» Магадану территория, конечно, очень специфическая – это Колыма. Магаданская область внутренне очень контрастна (не говоря о Северо-Востоке в целом, -- ведь к ведомству Магадана в советское время относилась и Чукотка), и, наверное, без понимания этого контраста не понять Магадана. Не случайно некоторое время назад даже были попытки[3] выпустить официальную рекомендацию журналистам (как минимум, местным) не называть Магаданскую область Колымой: Колыма с лагерями и суровым бытом золотодобытчиков – это особый мир Колымской трассы, имя «Колыма» стало нарицательным, сильным, известным образом, в известной формуле паре «Магадан – столица Колымского края» Колыма символически доминирует, хотя по сути, пожалуй, важнее «Магадан – столица». Сегодня, когда часть посёлков по трассе обезлюдела, контраст особенно чувствуется. Конечно, они тесно связаны, Магадан и Колыма, но как-то полярно, как «плюс и минус», и, видимо, нерв напряжения этой связи как раз и даёт какую-то надрывную «столичность» Магадану.

 «А я влюблён в бульвары Магадана – и может быть, сильней, чем он в свои…»

Это слова популярной песни, перепетой Ириной Богушевской; изначально исполнявший её Вадим Козин, певец, отсидевший в колымских лагерях и оставшийся жить в Магадане, полемизирует с Ивом Монтаном, противопоставляя парижские бульвары – магаданским. Ключевая фраза, на мой взгляд: «Сильней, чем он в свои», – эта надрывность очень важна для понимания Магадана, потому что – на грани невозможного, с надрывом, ценой колоссальных жертв. И тем важнее, острее ощущалась необходимость сделать Магадан уютным, тёплым, любимым. Красивый Магадан – это о ненапрасности жертв, о преодолении. «Культурная столица» на дальнем краю материка, в вечных летних туманах и промозглых зимних холодах, по сути, невозможна – как невозможен Петербург на болотах, на костях.

Как заметил в Фейсбуке друг в ответ на публикации о Магадане, «при слове Магадан сразу начинают звучать в голове песни, две или три» -- да, едва ли наберётся столько песен про какую-то ещё территорию, кроме Москвы-Петербурга, сколько про Колымский край и его столицу, разве что про Сибирь в целом. Интересно, что никакая Воркута, ни даже Норильск, где тоже «сидели и охраняли», не дают такого нервного сгустка эмоций. Песенный Магадан звучит не только колымской темой, он про вызов. Сама перспектива «уехать в Магадан» как вызов – это, кажется, пытался передать Владимир Высоцкий (за что его именем назвали магаданский аэропорт, чем, кстати, многие недовольны: был-де всего несколько дней, какое отношение имеет к городу). Для внутренней жизни города – да, не очень, и слишком «немагадански-колымский» тон его песен. Но Высоцкий обозначил город для внешнего мира, пригвоздил звонкое слово «Магадан» на культурную карту страны: «Ты не видел Нагайскую бухту – дурак ты…». Памятник Высоцкому поставили на берегу бухты Нагаева (название которой он маленько переврал), из репродуктора над берегом звучат его песни.

Район бухты Нагаева «со стороны» ассоциируется, в первую очередь, с «входным» лагерем Колымы; для Магадана это порт – живой, рабочий, без которого до сих пор не возможна жизнь Магадана и всего края; жилой район, зона отдыха. 

Современное побережье бухты Нагаева (если не считать территории порта) стало и вовсе прогулочной зоной, с фонариками, небольшими кафе, с городским пляжем (где если не купаются – к этому не очень располагают холодные волны Охотского моря, - то отдыхают), с «малыми архитектурными формами».

...Включая вездесущего на Севере мамонта (впрочем, Магаданская область, где был найден легендарный мамонтёнок Дима, имеет прав на увековечение мамонтов поболе других). На сопки над бухтой исстари ходят за ягодами.

Между прочим, начальная волна освоения вошла в бухту Нагаева не с лагерями: в воспоминаниях об экспедиции 1928 года геолог Ю.А. Билибин (о котором ещё пойдёт речь), заметил: 

«12 июня мы отплыли из Владивостока и в первых числах июля высадились в с. Ола, в 35 км к востоку от Нагаевской бухты. Последняя была тогда совершенно необитаема, и только проплывая мимо неё на пароходе, мы узнали от команды, что это единственная бухта па Охотском побережье, где пароходы, набирая воду, могут подходить непосредственно к берегу, и что здесь Совторгфлот предполагает устроить главную базу для снабжения отсюда всего Охотского побережья каботажными судами»[4]. 

В 1929 году здесь была основана культбаза для просвещения коренных народов Охотского побережья.

Долгое время бухта Нагаева была застроена деревянными бараками и частными, не лучшего вида, домиками. Этот припортовый (и, как водится, не самый социально благополучный) район – был как бы антитезой очень солидному центру Магадана, с характерными изысканными «сталинским» домам по улице Ленина. Здесь их называют, правда, не сталинскими, а «японскими»: строили пленные японцы, и есть ещё понятие «дальстроевские».

«Дальстрой» -- наименование треста, созданного для обеспечения разработки месторождений золота Колымы – включая строительство дорог, обеспечение снабжения и т.д. Дальстрой был очень специфическим образованием, Сталин назвал его «комбинатом особого типа». Особость была двоякой: с одной стороны, работа Дальстроя базировалась преимущественно на использовании труда заключённых. С другой – это было неожиданно для сталинских времён - автономная организация, с исключительными полномочиями, государство в государстве[5]; сегодня можно прочитать про неё и такое: 

«Это изумительная организация, оперативности которой могли только завидовать «материковые» предприятия. В прошлом году было обнаружено месторождение, а уже этой осенью Дальстрой приступает к широкому развороту работ. На «материке» ушло бы минимум два года на сложную процедуру увязки и утряски этого вопроса с целым рядом бюрократических инстанций[6]».

Даже сегодня определение «дальстроевский» -- это своеобразный знак качества: в СВКНИИ мне был любезно предложен «дальстроевский стул». Медлю. «Не бойтесь, -- смеются, -- на нём не пытали». 

Конечно, это не фантастический резного дерева «дальстроевский» стол, демонстрируемый в одном из магаданских музеев; стол приписывают то Драбкину, то Цареградскому, он живо напоминает примеры творчества крепостных где-нибудь XVIII века, превосходя по изысканности даже дубовые предметы старого убранства родного МГУ. Обитателям «дальстроевских домов» десятилетиями завидовали приехавшие за деньгами или романтикой обитатели барачных общаг и коммуналок.

Дальстроевское прошлое Магадана заставляет задуматься о довольно сложной теме – о жизни города с трагическим прошлым. Тема больная для Норильска, Воркуты, Магадана. Для людей со стороны само название такого города сродни мемориалу – «изнутри», но в этих городах живут, повседневная жизнь прорастает где-то параллельно с памятью. Думается, хорошим образом «одомашнивания» памяти может быть такой случай: в районе Маски Скорби, сильного монумента в память заключённых колымских лагерей, авторства Эрнста Неизвестного, жители, как оказалось, в этом году подкармливают смелую чернобурую лисичку. 

Впрочем, мне помогает понять переход трагедия//повседневность, как ни странно, многолетний опыт обучения и преподавания в МГУ – но не интеллектуальные штудии, а коридоры. Геофак расположен в «сталинской» московской высотке, пропитанной легендами о строивших её зэках: что-де кто-то на фанере сумел улететь, спланировать за Москву-реку и так освободиться. Отдельные части здания по традиции (с тех ли времен – точно не знаю) именуются «зонами»: «Зона А», «Зона Б» и т.д.; официально зоны считаются секторами. В Магадане многое напоминает МГУ.

Магадан даже больше: Магадан – это и про победу над Дальстроем; во всяком случае, это относится к сфере культуры. Много лет назад меня поразил и врезался в память аргумент знакомого магаданца, когда мы (в Москве) обсуждали возможность обращения к младшему по должности и возрасту на «ты»: «Нельзя, так только в Дальстрое делали». Вот это поведение «от Дальстроя» как «от противного» (здесь математическая терминология сливается с этической), похоже, очень важно для понимания Магадана. Работая с магаданским материалом, нахожу подтверждения: магаданские учреждения культуры (даже и созданные в недрах Дальстроя, как, например, театр) в 1950-е сохранялись и развивались во многом вопреки сопротивлению старых дальстроевцев – как будто Дальстрой хотел утянуть за собой в могилу не только лагерный быт, но и Магадан в целом[7].

И в то же время, высоты культуры и науки Магадана парадоксально опирались на Дальстрой. Как аккуратно выразились магаданские геологи, «традицию самого высокого уровня в постановке проблем вносят оказавшиеся из научных центров в Магадане А.К. Болдырев, Е.К. Устиев, Н.И. Сафронов. Систематически наезжая, глубоко заинтереоованно и эффективно консультирует работы С.С. Смирнов, а выполняет их – в творческой обстановке взаимной поддержки и принципиальной критики – коллектив разнообразно одарённых исследователей». (Гельман, стр. 136). «Оказавшиеся» оказались в Магадане не по своей воле – однако они составили костяк местной геологии – и не только.

Судьба Евгении Гинзбург, автора романа «Крутой маршрут», преподававшей в магаданской школе № 1, в данном аспекте характерна: в Магадане до сих пор с придыханием рассказывают об учёбе у «ещё тех» преподавателей как об исключительной удаче. Другая известная личность со схожей биографией – певец Вадим Козин, с цитаты которого начат этот раздел: его гастроли в 50-е давали 35-40% доходов местного театра[8].

Исключительность с точки зрения, выражаясь языком современных аналитиков, человеческого капитала: отличные учителя, учёные, строители, артисты и т.д. -- парадоксальная, но довольно типичная ситуация для «лагерных» мест. Норильск гордился когортой «ещё тех» специалистов-строителей, преподававших в местном индустриальном институте. Что Норильск; помню: потрясла логика собеседника в уральском посёлке Карьер-Известняк: у нас-де результаты по ЕГЭ выше, чем в соседних посёлках, потому что наши жители – потомки не кого-то там, а сосланной сюда «ленинградской интеллигенции».

Однако эта первичная волна «отсидевших» специалистов стала иссякать, пожалуй, к 1960-м (некоторые, конечно – как тот же Козин – остались в Магадане навсегда, были тому разные личные причины; но уехали многие), и постепенно в Магадане формируется новое поколение интеллигенции. Тема трансформации Дальстроя, соотношение Дальстроя и новой областной администрации (одно время они существовали параллельно), роль совнархозов (Магаданского и Северо-Восточного) – безумно интересные линии исследования, важные для понимания механизмов развитий районов нового освоения и Севера в целом – но всех тем сейчас не охватить.

В 1960-е (как всегда, отчасти на базе Дальстроевского потенциала, отчасти вопреки ему) в Магадане появляются новые научные учреждения. Пора переходить к заявленной идее Магадана-наукограда.

Научная база фронтира

Фронтир – термин, пришедший с американского «дикого Запада» и означающий осваиваемую территорию, районы нового освоения; экономика Магаданской области практически весь период существования определялась освоением всё новых запасов золота и других металлов. И, как мало где, экономические успехи Магаданской области десятилетиями зависели от науки, и конкретно – от геологии.

Колыма, по сути, стала первым районом системно организованных геологических работ на востоке страны[9]. Именно здесь сложилась система (впоследствии сработавшая и в открытии нефтяных и газовых запасов Западной Сибири, и, в общем, уже кажущаяся естественной для советских специалистов по теории освоения), при которой именно геологи обеспечивали первый «слой» освоения, осуществляли информационное освоение территории – и затем шли разработчики, разворачивалась собственно добыча золота, нефти, олова – любых иных ресурсов. На первичность именно информационного освоения территории обращал внимание советский классик теории освоения К.П. Космачёв, буквально в один голос с Билибиным высказывался геолог А.Е. Ферсман: на пути «освоения отдельных территорий лежит прежде всего научное овладение ими»[10].

Сегодня кажется, что иначе и быть не могло – однако в районах прежних «золотых лихорадок» было иначе. Даже в районе разработок золота на Алдане, начавшихся уже при советской власти, было иначе: практически всё золото было разведано проспекторским методом, то есть усилиями отдельных – на свой страх и риск – старателей, и как отмечал Юрий Билибин, легендарный колымский геолог, начавший на Алдане свою трудовую биографию, сюда «геологи пришли к шапошному разбору»[11]. Не удержусь попутно заметить статистический анекдот (иначе не скажешь) алданской «золотой лихорадки»: из-за неё формально упала занятость в золотодобыче по стране: рабочие бежали на «неучтённые» алданские прииски с более старых, уже зарегулированных предприятий:

«В 1924 г. Алданская золотая лихорадка и открытие богатых россыпей в китайском Хингане увлекли массу русских и китайских старателей с приисков края. Убыль рабочих к концу операции 1923/24 г., по сравнению с её началом, составила по Амурскому округу - 57,9%, по Зейскому - 42%, по Забайкальскому - 29,2%.

<…>

В 1923/24 г. наблюдается значительное сокращение численности рабочих-старателей по всем горным округам. При этом соотношение иностранных рабочих и русских оставалось примерно одинаковым, соответственно 53% и 47%. Причинами такого массового отлива (из зарегистрированных в 1923 г. 12235 чел. к концу операции 1923/24 г. осталось 8674 чел.) было открытие в бассейне р.Алдана (Якутия) и в Хинганском районе (Северная Маньчжурия) исключительно богатых по содержанию золота россыпей. При этом русские рабочие устремились в Якутию, а китайцы на Хинганские прииски»[12].

"Трудно сказать, почему имя Юрия Александровича Билибина у последующих поколений геологов было окружено ореолом легенды. Можно только предполагать, что это было связано с его открытиями на далёком и столь романтичном в 1920-30-е годы Севере, что открытие им золота на Колыме было сделано быстро и дало могучий толчок промышленному освоению края, что это было именно золото (в те годы было открыто множество месторождений стратегически важного минерального сырья) и золото как валюта для индустриализации страны. Возможно, созданию такой легендарности способствовал сам облик Ю.А. Билибина, который в массовом сознании совпадал с образом героя того времени геолога-поисковика. <…> Возможно, этому способствовала сама внешность Ю.А.Билибина. Это был красивый, высокий, с вьющейся рыжеватой шевелюрой, оптимистичный и жизнерадостный человек"[13]

Но думается, дело в большем. Искали и находили золото и признаки золотоносности на Колыме многие: сотни и тысячи[14] безымянных старателей, мывших пески на Северо-Востоке не менее двух десятилетий до открытий Билибилина; геологи С.В. Обручев и К.И. Богданович; первый исследователь непосредственно колымского золота Розенфельд и его спутник татарин Бориска, первым нашедший золото на притоках Колымы; блестящий аналитик Э.Э. Анерт, сделавший прогноз масштабной золотоносности Северо-Востока на обобщении имеющихся данных уже в 1917 году; сподвижник Билибина по первой экспедиции Валентин Цареградский, впоследствии возглавивший геологическое управление Дальстроя. Важно, что Бибилин не просто искал и находил золото – он сумел на базе геологических расчетов начать, по сути, организационную революцию.

Вернувшись из экспедиции 1928-1929 годов, Бибилин, как он сам писал позже, «принялся усиленно пропагандировать Колыму»[15]. Он настаивает на обширной золотоносности территории. Но самое главное: он настаивает на смене институциональной системы геологоразведки! Понимая, что малыми партиями не добиться мощного прироста добычи золота, Бибилин и никто другой требует организации масштабной постановки научно обоснованных геологических исследований: «экспедиционную систему работ на Колыме я считал нерациональной. Поэтому ещё весной 1930 г. мною был поднят вопрос об организации постоянного «Индигирско-Колымского геологоразведочного бюро» с крупными ассигнованиями на геологоразведочные работы». Геолог составил «План развития геологоразведочных работ на Колыме» с совершенно фантастическими затратами, которые по закону возрастающей отдачи ключевой фазы фронтира должны были обеспечить не менее фантастические результаты: 

«в первый же год его существования я предусматривал капиталовложения на разведку в размере 4,5 млн. руб., и при прогрессивном их увеличении считал возможным обеспечить на 1938 г. запасами россыпную золотодобычу на Колыме в размере почти четырёхкратной золотодобычи по Союзу за 1930 г.»[16] – в общем, «получались цифры, которые меня самого приводили сначала в священный ужас»[17].

«Мои аргументы о региональном развитии золотоносности, о громадности золотоносной области считались необоснованными. <…> Несмотря на громадное количество затраченной мною энергии, все мои попытки потерпели к весне 1931 г. полное фиаско. Правда, была организована постоянная Колымская база ГГРУ, и я в качестве техрука этой базы с целым штатом геологов выехал в мае 1931 г. из Ленинграда. Но средств на работы базы было отпущено много меньше миллиона, без надежды на увеличение их в ближайшие годы. Мой план развития Колымы пришлось похоронить,»[18] –

– с горечью констатировал Билибин.

Геолог делал свой прогноз, в значительной степени базируясь на теоретических построениях. Его прогноз был в чём-то сродни перспективному расчёту шахматной партии – шахматы Билибин ценил (как-то Билибин даже оценил профессиональную перспективность нового сотрудника, геолога, по его умению играть в шахматы, видя прямые параллели между геологией и шахматами[19]). Иными словами, он не столько нашёл, сколько просчитал золотоносность. Шаг раз: такая-то геологическая формация (в колымском случае это были верхнеюрские гранитные интрузии) – золотоносна. Шаг два: покуда простирается эта формация, она также должна быть золотоносна. Шаг три: необходимо искать золото в местах выхода соответствующих геологических структур. В случае Колымы район, перспективный на золото, протянулся на сотни километров. Однако современники не верили в шахматную красоту геологических построений – только в конкретные самородки, а развёртывание добычи в безлюдном суровом районе, где «теоретически» должно было быть золото, требовало огромных инвестиций и человеческих усилий. Но и потенциальный выигрыш, напомним, вызывал «священный ужас».

Здесь как раз и открывается роль геологии как инструмента определения перспективных направлений, которые могут – если рискнуть и вложиться – принести гигантские прибыли. Инструмента, как сказали бы экономисты, инновационного поиска.

Сравним: почти чисто билибинскую коллизию обыграл в знаменитом романе «Территория» Олег Куваев:

— Что тебе надо, Илья? 

— Деньги. Большие. И еще раз деньги. Там ныряющая россыпь. Без крупной разведки её не найдешь. С деньгами мы дадим новое месторождение.

<…>

Необходима новая золотоносная провинция. Государство обязано рискнуть десятком-другим миллионов.

— Оно рискнёт. Но ты лично рискуешь всем. В случае неудачи государство потеряет десяток миллионов. Ты потеряешь всё. Тебя не будет.

— Не пугай. Одно месторождение я всё равно дам. Я должен дать их много, провинцию, золотоносный узел. Вот где начинается риск[20].

«Поднятые мною разговоры о грандиозных перспективах Колымы не утихли и после моего отъезда. Неизвестными для меня путями они достигли наконец Совета Труда и Обороны. Было приказано собрать все материалы по Колыме, каковыми оказались лишь стенограммы моих докладов и докладные записки. То, чего я тщетно добивался в трестах и главках, очень просто осуществил СТО. Тресты и главки не верили в мою оценку перспектив Колымы, СТО в эти перспективы поверил, и решил тотчас приступить к широкому промышленному освоению Колымы»[21].

В описание экономики «Дальстроя» сейчас не будем углубляться: о ней написано уже немало. Любопытно, что в какой-то степени «Дальстрой» стал результатом ошибки. Геологу так и не поверили в отношении обширной россыпной золотоносности территории, обратив внимание на частную деталь:

«Мои аргументы о региональном развитии золотоносности, о громадности золотоносной области считались необоснованными. Утинские россыпи, как ещё неразведанные, считались слабым обоснованием для крупных затрат, и единственный аргумент, который всегда производил некоторое впечатление, была Среднеканская жила. Всем было заманчиво распространить полученное в пробах содержание на всю массу руды, и, пожалуй, именно эта жила более всего содействовала и те годы отпуску средств на Колыму»[22].

В отношении организации геологических работ Дальстрой тоже был далёк от билибинского идеала: он пришёл не разворачивать высокорисковый проект масштабных изысканий, а «снимать сливки» Среднеканской дайки.  Как позже заметили магаданские геологи:

«Стремление немедленно получить выдающиеся результаты, которое было главным в те годы для руководства не только Дальстроя, но и всей страны, не способствовало созданию научно обоснованных программ геологического поиска и рационального освоения месторождений. Для хищнической отработки достаточно было проспекторских решений...»[23]

По сути, геологические изыскания на россыпное золото стали разворачиваться в «Дальстрое», можно сказать, вынужденно, во избежание краха – в основном, с 1936 года, когда руководитель «Дальстроя», Берзин произнёс на магаданской конференции геологов знаменитую фразу: «Вексель Билибина, выданный государству, полностью оплачен»[24].

1938 год дал перелом в деле разворачивания геологоразведочных работ. В 1938 году Билибин прибывает в Дальстрой с ревизионной комиссией (из этических соображений замечу: уже после основного вала внутренних репрессий 1937-1938 гг., выкосивших многих, стоявших у истоков и организации, и геологических работ). По итогам работы комиссии (в которую, кроме Билибина, входил В.Н. Зверев), было, среди прочего, констатировано: "факт, что геологоразведочные работы, готовящие запасы для завтрашнего дня, всегда отступают на задний план перед эксплуатацией, которая всегда оказывается более актуальной", предложили создание в системе Дальстроя центрального геологоразведочного управления, "объединение всех материалов по геологоразведочным работам Дальстроя, составление сводных геологических карт, сводных геологических и технико-экономических отчётов"[25], были даны и конкретные рекомендации по территориальным направлениям разведки.

Именно после работы этой комиссии запускается билибинская «машина» по поиску новых месторождений (речь о геологической службе; не путать с системой «Дальстроя» в целом):

«Новый этап геологического освоения региона начинается с конца 30-х гг. В 1938 г. Дальстрой был подчинён НКВД и, расширяя площадь своей деятельности на Чукотку, испытал различные преобразования. В 1939 г. реорганизована и его геологическая служба, при этом с учётом рекомендаций (Ю.А. Бибилин и В.Н. Зверев), направленных на превращение её в единый многопрофильный, хорошо технически вооружённый исследовательский коллектив. Были созданы районные геологоразведочные управления (РайГРУ) и ГРУ в Магадане. Эмпирически была выбрана строгая последовательность региональных работ и система их масштабов, обеспечивающая взаимосвязь геологического познания и поисков»[26].

Автор: Надежда Юрьевна Замятина, канд. геогр. наук, ведущий научный сотрудник географического факультета МГУ им. Ломоносова, зам. ген. директора Института регионального консалтинга.

Фотографии Н.Ю. Замятиной.

При подготовке статьи были использованы материалы, собранные в ходе выполнения проекта 17-05-41168 РГО_а "Зональная мультимодальная транспортная система как основа новой комплексной схемы размещения и развития производительных сил Сибири и Дальнего Востока"

[1] https://goarctic.ru/live/prestizhnaya-arktika-i-podpolnyy-sever-budut-li-i-dalshe-raskhoditsya-traek...

[2] https://www.novayagazeta.ru/articles/2019/01/17/79209-tolko-prosvetitelstvom-eto-ne-lechitsya?utm_so...

[3] Магаданский историк Павел Гребенюк. См. также: http://magadanpravda.ru/articles/media/2017/1/27/po-tu-storonu-kolyimyi-oglyadyivayas-v-buduschee/

[4] Билибин Ю.А. Избранные труды. М.: Изд-во АН СССР, 1964. — 518 с. Стр. 196.

[5] Пилясов А. Н. Трест "Дальстрой" как суперорганизация // Колыма. — 1993. — № 8. — С. 34–37.

[6] Оноприенко В.И. Юрий Александрович Билибин / Отв. ред. В.И.Старостин. – Киев: София-Оранта, 2010. Стр. 67.

[7] Гребенюк П. С. Фактор «Дальстроя» и культурная политика на Северо-Востоке СССР в 1953–1960-е годы // Новейшая история России. 2017. № 4 (21). С. 115–132.

[8] Там же.

[9] Крупные геологические работы были развёрнуты в первые десятилетия советского периода на Кольском полуострове.

[10] Цит. по: Космачев К.П. Пионерное освоение тайги. Новосибирск: Наука, 1974. Стр. 30.

[11] Оноприенко В.И. Юрий Александрович Билибин / Отв. ред. В.И.Старостин. – Киев: София-Оранта, 2010. – 256 с., ил. – (Научно-биографическая литература), стр. 88.

[12] Кочегарова Е.Д. Золотодобывающая промышленность Дальнего Востока (1922 - 1940 гг.). Исторический опыт. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. (На правах рукописи). Благовещенск, 2002. Стр. 81, 123.

[13] Оноприенко В.И. Юрий Александрович Билибин / Отв. ред. В.И.Старостин. – Киев: София-Оранта, 2010. – 256 с., ил. – (Научно-биографическая литература). Стр. 8.

[14] Так, в 1918-1921 гг. в Охотском районе работало до 1000 старателей, добывших ориентировочно около 1300 кг золота: Оноприенко. Ук. соч., стр. 40.

[15] Билибин Ю.А. Избранные труды. М.: Изд-во АН СССР, 1964. — 518 с. Стр. 202

[16] Билибин Ю.А. Избранные труды. М.: Изд-во АН СССР, 1964. — 518 с. Стр. 203

[17] Билибин Ю.А. Избранные труды. М.: Изд-во АН СССР, 1964. — 518 с. Стр. 202

[18] Билибин Ю.А. Избранные труды. М.: Изд-во АН СССР, 1964. — 518 с. Стр. 203.

[19] «Он, вероятно, станет хорошим геологом и разведчиком: очень хорошо и уверенно играет в шахматы,» –приводит слова Билибина его помощник и «сменщик» Валентин Цареградский: Цареградский В.А. По экрану памяти: Воспоминания о Второй Колымской экспедиции, 1930—1931 гг. Стр. 44

[20] Куваев О. Территория.

[21] Билибин Ю.А. Избранные труды. М.: Изд-во АН СССР, 1964. — 518 с. Стр. 205.

[22] Билибин Ю.А. Избранные труды. М.: Изд-во АН СССР, 1964. — 518. Стр. 203.

[23] Гончаров В.И., Пахомов А.Ю. Юрию Александровичу Билибину – 100 лет //

Колымские вести. 2001. № 13. С. 2-3. Цит. по: Оноприенко. Ук.соч., стр. 74.

[24] Оноприенко. Ук. соч. Стр. 75.

[25] Оноприенко. Ук. соч. Стр. 83—84.

[26] Гельман М.Л., Палымский Б.Ф. Оснвовные этапы геологического изучения Северо-Востока России // II Диковские чтения. Материалы научно-практической конференции, посвящённой 70-летию Дальстроя. Магадан: СВКНИИ ДВО РАН, 2002. (Стр. 135-136).