Морожены песни Степана Писахова

140 лет назад, 13 (25) октября 1879 года, в Архангельске, родился Степан Григорьевич Писахов (1879 – 1960), писатель, художник, полярник, уже при жизни ставший легендарным.

Есть в русской культуре писатели, поэты или литературные герои, которые настолько полно выражают дух своего края, что как будто растворяются в городских улицах и сельских пейзажах – и пребывают там вечно.

Невозможно представить Урал без Бажова, без его сказов, без его удальцов. Въезжая в Тулу, мы невольно вспоминаем лесковского Левшу. А Архангельск – это епархия Степана Писахова, удивительного сказочника и художника, который был ещё и полярным путешественником.

В своих присказках он сам очертил собственные владения и наметил сферу влияния:

«Про наш Архангельской край столько всякой неправды да напраслины говорят, что я придумал сказать всё как есть у нас».

Cкитания и краски

Всю жизнь (если, конечно, не считать длительных путешествий) он прожил в отцовском доме на Поморской улице. Только прежде Писаховы занимали все два этажа, а после революции – одну большую комнату, которую он, как правило, не запирал. К сожалению, до наших дней этот деревянный купеческий дом не сохранился. Писахов был влюблён в эту улицу, в слободы и храмы, которые её окружали.

Фамилия выдаёт необычность происхождения. Отец писателя – крещёный еврей, перебрался на Север из-под Могилёва. Завёл небольшую ювелирную мастерскую, лавку, нанял подмастерьев и женился на потомственной староверке, дочери моряка Ирине Ивановне Милюковой.

Подростом Степан увлёкся живописью, а от ювелирных штудий увиливал. Отец применял то кнут, то пряник, чтобы приохотить сына к фамильному делу, но всё напрасно. Степан ушел из дома, тщетно пытался сдать экзамены в художественную школу в Казани. После долгих мытарств в 1902 году он оказался в Петербурге и, наконец, поступил в художественное училище барона Штиглица. Ни ювелиром, ни гравёром он не стал. Не лежала душа к этим ремёслам. Отец простил его. Даже присылал немного денег ежемесячно. Хватало, чтобы жить впроголодь, но не впадать в уныние.

Он не придумал свой Север. Не нафантазировал его. Он участвовал в десяти длительных экспедициях на Новую Землю. Наверное, ни один писатель не повторил этого писаховского достижения. На Новой Земле он стал своим человеком – и для полярников, и для ненцев. Сколько зарисовок сделал Писахов там, среди снежных глыб! Это было во времена, когда, как выражался писатель, «про радио и знати не было». Поэтому ценилось живое слово.

После первых северных странствий Писахов, как и полагается настоящему художнику, решил поклониться священным камням Европы и начал со святых мест. Иерусалим, Греция, Болгария, потом – Франция… Подчас он оказывался без гроша в кармане, выполнял любую работу за кусок хлеба.   А, когда вернулся на Родину, в Архангельск, ахнул: «Как будто глаза прополоскались! Где деревья, красивее наших берёз?». Он поступил учителем рисования в школу и стал готовиться к новому броску на Новую Землю.

Его притягивала Арктика. Северным сиянием, неисчерпаемым снежным пространством. Студёным безмолвием. Он находил слова, чтобы объясниться ей в любви: 

«Яркий звонкий юг мне кажется праздником шумным – ярмаркой с плясками, выкриками – звонкий праздник! Север (Арктика) – строгий, светлый огромнейший кафедрал. Простор напоён стройным песнопением. Свет полный, без теней. Мир только что создан. Для меня Арктика – утро Земли. Жизнь на Земле только что начинается. Там теряется мысль о благах обычных, так загораживающих наше мышление. Если в Арктике быть одному и далеко от жилья – хорошо слушать святую тишину. Незакатное солнце наполняет светом радости».

Первый шумный успех пришёл к нему в 1910 году, на выставке «Русский Север». Там публике было представлено более пятидесяти работ Писахова. Для многих именно он открыл Новую Землю – не мёртвый, а загадочный, сказочный край. Все оттенки Севера… И он удостоился похвалы самого популярного русского художника: 

«На выставке Илья Ефимович (Репин) хорошо отнёсся к моим работам. Ему особенно понравилась "Сосна, пережившая бури" [в настоящее время картина, к сожалению, утеряна]. Илья Ефимович уговаривал сделать большое полотно. Я бормотал что-то о размерах комнаты. "Знаю: холст на стене над кроватью, краски на кровати и до стены два шага. Ко мне в Пенаты. И места будет довольно, и краски можете не привозить". Товарищи поздравляли, зависти не скрывали. А я… не поехал, боялся, что от смущения не будет силы работать».

К Репину в те годы прислушивались внимательно – а значит, о Писахове узнали. Вскоре его картины выставлялись в Петербурге, а в начале 1920-х работы архангельского живописца украшали кабинет «всесоюзного старосты» Михаила Калинина – как считалось, второго человека в государства. Этот факт надолго стал для Писахова охранной грамотой.

Сказочник

Первая его сказка «Не любо, не слушай» вышла в 1924 году в сборнике «На Северной Двине». Замечательная сказка, между прочим! Хотя дебют получился поздноватый: Степану Григорьевичу было уже сорок пять и выглядел он не моложаво. В том же году Писахов участвовал в одной из первых северных экспедиций знаменитого в будущем капитана Владимира Воронина. Они исследовали побережья Новой Земли, прибыв туда на парусно-моторном судне «Сосновец». Писахов был чуть ли не самым опытным полярником в этой компании! Он не расставался с этюдником, постоянно делал зарисовки, но в любой нештатной ситуации (а их в экспедиции всегда хватает!) действовал расторопно и надёжно. И как плотник, и как проводник, и как спасатель. По вечерам Писахов тешил почтеннейшую публику рассказами, которые ещё не были опубликованы… Тогда его, как правило, считали чистым живописцем, без писательских лавров.

На Севере сказителей уважают, как нигде на Руси. Долгая полярная ночь располагает к сказкам. Без них просто тоскливо. Под Архангельском жил Семён Кривоногов – хранитель фольклора, сочинитель бывальщин и небывальщин. Писахов рассказывал, что позаимствовал у Кривоногова два сказочных сюжета – «На корабле через Карпаты» и «Розка и волки». Но главное, что его черты Писахов придавал своим любимым героям.

Знатным рассказчиком слыл и писаховский дед. Правда, двоюродный – брат бабушки с материнской стороны. Да писатель сам обо всём рассказал: 

«В плохую погоду набивались в промысловую избушку. В тесноте да в темноте: светила коптилка в плошке с звериным салом. Книг с собой не брали. Про радио и знати не было. Начинает сказочник сказку длинную или бывальщину с небывальщиной заведёт. Говорит долго, остановится, спросит:

– Други-товарищи, спите ли?

Кто-нибудь сонным голосом отзовётся:

– Нет, ещё не спим, сказывай.

Сказочник дальше плетёт сказку. Коли никто голоса не подаст, сказочник мог спать. Сказочник получал два пая: один за промысел, другой за сказки».

Никто за дедушкой Леонтием не записывал. Сказки канули безвозвратно – как уходит к ночи с горизонта закат. Но кое-что запомнила и рассказала внуку бабушка Писахова. Наверное, эти сказки заменили ему Литературный институт. Хотя долгие годы увлечение живописью перевешивало. Исследователи давно запомнили любопытную закономерность: в литературе Писахов – безудержный фантазёр, в живописи – строгий реалист, сдержанный и торжественный как северная природа.

Он был настоящим сказочником – и по писательской интонации, и по внешней стати. Это было видно даже до того, как Писахов опубликовал свои первые сказки. Некоторые считали, что под маской бородача-сказителя с вечной потрёпанной котомкой в руках он хитроумно пытался скрыться от треволнений ХХ века. Мол, с чудака взятки гладки. Отчасти это верно. Да и какая литература без артистизма, без отточенного притворства? Он рано стал выглядеть стариком. Эдаким северным волшебником с раскидистой седой бородой, с горящими глазами, с неиссякающими прибаутками… Маленького роста – меньше 150 см, всегда в шляпе, в изрядно поношенном пальто, он редко выныривал из мира своих фантазий. Ещё до войны Писахов стал живой достопримечательностью Архангельска. Михаил Пришвин называл архангелогородцев «северным русским народом». Лучшего знатока этого народа, чем Писахов, в нашей литературе не было.

В 1938 году в Архангельске вышел первый сборник сказок Писахова – отдельное издание, за которым тут же в библиотеках выстроились длинные очереди. В 1939 году Писахова приняли в Союз писателей. Говорят, даже строгий Александр Фадеев зачитывался писаховскими сказками и цитировал их в дружеских беседах. «Садитесь, прижмитесь, хвастайте, языком хрястайте!», «Милости просим мимо наших ворот с песнями!». Да и не один Фадеев, конечно. Кому удалось до Писахова добраться – того он не разочарует. Другое дело, что держался он скромно и не всем читателям себя навязал…

Писахов придумал своего героя, рассказчика, фантазёра, настоящего северянина Семена Малину из села Уймы. Он пояснял: «Сказки пишу часто с натуры. Многое помнится и многое просится в сказку. Чтя память безвестных северных сказителей – моих сородичей и земляков – я свои сказки веду от имени Сени Малины». Сеня устраивает для нас аттракцион чудес. Он летал на Луну с помощью самовара, варил пиво на звёздном дожде и знал все тайны северной ночи, которая с таким собеседником вовсе не уныла.

Сеня Малина на налиме (сказка "Налим Малиныч"), памятник на Чумбаровке, Архангельск. Фото Анны Клепиковской.

Его сравнивали с Мюнхгаузеном – и неспроста. Писахов даже некоторые сюжетные ходы заимствовал у Распэ. Впрочем, все эти сюжеты основаны на бродячих фольклорных архетипах. Русской литературе не хватало именно такого героя – обаятельного враля и авантюриста с бездонной и поэтичной фантазией. Но душа у него, конечно, не германская. Если сопоставлять писаховские сказки с мюнхгаузеновским каноном – можно рассмотреть то, что объединяет русский и немецкий фольклор и определить явные различия. Прежде всего, Писахов и его рассказчик – поэты. Это свойственно русской фольклорной интонации.

Помните? 

«Раньше стоял один столб, на столбе доска с надписью: «Архангельск». Народ ютился кругом столба. Домов не было, о них и не знали. Одни хвойными ветками прикрывались, другие в снег зарывались, зимой в звериные шкуры завёртывались. У меня был медведь. Утром я вытряхивал медведя из шкуры, сам залезал в шкуру. Тепло ходить в медвежьей шкуре, и мороз – дело постороннее. На ночь шкуру медведю отдавал». 

Чем не мюнхгаузовщина? Но насквозь архангельская по сути.

Его не слишком щедро публиковали, в особенности – на всесоюзном уровне. Первая большая московская писаховская книга вышла только в 1957 году, в «Советском писателе». Зато равнодушных читателей у Писахова не было. И в его родной город со всей страны шли восхищённые письма, к которым привыкли почтальоны: «Архангельск. Писахову». Всё было ясно без лишних пояснений.

Памятник Степану Писахову в Архангельске на Чумбаровке. Фото Анны Клепиковской.

Писахов прожил немногим более восьмидесяти лет, но казался вечным Мафусаилом, старожилом на Севере. Слишком много перемен, войн, революций происходило в те времена – год шёл за два. Он казался человеком из далёкого прошлого, который знавал легендарных, давно ушедших героев. Ведь Писахов начал свою арктическую эпопею в эпоху Георгия Седова, Владимира Русанова и Георгия Брусилова. С каждым из этой великой тройки он не только был знаком, но и соработничал. Каждого оплакивал, когда стало ясно, что они навсегда остались в Северном Ледовитом океане. Писахов застал и годы советского арктического бума, когда за достижениями полярных исследователей следила вся страна. Георгий Ушаков, Отто Шмидт, Иван Папанин – художник и писатель участвовал и в их смелых предприятиях. И при свете горелки рассказывал им свои парадоксальные истории, которые – как архангельская треска – никогда не приедались…

Гений места

Уже через много лет после смерти сказочника, в 1977 году, на экраны вышел мультфильм «Не любо – не слушай» по мотивам писаховских небывальщин. Эта десятиминутка сразу всколыхнула всеобщий интерес к Писахову. Вскоре одноимённая книжка вышла в популярной и многотиражной детской серии «Фильм-сказка».

Знакомство автора статьи с Писаховым началось в раннем детстве, вот с этой книжки.

Потом появились новые рисованные истории по мотивам архангельских сказок Писахова и Шергина. Эти мультфильмы многим открыли мир Русского Севера. В этом нам помогли режиссёр Леонид Носырёв, художники, а также актёр Евгений Леонов, превосходно игравший своим волшебным сипловатым голосом. Игравший Писахова – без фальши. Увлекаясь, мы не всегда вспоминаем, что создали этот мир всё-таки не мультипликаторы, а Писахов и Борис Шергин – два друга-писателя, живших в переломное время.

Писахов с детства чутко прислушивался к северному словотворчеству. И это очень важно, чтобы дети получали из своих первых книжек не только «словарный запас», не только уроки и переживания, но и интонацию. Сказки Писахова интонационно захватывают даже самых неискушённых. Читатели «14 – » всегда безошибочно чувствуют, что с ними ведут непринуждённую беседу – с шутками, с дразнилками, не без хвастовства. Но – именно непринуждённо, без лицемерия. Зато и запоминаются писаховские байки накрепко. Проходит десять, тридцать лет после прочтения – и мы неожиданно, по случаю, вспоминаем эти весёлые истины, произносимые с узнаваемым говорком: «Летом у нас круглы сутки светло, мы и не спим. День работам, а ночь гулям да с оленями вперегонки бегам. А с осени к зиме готовимся. Северно сияние сушим».

Забыть о нём невозможно. В своём родном городе Писахов и поныне – гений места. Мы смотрим на Белое море его глазами. Так тому и быть.

Белое море на картине Степана Писахова

Автор: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»