Оленеводческий совхоз: между вчера и сегодня. Часть II

Все описанные выше практики применялись в обычные годы, когда условия для оленеводства были средними или хорошими. В плохие годы, когда потери оленей оказывались большими из-за эпидемий или неблагоприятных снеговых условий, использование совхоистских практик, судя по всему, обычно росло. Так, например, исследование динамики изменения численности совхозных и  личных оленей на севере Коми АССР в XX веке даёт интересную картину: с 1935-го года вплоть до середины 1950-х годов кратковременная динамика изменения численности колхозных и личных стад совпадала: в годы, когда численность колхозных стад падала из-за неблагоприятных внешних условий, происходило сопоставимое по масштабам сокращение личных стад колхозников, а годы, благоприятные для  колхозных стад, были таковыми и для личных. В 1954-55 годах тундры северо-востока европейской части России поразила крупная эпидемия ящура, вызвавшая самый значительный падёж оленей в этом регионе за весь колхозно-совхозный период: общее количество оленей упало почти в два раза. Однако сокращение численности колхозных оленей оказалось в этот раз гораздо более значительным, чем сокращение личных стад – последние в целом по северу республики сократились всего на 20%. Что самое важное, начиная с этого момента, кратковременная динамика личных стад отвязывается от динамики коллективных: сокращение колхозхных и совхозных стад из-за неблагоприятных внешних условий  больше не сопровождается сокращением личных стад (да-да, именно так, личные стада не просто сокращались в меньшей степени, чем совхозные – они не сокращались в такие годы вообще, происходило лишь замедление или остановка их роста). Наоборот, факторы, которые приводили к сокращению общего количества личных оленей, были весьма далеки от природных: хрущёвская борьба с личными хозяйствами, переформирование бригад и закрытие посёлков в годы укрупнения, отток оленеводов из отрасли в начале 1980-х. Поскольку, как уже говорилось, личные олени содержатся и всегда содержались вместе с колхозными/совхозными, в одних стадах с ними, то такая «отвязка» динамики может объясняться только тем, что  оленеводы нашли возможность компенсировать потери личных оленей. А единственной такой возможностью были совхоистские практики. 

Пожалуй, лучшим показателем степени развития совхоистских практик в позднесовесткий период является процент личных животных в совокупном оленьем стаде. Этот показатель в позднесоветский период сильно разнился от региона к региону, показывая значительные различия в развитии совхоизма. Наименьшим он был на крайнем северо-востоке страны, на Чукотке, Камчатке, в Магаданской области, на северо-востоке Якутии (там в личном владении оленеводов находилось около 10% общего поголовья), наибольшим – в ямальских тундрах (там личным был каждый третий олень). Тундры Европейской части страны занимали промежуточное положение (в личном владении до четверти поголовья).

Причины таких заметных различий указать сложно. Можно лишь предположить, что северо-восток страны, в то время являвшийся основным  её оленеводческим регионом с наибольшим на севере оленьим стадом, также являлся и своеобразной лабораторией модернизации оленеводства: здесь широко применялись всякого рода технические и технологические новшества, такие как кочевание оленеводов на вездеходах, сменный выпас (при нём оленеводы не кочевали постоянно со стадом, а работали посменно – пока часть пастухов дежурила у стада, другая часть пастухов жила в посёлке, занимаясь оседлыми работами и готовясь сменить дежурных на вертолёте), производственное кочевание (при котором в тундру на смену отправлялись лишь мужчины, а женщины и дети постоянно жили в посёлках) и ряд других. Эти нововведения отрывали семейное хозяйство от тундрового совхозного, разводили работу и быт оленеводов в две различные сферы. Что, возможно, ещё более важно, они создавали зависимость оленеводов от совхозной инфраструктуры, снабжения и транспорта и соответственно расширяли возможности администрации контролировать пастухов, не давая развиться в полной мере совхоистским практикам. Такое предположение выглядит логично, однако у него есть серьёзный недостаток: сходная политика модернизации и технологизации оленеводства проводилась советским правительством также и на крайнем западе российской Арктики, на Кольском полуострове – наиболее развитом экономически арктическом районе СССР. Там также вводились кочевание на вездеходах, стационарные оленеводческие базы, производственное кочевание. Это, однако, не помешало серьёзному и широкому развитию здесь совхоизма и совхоистских практик. Видимо, определённое влияние имели и культурные факторы, традиции оленеводческих народов в двух регионах.

Пост-советский пост-совхоз

Крушение советской системы в начале 1990-х годов породило, как теперь задним числом можно констатировать, и серьёзные вызовы, и новые возможности для оленеводства. Вызовы состояли, прежде всего, в параличе совхозной инфраструктуры: прекратились выдачи совхозной затоварки (продуктов и материалов) оленеводам, регулярные полёты в тундру вертолётов; встали совхозные вездеходы перестали поддерживаться в надлежащем состоянии корали и забойные пункты, кое-где даже временно прекратилась вакцинация животных. Зарплаты оленеводов и чумработниц также резко сократились. С другой стороны, были отменены все прежде существовавшие ограничения на поголовье личных оленей и частный сбыт оленеводческой продукции. Поскольку по крайне мере в части оленеводческих регионов страны совхоизм, как описано выше, был весьма развит, оленеводам, проживавшим там, воспользоваться открывшимися возможностями было часто легче, чем даже жителям посёлков. Этому в немалой степени способствовало и значительное ослабление контроля за движением бывшего совхозного поголовья, перешедшего теперь к сменившим совхозы ПСК, Акционерным обществам, Унитарным предприятиям и т. д. Известный специалист по российскому оленеводству А. А. Южаков необычайно метко назвал эти предприятия «пост-совхозами» - термин, который и мы будем использовать.  В обстановке всеобщей неразберихи и паралича правовой системы в стране возможностей у пост-совхозов контролировать оленеводов было куда меньше, чем у настоящих совхозов, а сами оленеводы, возможно, и не без причин, видели в манипулировании пост-совхозной собственностью что-то вроде проявления высшей справедливости. В 1999 году, во время моей первой полевой работы в тундре, один из молодых оленеводов коми заявил мне буквально следующее: «Денег ведь они нам не платят, а хотят, чтобы мы работали. Это несправедливо, правильно? Вот мы и работаем, а зарплату сами берём – это справедливо, ведь так?». Честно говоря, я не знал тогда и не знаю до сих пор, что ему можно было ответить.

Известный отечественный специалист по статистике и экономике оленеводства К.Б. Клоков заметил, что по судьбе, постигшей оленеводство в постсоветский период, север нашей страны можно чётко разделить на три части. 

Первая часть включает северо-восток страны, где в 1990-е годы произошло резкое и ужасающее сокращение численности оленей: в целом количество оленей здесь сократилось более чем в четыре раза, а в отдельных регионах падение численности было семикратным. Это сокращение произошло на фоне распада и ликвидации бывших совхозов. С начала 2000 годов региональные власти здесь взяли курс на воссоздание крупных оленеводческих предприятий (пост-совхозв), что практически немедленно привело к остановке падения и началу роста численности оленей, который продолжается и поныне, хотя о восстановлении поголовья советского времени здесь пока говорить не приходится. Интересно – и крайне важно, на мой взгляд, - подчеркнуть, что рост этот происходит именно за счёт роста пост-совхозного поголовья оленей. Личное оленеводство на северо-востоке страны кризис не пережило, и в большинстве регионов северо-востока процент личного поголовья сейчас меньше (кое-где и значительно меньше), чем даже в позднесоветский период (когда, напомним, он был здесь и так очень небольшим по сравнению с другими регионами страны). В настоящий момент оленеводство здесь практически полностью пост-совхозное.

Вторая часть российской Арктики представлена Ямало-Ненецким Автономным Округом, в особенности его северными районами. Здесь после крушения советской системы начался, наоборот, достаточно быстрый рост оленьего поголовья, который продолжается до сих пор, превратив ЯНАО в крупнейший оленеводческий регион планеты (здесь в настоящий момент сосредоточена треть мирового поголовья домашних северных оленей), а также в зону нарастающего экологического бедствия из-за перерасхода в результате выпаса оленей биоресурсов тундры. Заметим, что рост оленьего поголовья произошёл в основном за счет личных оленей. Пост-совхозные стада в 1990-е годы здесь, наоборот, ощутимо сокращались, хотя полного распада пост-совхозов, подобного тому, что имело место на северо-востоке, не произошло. Начиная с 2000-х годов пост-совхозам удалось консолидироваться, остановить сокращение своих стад и даже начать их рост, однако локомотивом развития отрасли они так и не стали. 

Наконец, третья часть российской Арктики представлена европейскими тундрами – Кольским полуостровом, Ненецким Автономным Округом и Республикой Коми. Здесь после крушения советской системы… не произошло ничего существенного. Общее поголовье оленей в целом осталось на позднесоветском уровне, либо сократилось, но очень незначительно по сравнению с северо-востоком. Структура поголовья изменилась сильнее: произошло некоторое перераспределение оленей из совхозных стад в личные, что привело к росту процента личных оленей, составляющих ныне примерно треть общего стада. Самое важное, однако, то, что пост-совхозы здесь не только выжили (что отличает этот регион от северо-востока), но постоянно оставались основной формой организации оленеводства (что отличает регион от Ямала): практически все европейские оленеводы нашей страны до сих пор работают в постсовхозах, полностью частное оленеводство в заметных объёмах здесь отсутствует.  С другой стороны, организационная роль пост-совхозов не соответствует их экономической роли в хозяйствах пастухов: основой их домашней экономики являются именно личные олени, в то время как получаемые в пост-совхозах зарплаты являются лишь прибавкой к доходу от них. Так, проведённый мною в середине 2000-х годов опрос среди оленеводов одного из оленеводческих предприятий республики Коми показал, что не более трети их монетарного дохода приходилась на зарплату, в то время как основная его часть (как и практически весь натуральный доход, за исключением, понятно, труднооценимого дохода от совхоистских практик) поступала от личного стада и торговли продукцией личных оленей:  мясом, камусами,  пантами и роголомом, пимами, шапками и т. д. Роль зарплат с тех пор несколько поднялась, но до сих пор, судя по всему, не стала основной. Соответственно, потребность в накоплении личного стада оленей в европейских пост-совхозах ещё выше, чем в советских совхозах. По словам одного из оленеводов-коми, «сейчас если у тебя нет 150 голов, то лучше вообще в тундру не ездить: смысла нету, ты на продукты больше потратишь, чем заработаешь». 

Читатель настоящей работы, несомненно, уже обратил внимание на то, что три региона российской Арктики, выделенные по различиям в пост-советской судьбе оленеводства, полностью совпадают с тремя регионами советской Арктики, выделяемыми по различной степени развития совхоизма, которые мы описали в предыдущей части. Разумеется, это не может быть совпадением – подобных совпадений не бывает. Другое дело, что объяснить связь между совхоизмом и пост-советской судьбой оленеводства не так просто. Уже упомянутый мною выше К.Б. Клоков, например, считает, что процент личных оленей в разных регионах в позднесоветское время отражал меру сохранности в нём традиционного, семейного оленеводства, и чем больше была его сохранность, тем больше была устойчивость оленеводства к кризису. Мне, однако, эта мысль кажется сомнительной: на мой взгляд, Клоков совершает здесь примерно ту же ошибку, которую на заре советского периода совершили ответственные работники Комитета севера, видевшие в коллективистских порядках и принципах равного дележа добычи, сохранявшихся в то время у некоторых народов российского севера, ранние формы коммунистических общественных отношений и считавшие, что этим народам будет легко влиться в социалистическое общество. 

Мне представляется, что связь тут есть, но характер этой связи несколько в другом. Оленеводство в большей мере сохранилось там, где оленеводы в меньшей мере зависели от свохозов экономически, но в большей мере имели с ним неформальные связи. Первое давало им возможность, в какой-то мере преодолеть сложные времена, связанные с разрушением совхозной инфораструктуры и падением зарплат, опираясь на свои  личные хозяйства. Второе создавало стимул продолжать работать на совхоз, не допустить по мере сил его разрушения и потери совхозного стада – просто потому, что неформальные связи с ним важны. Кстати, точно такие же стимулы, на мой взгляд, работали и в центральной России: мне вспоминается однажды услышанная мною история о том, как жители села на севере Кировской области во второй половине 1990-х всеми силами отстаивали совхозную конюшню. Не то чтобы благосостояние их дышащего на ладан совхоза их сильно заботило (большинство из них были безработными в любом случае), но вся их деревня уносила с этой конюшни навоз. Не будет конюшни – откуда брать навоз? Не будет навоза – как вести подсобное хозяйство? Не будет хозяйства – как выжить? Иными словами, выживание как совхозников, так и, как ни странно, совхозов возможно было лишь с опорой на совхоизм. Чем более он был развит, тем лучше это получалось – как на юге, так и, в ещё большей мере, в тундре.

Однако выживание за счёт личного хозяйства в системе совхоизма предполагает не только сохранение совхозов, но и интенсификацию манипулирования совхозной собственностью в личных целях для максимального расширения личного хозяйства. Такая интенсификация, однако, расшатывает совхоз и имеет поэтому определённые пределы, при достижении которых она как бы взрывает совхоизм изнутри: дальнейшее расширение личного хозяйства (в нашем случае накопление личного стада) в рамках совхоизма оказывается невозможным, и хотя совхоизм, без сомнения, создаёт комфортные условия для быстрого накопления личного стада, домохозяйствам, достигшим этого предела, приходится выйти из совхоза и стать полностью частными. Альтернативой является разрушение совхоза. Именно это, на мой взгляд, произошло на Ямале, в то время как в европейской части – то ли из-за меньшего количества оленеводов, то ли из-за большей готовности местных администраций спасать убыточные пост-совхозы, до этого дело до сих пор не дошло.

Заключение

В этой статье мы рассказали об оленеводческом совхозе и оленеводческом совхоизме – странном детище социалистической совхозной системы, существующем до сих пор. В заключение работы хотелось бы кратко коснуться возможного будущего оленеводческого пост-совхоза. 

Администрации оленеводческих предприятий вполне осознают эту проблему, и это во многом объясняет атаку на совхоизм, которая ведётся со стороны администрации в последние годы на многих предприятиях Европейской части России. Например, многие пост-совхозы пытаются снова начать ограничивать численность личных стад своих работников, причём жёсткость этих ограничений порой оставляет далеко позади свои советские аналоги. Например, в ПСКХ «Оленевод», одном из двух пост-совхозов Кольского севера, допустимая численность личного стада оленевода  уже несколько лет ограничивается пятнадцатью головами. К несколько менее жёстким, но действенным методам относятся запрет оленеводам забивать личных оленей иначе, чем на забойных пунктах пост-совхоза и реализовывать их продукцию иначе, чем через пост-совхоз. Подобная мера призвана исключить конкуренцию совхозов со своими работниками-оленеводами за и так весьма узкие поселковые рынки оленеводческой продукции и одновременно ограничить прибыльность личных хозяйств.  На некоторых предприятиях вводится система изымания личных оленей в качестве штрафа за допущенные потери в совхозном стаде, невыполнение производственных планов и прочие провинности. Тем не менее, совхоистские практики в европейском оленеводстве не сдаются легко: оленеводы скрывают личных оленей, продают их на сторону, возмещают потери личных стад несанкционированным забоем совхозных животных. Как не без злобы заметил в разговоре со мной один из оленеводов упомянутого выше Кольского предприятия «Оленевод», «они (администрация предприятия) должны понять, что если лишить оленеводов личных оленей, то совхозные олени пропадать начнут. Жить-то нам надо…».

Пока очень трудно сказать, чем закончится борьба с совхоизмом в нынешних пост-совхозах. Если пост-совхозам удастся поставить под контроль или даже уничтожить личные стада, как это, судя по всему, произошло на северо-востоке России, то они превратятся в крупные сельскохозяйственные предприятия капиталистического типа, где система частного-в-общем будет ликвидирована и работники-пастухи будут работать исключительно за зарплату. Но не исключено, что личные хозяйства смогут возобладать над совхозами и взорвать их изнутри, как это произошло на Ямале. В этом случае будущее оленеводства окажется за мелкими частными кочевыми хозяйствами. Наконец, нельзя исключить и того, что интересы совхозов и их работников смогут каким-то образом вновь прийти в относительное равновесие, как это было в советские времена. Пока сложно понять, каким оно может быть, но в любом случае оно будет означать сохранение совхоизма и пост-совхозов на неопределённое время.

Автор: Кирилл Владимирович Истомин, ИЯЛИ КомиНЦ УрО РАН.