Сейчас в Архангельске

04:49 3 ˚С Погода
18+

Морские люди. Продолжение

Воспоминания Юлии Сергеевны Попихиной, Терский берег, деревня Кузрека. Продолжение

Терский берег Кузрека Умба Война на кольском полуострове
Василий Матонин
8 июня, 2020 | 14:45

Морские люди. Продолжение
Проверка невода. Фото И.А. Мазова, 1970 г., из собрания Музея истории, культуры и быта терских поморов посёлка Умба.




Воспоминания Юлии Сергеевны Попихиной, Терский берег, деревня Кузрека. (Продолжение, начало здесь.)



ПОМОРЫ, ПОМОРЦЫ И ПРОМЫШЛЕННИКИ

Наши дедушки и бабушки себя «поморами» называли и «поморцами» (это наиболее древнее название). Папа говорил – «промышленники», потому что мы должны были не только на море промышлять, но и в лесу. Морской промысел здесь 3-4 месяца – и всё! А год-то длинный! Как прожить? Моё родное село Кузрека фактически существовало в двух отделениях. На море мы промышляли в двадцати-тридцати километрах от села, и в дадцати пяти километрах от нас было озеро – Вялозеро. Часть родственников у нас там жила, сорок человек. Была там семья обрусевших лопарей, а остальные были русские поморы.

Когда опричники Ивана Грозного учинили в Умбе разгром, в Вяле (это Умбский погост) часть людей бежали по реке Вяле на Вялозеро. Это рыбное озеро. Там часовня была во имя Андрея Первозванного. Когда лесопромышленник Беляев построил завод и начал все речушки использовать для сплава леса, добрался он и до Вялозера. Появился там ещё один хозяин. Поэтому, кроме морских промыслов, у нас ещё и лесопромышленное предприятие образовалось. Непросто было поморам сохранить свой уклад жизни. Нас с лесопунктом только речка разделяла.

Когда в 30-е годы создавали рыболовецкие колхозы, они располагались на берегу моря. У нас был колхоз, в котором деревни на тридцать километров разделены. Дорог нет. Даже на лошадях невозможно проехать, поскольку топкие болота кругом. Председатель колхоза и сельсовета вынуждены были пешком ходить из конца в конец. Зимой, когда замерзали болота, на оленях можно проехать.

Глядя на людей, работающих в лесопункте, колхозники невольно задумывались, а стоит ли им за колхозное дело болеть и переживать? Нет ни паспортов, ни выходных, ни денег, ни отпусков. Детям будет шестнадцать лет, они тоже колхозниками становятся.

Промышленники. Из собрания А.И. Сидорова.JPG 

Промышленники. Фото из собрания А.И. Сидорова.


 

С МЕДВЕДЯМИ И СЕТЯМИ

Весной многие виды озёрной рыбы идут на нерест – нерестуют. Поскольку отец наш без ног, олени ему помогали. Есть у нас озеро Хлебное. Когда отец вообще не мог шевелиться, мы на это озеро с бабушкой и сестрой ходили. Сети бабушка ставила. Мы дровишки подносили. Была маленькая избушка на озере. Семью-то нужно кормить! Отцу сделали протез и два костыля. Он встал и решил нас взять на настоящую рыбалку – на весновку. Это значит, что там нужно недели две-три прожить в лесу, пока нерест идёт. Семь километров мы проехали по морю. Лесной дорогой – четырнадцать километров. Отцу на костылях сложно идти. Поэтому мы отправились морем. Доехали. Вытащили лодку на сушу, а дальше – тропа. Прошли от берега моря километра два. Мы с сестрой, брат (ещё меньше нас, шесть лет ему было), мальчишка деревенский (мой сосед) и отец. Далеко от отца не уходим. Он идёт позади. Иногда нам кричит: «Сейчас будет болото! Обходите слева! Подойдём к ручью и сделаем большой отдых!» Что-то у него на протезе раскрутилось. Мы с сестрой прибавили ходу. Мальчишка (мой ровесник) – человек бывалый. Он решил, что если есть ручей, то, может, и форель будет. Они с нашим братом начали удилища вырезать, а мы с сестрой к ручейку спускаемся. И вдруг перед нами встаёт на задние лапы огромная медведица! Раскрыла пасть и как рявкнет! Мы от страха обмерли. Даже мысли не было бежать. Вдруг слышим папин крик: «Не убегайте от медведя! Не показывайте медведю спину! Отступайте, пятясь потихоньку». А парни, услышав рев медведицы, удилища покидали и к нам! Отец закричал на них особым текстом. Запретил двигаться. А медведица-то не одна: у неё два медвежонка. Они подняли визг, как поросята. И вот она за ручей сначала одного перенесла, взяв за шкирку, а потом другого лапой подтолкнула.

Отец приблизился к нам и скомандовал: «Отступаем на болото, на кочку! Там все садитесь! Не машите руками, не кричите». И сам к нам присоединился. Говорит: «Медведице надо показать, что мы ей не опасны. Она за детей беспокоится. Минут десять-пятнадцать ещё визг слышался, а потом стали медведи удаляться. Утихло всё. Мы с полчаса посидели. Пошли дальше. Далеко от отца не отходим. Отец говорит: «Смотрите! Ваше счастье, что тут нет сосны. Если б была сосна, медвежата бы полезли на дерево, а медведица могла бы вернуться и расправиться с нами за то, что мы её покой нарушили. Она, наверное, тоже пришла отдохнуть к ручейку. Ручей журчал, медвежата чавкали, так медведица и не почуяла, что люди подходят».

Потом мы ходили по другой, длинной дороге. Каждые три дня уносили домой рыбу, а приносили хлеб и сменную одежду. Плотвы много: котелком можно было зачерпнуть. А вот на щуку ставили сети! Отец ещё зимой на оленях привёз к озеру бочку и соль. Это очень тяжёлое дело. Считалось, что рыба, пойманная в озере и засоленная, будет стоять всю зиму. Никто не возьмёт её. И людей мало, и плотва не представляла большой ценности. Рядом с избушкой стоял сарайчик, к которому можно на лодке причалить. У отца на этом озере ещё с довоенных времён была старая лодка. Где он оставил её, там и взял.

Утро начиналось с того, что мы костёр разводили. В избушке была печка-каменка, без трубы. Мы эту печку топили. Дымом всё заполнялось. Потом проветривали, но камни оставались тёплыми.

У отца кое-где были сетки поставлены и капканы на щук (есть такая снасть интересная). Мы едем однажды по озеру, возвращаемся. Видим – двери сарайчика раскрыты. А там уже полбочки мелкой плотвы засолено. Её не чистили. Мы говорим: «Воры пришли!» Отец отвечает: «Какой дурак солёную плотву будет брать, когда свежей полно!». Там, где ручьи впадают в озеро, плотва нерестится, и её было много. Подъезжаем ближе, смотрим: разломанная бочка в воде плавает. Каждая дощечка отдельно. Оказывается, зашёл медведь, похозяйничал, обручи разломал, рыбу или съел, или помял.

Потом ещё разок с медведем была встреча. Отец особенно дорожил сетью, связанной из чёрных нитей, и считал её самой уловистой, потому что рыба не видит чёрный цвет. У нас все рыбаки сети сами вязали. Тогда же не было ничего в магазине. И на эту сеть у него поставлены новые грузила (кибасы). Их обычно делали из глины или из камней, оплетённых берестой, а на чёрной сети грузила были навешаны из изогнутого провода. Подъезжаем однажды – кибасов нет. Отец подумал, что кто-то из рыбаков снял. Поехали другие сети смотреть. Утром папа говорит: «Поехали обратно. Кто всё-таки мог кибасы снять? Подъезжаем. Отец сказал: «Ну, всё, ребята! Медведь здесь побывал». И действительно. Медведь подходил. Один конец сети был привязан к берёзке. Он вытащил сеть вместе с березкой и кибасами. Вся сеть была разорвана. Медведь рыбой лакомился. Кольца мы собрали. Вот так и весновали: с медведями и сетями.

 

ОБИДА

Местные жители сами сети и невода вязали. Коноплю для ниток покупали в Архангельске, а потом должны были её расчесать, скрутить на специальных прялках. Одна женщина из Умбы у нас в музее расплакалась. Рассказала, что, когда была маленькой, все ногти испортила, скручивая коноплю. Отец обещал ей ленты, платье за работу и на всю жизнь обидел – не купил! Потом были десятки платьев, да не те – не обещанные!

 

АГАР-АГАР

Анфельцию стали собирать в довоенные годы. Фабрику «Ударницу» строили до войны. Уже варочный цех был, но, когда началась война, водорослевый комбинат в Архангельске отозвал своих рабочих. После войны собирать-то анфельцию собирали, но здесь не обрабатывали. Из анфельции варили агар-агар в виде пластинок. Этот агар-агар пользовался большим спросом. Особенно в Ленинграде. Анфельция обычно бывает фиолетового цвета, но при дожде отмокает до белизны. Когда она вываривается, то становится желеобразной массой и застывает. В магазинах у нас раньше продавалась.

 

СЕВЕР ЕСТЬ СЕВЕР

В начале войны в Умбе был не военкомат, а приписной стол в клубе. Во время мобилизации мужчин повестками приглашали в клуб и называли время сбора. В 44-м году весь сундук из Кандалакшского военкомата с нашими документами передали в Умбский военкомат. В своё время никто эти документы из сундука не разбирал. Когда пошла я в военкомат, чтобы выяснить, какие у них есть сведения о ветеранах войны, они мне подали список на 180 человек. В этом списке были только имена людей, чьи матери и жёны пользовались льготами за погибшего сына или школьников наших (у нас был выпуск 40-го года).

Из двадцати трёх мальчиков – выпускников нашей школы – в живых осталось трое. Первый выпуск первой средней школы был в 1939 году: двенадцать девочек. Все они поступили в учительский институт в Мурманске, продолжили учебу и стали учителями. Тогда открыт был только Мурманский институт. Класс 40-го года выпуска был очень активным. В нем учились парни-переростки, которые работали уже после седьмого класса, пока не появилась средняя школа. Когда среднюю школу открыли, некоторые из них продолжили обучение. Эти мальчики ещё в Испанию просились воевать. Им ответили: «Учитесь, растите здоровыми, занимайтесь спортом».

В начале апреля 42-го года ребятам из десятого класса принесли повестки. Все мальчишки мечтали о фронте, но и школу хотели окончить. В тот же вечер им вручили свидетельства о среднем образовании. Утром они должны были явиться к приписному пункту с лыжами, лыжными палками и парой белья. Их пешком отправили за сто с лишним километров в Кандалакшу. Снег был сырой, шёл дождь, и лыжи мальчики стали оставлять уже на третьем-четвертом километре. Два дня они добирались до Кандалакши. Там лужи, а они в валенках. Только дошли до военкомата, сразу всех скороспелых десятиклассников посадили в машину-полуторку и повезли. Обмундировали, накормили и первым же поездом отправили в Беломорск. Там был штаб фронта. Решили сделать из них офицеров.

В апреле 1942 года по приказу Ставки на полуострове Рыбачий была попытка нашего наступления. В этом сражении мой отец получил тяжёлую рану. Целая дивизия была заморожена. Это было в районе Рыбачьего и Долины Славы. И вот наших ребят тоже туда отправили. Неудачное было сражение. Тысячи погибших. В это время снег выпал. У нас такое бывает иногда: посреди лета вдруг холод накатывает. Север есть север. Из Кеми 52-ю дивизию сняли в летнем обмундировании и перебросили на Кольский полуостров. Отец наш был не только ранен 30-го апреля, но ещё и обморожен. Нераненую ногу пришлось ампутировать из-за гангрены. Потом он до конца жизни мучился. Сражение оказалось бестолковым. На какой позиции стояли, там и остались.

Снегопад в Умбе

Снегопад в Умбе  


СКОРО ВОЙНА КОНЧИТСЯ

Две [наших] девочки погибли в Ленинграде во время блокады. Худякова, одна из них, в госпитале работала. Была награждена Орденом Красной Звезды. О ней «Комсомольская правда» писала.

Трагически сложилась судьба ребят-танкистов. Сначала они участвовали в боях подо Ржевом, а потом в Курском сражении. Был парнишка, который мечтал об авиации. Один бывший ученик служил сапёром. Его послали на Дальний Восток. Он постоянно подавал рапорты об отправке на фронт. Родителям писал: «Подыскивайте мне невесту. Скоро война кончится, и я вернусь». Стариков своих обнадёживал, подбадривал, но и его война нашла.

 

ЦИФРЫ – БУКАШКИ

Если кто учиться уезжал -- никого не держали. Я уехала в 49-м году. Во время войны детства у нас не было. Как могли – сразу начинали работать. В семь лет меня в школу не отпустили: в няньках нужно было сидеть. Бабушку парализовало. Думали люди, что война будет недолгой. Отец на фронт с должности председателя колхоза ушёл. Как мать могла допустить, чтобы колхоз разваливался? Мать была заведующей фермой, но ещё и дополнительную работу на себя взвалила. Сестра из Умбы домой сбежала, когда бабушка заболела, но мать её обратно отправила учиться. Отец наказал, чтобы дети учились.

Родственники Ю.С. Попихиной перед войной.JPG

Фото из архива Ю.С. Попихиной


Я в первый класс не ходила, но научилась читать и считать до ста. Алфавит знала только печатный. Помню горе своё: задачи решать не могла, пока в школу не пошла. Учительница мне объяснила, как задачи решать. Я не понимала, что с этими цифрами делать. Смысл не доходил. Тетради не было. Писала на рыхлой упаковочной бумаге. Чернила разводила и писала пером, которое вставлялось в длинную деревянную ручку. Мне учительница дала задание написать в несколько рядов цифры один и два. У меня все цифры расплылись по бумаге, стали похожи на букашек. Поставила она мне – «плохо». Тогда не цифрами ставили оценки, а писали «плохо», «хорошо», «отлично», «посредственно». Я пришла домой радостная от того, что мне учительница красными чернилами оценку поставила. Мама мне сказала: «Чего радуешься-то? Здесь написано – плохо!» Я – в рёв! И всё-таки первый класс окончила вместе с другими детьми, которые ходили в школу. Контрольные работы писала после всех – самая последняя. Вечером мама приходила с работы, а я шла к учительнице в школу. Вот так у меня начинался первый класс. Зато я была нянькой троих детей и парализованной бабушки. 

Родители в молодости.JPG

Фото из архива Ю.С. Попихиной


Самым тяжёлым делом было наносить ушат воды. Воду надо поднять из колодца, выкрутить ведро. Рост маленький у меня. Боялась упустить вертушку. Несколько поленьев подставляла под ноги. Когда фотографировали первый класс, мне стыдно было. Я казалась себе старше всех детей, хотя по возрасту была не самая старшая. Тогда в школу некоторые дети шли восьми лет. 

А когда раненый отец приехал, дома у нас настоящий колхоз образовался. Отец нам организовывал работу, командовал нами. Мы и на море ездили с ним, и рыбу добывали из озера. Я себе испортила позвоночник, потому что воду носила на коромысле с ушатом, да ещё и в обморок падала. Поэтому, когда семь классов окончила (нас в Умбе таких несколько девчонок было), мы решили поехать учиться в Петрозаводск.

 

ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕТРОЗАВОДСК

Одна из подружек проучилась в Петрозаводском библиотечном техникуме один год и сагитировала всех поступать учиться. Десять девчонок с фанерными чемоданчиками под навесными замками поехали в Петрозаводск. Поскольку уезжали мы надолго (на каникулах нам здесь не бывать до лета), нам всем в местной сапожной мастерской сапоги заказали. Ходить в бахилах – рыбацких сапогах -- мы с детства привыкли, а нам сшили сапоги с каблучком, подбитые деревянными шпильками.

В Кандалакше мы сели в общий вагон поезда, а рядом каких-то матросов перевозили. Поезд шёл с Мурманска на юг. Как увидели нас матросы – такое чудо, -- так всю дорогу до Петрозаводска потешались над нами. Наши чемоданы казались нам ценными, а что там было? Пара белья! Обязательно кто-то не спал – караулил вещи.

Приехали мы в Петрозаводск, поступили учиться в педучилище, учились. Кто-то поступил на «пионерское отделение», кто-то на «спортивное». Я поступила на отделение «школьный учитель», где готовили учителей начальных классов. Это было в 49-м году. Петрозаводск был тогда столицей союзной Карело-Финской республики со своими министерствами, университетом, институтом, техникумами. В годы войны Петрозаводск оккупировали. После войны многие люди жили в подвалах. Если вечером идёшь по городу, то на уровне ног в зданиях огоньки светятся. И под нашим педучилищем жили люди – те, кто работал в педучилище. Здание было дореволюционной постройки. Многие дома брали с боем и разрушили. В 49-м году город уже расчистили. Один раз мы на субботнике кирпичные завалы расчищали. Сапёры ходили с миноискателями.

 

ДЕТСКИЙ ДОМ

После училища отправили меня работать в Олонецкий детский дом. Ближе к Ладоге (в бывшей Олонецкой губернии) был городок Олонец. Две речки там протекало, судоходных для карбаса. Стояло много купеческих домов. Я в Олонце работала шесть лет: три года воспитателем и три года завучем. Детский дом был необычным. Его открыли ещё во времена Дзержинского, когда в 1920-м году шла борьба с детской беспризорностью. 

В годы войны детский дом эвакуировали по Мариинской системе каналов в Вологодскую область. Во время блокады Ленинграда детский дом принял часть ленинградских детей, вывезенных по дороге жизни. В Петрозаводске нас удивила группа шикарно одетых девочек с добротными чемоданами. В общежитии мы оказались в одной комнате. Это были дети из детского дома, разодетые по сравнению с нами. Государство заботилось о них. Когда я приехала в детский дом, одна из наших сокурсниц, бывшая воспитанница пионерского отделения, родом из Ленинграда, осталась в Карелии, вышла замуж. Какая-то часть детей вернулась в Ленинград, но у многих родители умерли.

В Ленинградский университет меня не отпустили, потому что и в каникулы воспитанники детского дома нуждались в уходе и в заботе. Это были сироты и дети заключённых. У них родители либо на войне погибли, либо в лагере срок отбывали. Потом я поняла, что многие репрессированы ни за что. У мальчика Бовина (до сих пор его помню) папа лежал где-то в госпитале, а мама погибла.

Через три года поступила я в петрозаводский Педагогический институт на исторический факультет. Автобусом приехала из Олонца в Петрозаводск. Думала, надо родителей навестить. Встретила подружку. Она с документами приехала, а у меня документов нет – они в Ленинграде. Заходим мы в канцелярию. Подруга сдаёт документы. Вдруг входит декан, начинает с ней приветливо разговаривать, а заодно и меня расспрашивать, поступаю ли я? Я говорю: «Нет, не поступаю. К сожалению, мои документы в Ленинградском университете». Декан мне сказал: «Пишите заявление в наш университет. Мы запросим ваши документы. Сдавайте экзамены». К счастью, я экзамены сдала хорошо. Это был 1957 год. Нас по истории особо не гоняли. Недавно разоблачили культ Сталина. Вот так я поступила в институт, а потом окончила его.

 

БАНТИКИ

Работая в Олонецком детском доме, я поехала в Ленинград покупать девочкам банты. В то время стали появляться капроновые бантики. Каждый месяц у детей был день рождения: у декабрьских, январских и так далее. И для девочек нет лучшего подарка, чем бант. Вы бы видели, какая была у них радость! И как они ждали своего дня рождения в надежде на то, что им бант подарят! А где бант возьмёшь? И вот я поехала в командировку за бантами.

 

ВСЕ НЕ ВЕЧНЫ

5 марта 53-го года умер Сталин. Я на практике была в Карелии, в Пряжинском районе. Там проживали вепсы, и был лагерь. Часть людей, отсидев срок, там оставалась. Семьями обзаводились. Из райцентра в сопровождении военной охраны на лошадках приехал лектор. Всех созвали на митинг. Сидели в зале люди бывалые. Кто похохатывал, кто свои байки травил. После лекции никто не аплодировал и не выступил, никто сочувствия не проявил. Сейчас много говорят о том, что в стране до обморока многие переживали смерть Сталина, но я ничего подобного не видела и не слышала. Помню темноту и какую-то тягость. Все не вечны.

 

ШКОЛЬНЫЙ МУЗЕЙ

В школе вместе с детьми мы создали краеведческий музей с двумя отделениями: о поморах и обо всём, что связано с уроками краеведения по курсу истории. Помогали мне ученики из сёл. Они уезжали на каникулы и привозили экспонаты для музея. Я познакомилась с Николаем Корниловичем Клещёвым из Чаваньги. Он тоже с интересом изучал историю нашего края. Зять Николая летал на самолёте. У нас сообщение было с помощью «кукурузников». Поэтому многие экспонаты он привозил бесплатно. Мои ребята бегали за ними на аэродром. Кроме того, я использовала наш Кузрецкий арсенал. Там у нас тоже было кое-что в своём доме, и местные жители отдавали мне старинные промысловые предметы. Потом мы создали комнату боевой славы. У нас были контакты с командиром партизанского отряда «Большевик Заполярья». Нагрузили на меня «Книгу памяти», да мы в школьном музее уже начали этим заниматься.

 

БРАТЬЯ

Нас в семье было восемь братьев и сестер. Все выучились. У четверых – высшее образование, у четверых – техникум окончен. Колхозу поморы не нужны стали. Один брат стал токарем-универсалом. Работал на предприятии оборонной промышленности «Арзамас-16» в Сарове. Потом поступил в машиностроительный институт в Ростове. Женился. Приехал на север. Работал вахтовым методом на Кольской сверхглубокой скважине. Второй брат -- дважды мастер спорта. Его самые большие успехи – бронзовая именная медаль на Спартакиаде народов СССР в Свердловске. Был в составе сборной команды по биатлону. Окончил институт. Строил «Абакан-Тайшет» в годы студенческой практики. Когда диплом получил, работал начальником строительно-монтажного поезда, главным инженером в Кандалакше. К сожалению, его парализовало, и он лежит уже несколько лет. Такая судьба. Сердце тренированное. Пытались лечить его от инсульта, но вторичный инсульт случился. Самый малый у нас в «Артеке» побывал, геологом стал. Вторую часть дома, где у нас был склад анфельции, иногда занимали геологи. Брат подрастал, постоянно бывал у них и ни о чём, кроме геологии, слышать не хотел. В сорок семь лет умер из-за болезни крови. Началась перестройка, и перестали финансировать геологические экспедиции. Он работал в Северо-западном геологическом управлении. Появился заказ на нефть – все деньги на выполнение этого заказа. Появился заказ на золото – ни на что другое тоже денег нет. А брат работал «первопроходимцем», как он сам себя называл: занимался первичной геологической съёмкой. Нашёл рудопроявление молибдена на Кольском полуострове.

 

МУЖ

Когда я в Умбу приехала, то сразу начала работать в школе. Здесь преподавал в первой школе кавказец-историк по фамилии Асанов. Я опоздала к началу учебного года, и Асанова уговорили ещё год поработать. За этот год он успел жениться, и мне пришлось поехать на лесоучасток, где первая Умба была. Я там год проработала учителем начальной школы за одну декретницу. А у Асанова молодая жена на сносях. Куда уезжать? Они ещё на год остались. Меня перевели на Мосеево за Кузрекой. Там я ещё год отработала. Когда семья Асанова уехала на Кавказ, я начала работать в своей родной школе, тридцать лет работала учителем истории. Работала бы, наверное, и ещё, но парализовало мужа, и я начала за ним ухаживать. У меня много племянников, братьев и сестёр, но своих личных детей не было. Муж работал на ретрансляторе, а там низкочастотные передатчики, и, видимо, это сказалось на его здоровье. Они же в магнитных полях работают. Муж инженером был, и все замеры, передачи с Останкино по радиорелейной линии, все неполадки – происходили на включённой аппаратуре. У них даже коврики увозили на дезактивацию, так что работа была не полезной для здоровья.

 

Записали Василий Матонин  и  Светлана Рапенкова 11 - 14 февраля 2020 года. Подготовил к публикации Василий Матонин. Публикатор благодарит Юлию Сергеевну Попихину и работников Музея истории, культуры и быта терских поморов посёлка Умбы за предоставленные фотографии.

далее в рубрике