Сейчас в Архангельске

21:17 -7 ˚С Погода
18+

Ямал литературный: от мифологии до постмодернизма

Ямал литературный: от мифологии до постмодернизма

Ямал Неркаги Ругин Литература коренных народов севера
21 апреля, 2018 | 11:00

Ямал литературный: от мифологии до постмодернизма

Елена Ильянкова "Ловец солнца"

Заставка: Елена Ильянкова "Ловец солнца"

Большинство национальных литератур европейских народов прошли на протяжении XVII-XX веков через стадии барочной неупорядоченности, классицистического нормирования, романтического синтеза, реалистического аналитизма, модернистской рефлексии и т.п. Причём отдельные европейские литературы в силу тех или иных внутренних и внешних причин иногда переживали замедленное или, наоборот, ускоренное развитие. Так, в середине XIX века В. Белинский отмечал процесс ускоренного развития русской литературы, Г. Гачев фиксировал те же явления в болгарской литературе второй половины XIX века.
Нечто подобное переживают литературы северных народов во второй половине XX века. Причины ускоренного развития этих литератур в этот период многообразны.

Во-первых, это своеобразие исторического пути и специфика ментального склада аборигенных народов Севера. Есть все основания говорить о неких общих тенденциях, которые проявляются в словесном творчестве любого народа. Речь идёт о мифологической, фольклорной и литературной составляющих, в которых этнос выражает своё мироощущение, мировосприятие и отношение к окружающей реальности. В мифологической и фольклорной компонентах коренные народы Ямала имеют достижения и традицию, достаточно хорошо изученную в работах исследователей XIX-XX веков.
Мифология этих народов входит в общее русло мифологических представлений как общечеловеческого характера, так и более узкого циркумполярного ареала. То же самое можно сказать и о фольклоре. Малые формы, сказки, легенды, предания, героические сказания (например, сюдбабц и ярабц у ненцев) представлены в полной мере и обнаруживают интересные черты сходства с фольклором скандинавских стран [1].

Иначе и сложнее обстоит дело с литературой. Уже говорилось о том, что процесс формирования письменной культуры у коренных народов северо-запада Сибири по известным историческим обстоятельствам пришёлся лишь на XX век. Многие этнографы и писатели отмечают отсутствие традиции письменного общения у северных народов уже в силу природно-климатического фактора [2]. В этих условиях литература народов Севера должна была пройти во второй половине XX в. ускоренный путь развития. В этом процессе что-то творчески заимствовалось из мировой и русской литературы, что-то своеобразно интерпретировалось в национальном духе, но что-то упускалось, искажалось, трактовалось упрощённо, воспринималось с опозданием. Примером подобной ретардации может служить эпиграф из Хемингуэя к книге Е. Айпина «Ханты, или Звезда Утренней Зари»: «Человек не для того создан, чтобы терпеть поражения. Человека можно уничтожить, но его нельзя победить». Ставшая хрестоматийной у нас сентенция американского писателя была написана в начале пятидесятых годов, когда свежа была в памяти великая победа Добра над Злом. Однако за прошедшие полстолетия многое изменилось в нашем понимании человека, оно стало глубже и противоречивее, отношение к взглядам и всему творчеству Хемингуэя также претерпело существенные изменения, и его фраза стала уже «общим» местом, утратила былой блеск.

К.Я. Лагунов отмечает: 

«Наши северяне – манси, ханты, ненцы, селькупы – в массе своей находятся ныне ещё на стадии детства человечества, которое все цивилизованные народы давным-давно оставили за собой» [3].

Можно согласиться с мнением автора, если речь идёт действительно об основной массе народа. Если же говорить об образованной части общества, то различия в ментальности российской и северной интеллигенции не столь разительны, как отмечает исследователь, но всё же существенны. Продолжая метафорический ряд, правильнее было бы сказать, что поэты и писатели Севера в настоящий момент переживают возраст отрочества и юности, тогда как современная русская творческая интеллигенция вступила в пору зрелости. 

Во-вторых, нельзя пренебрегать особенностями социально-политического развития. Имеются в виду взаимоотношения коренных народов на протяжении четырёх столетий с русскими, с культурой, государственностью, конфессиональными и идеологическими институтами России, а затем Советского Союза. Вхождение этих народов в состав государства имперского типа отличает до сих пор их историческую судьбу от судеб родственных народов в Европе и Америке. Швеция, Норвегия, Финляндия, Канада являются странами с достаточно развитой демократической традицией. Патерналистский подход нашего государства к коренным народам российского Севера ощущается и поныне. Поэтому политическая идеология оказывала и оказывает ещё весьма существенное воздействие на развитие культуры и мироощущения коренных народов Севера. Особенно это заметно в области литературы.
Несомненно, что русская и, в особенности, советская литература сыграли в формировании молодых литератур Севера роль, которую трудно переоценить. Однако следует признать, что воздействие литературы «старшего брата» не всегда было тактичным и органичным. Н.А. Рогачёва пишет о молодых литературах Ямала: 

«Их истоки – в фольклоре и в русской, а точнее, советской литературе XX в. Пересекаясь, эти линии влияния формируют потенциальную конфликтность и создают предпосылки неорганического стиля независимо от таланта того или иного художника»[4]. 

Мысль представляется вполне справедливой. Стремление сочетать национальную специфику и каноны социалистического реализма, желание воссоздать некие алгоритмы северной ментальности и одновременно следовать русским классикам не всегда приводило к положительным результатам. Можно понять ненецкого поэта Л. Лапцуя, написавшего следующие незамысловатые, но искренние строки:

Нет, не зря поэты-ненцы
Пишут пушкинским хореем,
Припадая к нему с детства,
Как к живому роднику.

Однако использование известного и доступного стихотворного размера ещё не означает проникновения в глубины миропонимания русского гения. О воздействии поэзии Пушкина и других русских художников слова на своё становление как поэта пишут Леонид Лапцуй и Роман Ругин. Микуль Шульгин, Геннадий Кельчин перевели на язык ханты «Сказку о рыбаке и рыбке» и «Конька-Горбунка». Примечательно, однако, что воздействуют на молодых писателей и поэтов Севера из русской литературы только произведения для детей. Ни серьёзный Пушкин, ни Толстой, ни Достоевский, ни западная классика не фигурируют в воспоминаниях. Зато зачинатель литературы ханты Г. Лазарев переводит на родной язык «Интернационал». Уже эти факты свидетельствуют об уровне и подборе произведений, на которых советская школа формировала будущих писателей Севера. Упрощённый и идеологизированный характер образования первого поколения национальной интеллигенции не вызывает сомнений. И становится понятным, почему талантливый поэт-ханты Р. Ругин слагает в начале 60-х гимн кубинскому солдату и ямальским консервам:

Вижу Кубу в солнце ярком.
Воин смел и бородат,
Ест консервы нашей марки,
На здоровье ешь, солдат! 

Подобного рода конъюнктурность отчасти простительна тогда ещё молодому поэту ханты, однако плакатность, агитационность в духе ангажированной поэзии Маяковского нарушают некие глубинные, размеренные ритмы северной ментальности и поэтики, создают ту самую конфликтность и неорганичность, о которой говорит Н.А. Рогачёва. Идеологический подход к литературе проявился уже с момента её формирования в 30-е годы, когда были написаны первые агитационные пьесы И.Ф. Ного «Шаман» и «Вавле Ненянг». Показательно, что национальная ненецкая литература начиналась с драматического рода – ведь именно театр (а в настоящее время кино и телевидение) был всегда самым доступным и действенным средством формирования новых идейных и моральных качеств у неграмотных масс зрителей. Обе пьесы Ного несли чётко обозначенную идейную нагрузку: разоблачение шаманизма и прославление народного героя, выступившего против царского режима. Но именно тут налицо та самая неорганичность и историческая подтасовка фактов: фигура шамана всегда была и остаётся сакральной для простого ненца, а образ Вавле Ненанга (Ваули Пиеттомина) весьма неоднозначен, согласно последним историческим исследованиям, он выступил против насильно навязываемой христианизации, а отнюдь не против собственно царского режима, который, кстати, обошёлся с ним гуманно. 

Аналогичные черты обнаруживаются в творчестве Л. Лапцуя (поэмы «Мальчик из стойбища», «Ири»). Велико воздействие канонов социалистического реализма на творчество И. Истомина («Живун»), Р. Ругина («Гул далёкой буровой»), Е. Айпина («Ханты, или Звезда Утренней Зари»), отчасти А. Неркаги («Анико из рода Ного»).
Таким образом, можно утверждать, что начало формирования литературы коренных народов Ямала прошло под существенным воздействием советской литературы социалистического реализма. 

Однако с другой стороны, все эти произведения укладываются также в русло просветительской, поучительной литературы, для которой тенденциозность, нравоучительность, дидактизм были неотъемлемыми качествами. Нечто подобное существовало в европейской и русской литературе XVIII века, в пьесах Дидро и Бомарше, дидактической прозе Й. Кампе, сатирах Кантемира и комедиях Фонвизина. Те же принципы восторжествовали в литературе социалистического реализма под известными лозунгами партийности, народности, социалистической идейности и моральной выдержанности. Однако, то, что в советской литературе второй половины XX в. нередко было уже штампом, «правилами игры» писателя и читателя, в литературе коренных народов Севера воспринималось всерьёз. 

Причудливо сплетаются в произведениях коренных писателей Ямала просветительский пафос и идеологемы социалистического реализма. Показательна в этом отношении повесть Р. Ругина «Гул далёкой буровой», в которой стремление спасти родную природу, объяснить пагубность её необдуманной эксплуатации соединяются со строгим следованием канонам социалистического реализма как в обрисовке характеров и персонажей, так и в общей идейной концепции повести. 

Есть основания говорить и о некоторых чертах классицистической эстетики в произведениях коренных писателей Севера. Речь не идёт, конечно, о каких-либо осознанных неоклассицистических тенденциях, а скорее имеются в виду определённые архетипы юного сознания, в котором чётко разделяется добро и зло, герои являются носителями явно выраженной авторской идеи, а писатель стремится внушить читателю определённый комплекс идей с помощью авторских ремарок или же путём введения в произведение героя-резонёра. Н.А. Рогачёва отмечает: 

«Голос писателя – это голос публициста, воспитателя, участника спора, аргументом в котором становится искусство. В системе персонажей многих произведений выводится герой-резонёр как форма прямой передачи информации, наряду с околичностью художественного повествования. Этот герой может присутствовать в нескольких текстах одного автора, не изменяя голоса, оставаясь отражением авторского слова»[5].

Именно такими героями являются главные персонажи ранних повестей Романа Ругина – в сущности, рупоры авторских идей, трансляторы мыслей самого писателя.
Близки классицизму и подчёркнутая риторичность, дидактичность, пафосность повествования, также характерные для произведений коренных писателей: они как бы стремятся всеми возможными поэтическими средствами объяснить человеку из «чужого» мира неизвестные ему законы жизни своего народа, доказать свою правоту. «Грешат» излишней «правильностью» высказываний герои Р. Ругина, в меньшей степени это свойственно стилю произведений И. Истомина и А. Неркаги. Иначе говоря, то, что в современной прозе нередко «упрятано» в подтекст или выражено опосредованно, через метафору или ёмкий символ, в произведениях писателей Севера нередко говорится слишком открыто, и это, несомненно, вредит эстетическому восприятию. 

По мере «взросления» северной литературы в ней появляются и более сложные, глубинные размышления о сути жизненных явлений, которые облекаются и в более изощрённую художественную форму. Показательна в этом отношении философско-медитативная лирика зрелого Р. Ругина, в которой переплетаются барочные и романтические мотивы. В сборнике «Мелодии полярного круга»[6] романтическое восхищение северной природой – уже не просто юношеский восторг перед совершенством природного мира, но повод для серьёзных размышлений о жизни и смерти, одиночестве и бренности бытия, противоречивости и несправедливости мира[7].
Однако наиболее «барочным» произведением литературы Ямала представляется повесть А. Неркаги «Молчащий». Она предельно концептуальна, насыщена сложной символикой, автор акцентирует особую эмоциональность и спонтанность процесса творчества. Сам художественный текст Неркаги насыщен сложными ассоциациями и непредсказуемыми поворотами сюжета, стиль изобилует неожиданными аллюзиями и метафорами. Таким образом, повесть «Молчащий» связывает барочную традицию и модернистские искания конца XX века. 

Однако самым существенным фактором, повлиявшим на произведения северных писателей в 60-70 годы XX века, следует признать воздействие неоромантической эстетики и поэтики. Сам конфликт «природа-цивилизация», который исподволь входит в круг интересов ямальской литературы в связи с освоением недр Севера, далеко не нов в мировой литературе. Его зачинателем был ещё Ж.Ж. Руссо, а затем романтики сделали его одним из краеугольных камней своей философии и эстетики. Во второй половине XX века этот мировоззренческий комплекс своеобразно преломился в советской молодёжной субкультуре, в фильмах, книгах и бардовских песнях о романтике дальних странствий, освоении Сибири, космоса и т.п. Разумеется, в данном случае следует говорить не о романтизме в его традиционном понимании, а о своеобразной неоромантической струе в советской литературе этого времени, о том, что принято было называть романтикой. Тем не менее типологически эти явления (романтизм и романтика) имеют много точек соприкосновения. 

Культ природы и героика открытия новых земель, мотив бегства от прозы жизни и романтика новых строек, стихи и песни о тайге и Сибири одухотворяли советскую литературу 60-70 годов и так или иначе воздействовали на творчество писателей Севера. Однако если в советской литературе противоречиво сплетались восхищение природой и пафос её покорения, то для коренных писателей этой дихотомии не существовало: свой край нужно было однозначно спасать. Экологическая тема пронизывает творчество всех северных писателей, но пути решения этой проблемы нередко были идеально-романтическими.

С романтизмом сближает ямальскую литературу и концепция человека. Если природа для писателя Севера – это храм, то человек – верный и осторожный служитель в нём, почитающий его сакральные законы и никогда не злоупотребляющий его дарами. Показательно, что все ритуальные действия у коренных народов Севера производятся не в специальных храмовых помещениях, а прямо на лоне природы, в священных местах – в лесу, на берегу реки или озера, далеко в тундре. 

В изображении обыденной, повседневной жизни коренных народов писатели также следуют романтической традиции. Речь идёт об известном романтическом принципе “couleur locale” – интересе к местному колориту, своеобразном этнографизме. Мужчина занимается исконно мужскими занятиями – охотой, рыболовством, оленеводством, женщина – его верная подруга и помощница. Следопыты, охотники и рыбаки, северяне в чём-то схожи с героями Ф. Купера и Д. Лондона, живущими в согласии с только им известными законами природы. Джек Лондон особенно близок северным писателям в изображении «белого безмолвия» и экстремальных ситуаций, связанных с природными условиями, в показе особой психологии человека Севера, в поэтизации отношений человека и животного на Севере.

Писатели Севера следуют романтикам и в стилистическом отношении. Обилие поэтических тропов, определённая приподнятость и пафосность повествования, героизация персонажей, резкие краски в изображении добра и зла, доля мистичности и загадочности в изображении северных реалий и традиционных ритуалов – всё это позволяет говорить о присутствии ощутимой романтической струи в северной литературе.
Наконец, та проблема выбора, которая возникает у героев северной литературы в конце XX века, в определённой степени также носит романтический характер. Показательна в этом отношении повесть Р. Ругина «Ланги», которая вся построена на принципе романтического двоемирия: противопоставление прозы обыденной жизни в городе и очищающего воздействия пребывания на лоне природы; сцены охоты, в которых человек и природа сталкиваются не на жизнь, а на смерть; мир человека и мир животного. Природное, естественное начало закономерно оказывается более чистым и благородным, чем мир городской цивилизации, но, к сожалению, человек оказался не на высоте требований, которые предъявляет ему мир природы в облике преданного пса. Данный идейно-содержательный комплекс позволяет сблизить повесть Р. Ругина и с традицией пасторальной литературы.

Сложен вопрос о реализме писателей Ямала. Понимаемый глубинно, не в смысле правдоподобной «верности деталей», а в плане бальзаковского и толстовского психологизма, он пока ещё не вполне освоен северной литературой. Остаётся открытой проблема всестороннего осмысления человеком Ямала своего положения в современном мире, недостаточно полно раскрыта северными писателями проблема долгих взаимоотношений северян с русским этносом и советским миром в XX в., не в должной мере прояснена специфика ментальности коренного народа в целом и особенностей восприятия мира мужчиной и женщиной Севера, своеобразия любовных переживаний и коллизий северян.
Психологизм писателей Ямала ограничивается пока приёмом показа внутреннего через внешнее – тот способ, который не удовлетворял многих великих мастеров реализма уже в XIX веке. Внутренний монолог, поток сознания пока используется писателями Севера лишь для анализа самого верхнего слоя психики человека – его рациональных построений и лишь отчасти чувственных и интуитивных порывов. Проблемы подсознания, инстинкта, конфликта генетического и социального начал в личности, выявления архетипических представлений ненцев и хантов остаются пока неисследованными.

Не осмыслен, в сущности, своеобразный психологический тип коренного человека Севера. К. Носилов ещё в конце XIX века отмечал:

«Вогул гораздо меньше, чем мы, занимается личностью, страстями её, волнениями, её жизнью – а больше жизнью, окружающей его, знакомой, любимой природы, зверями, птицами, в которой действительно больше прелести и очаровательности, чем в людях… он представляет только её, характер зверей, их уловки, хитрости, страх, ужас, борьбу и смерть, смерть более героическую, более хватающую за сердце, чем даже у людей»[8].

Эта характеристика относится к человеку манси, однако она в определённой мере применима и к другим аборигенным народам Ямала. Речь идёт о том, что только к концу XX века писатели Ямала стали осмыслять глубинное «я» собственного народа, его этническую и психологическую специфику. Многие исследователи отмечают особые мистические качества северных народов, их философичность и консервативность, которые определены условиями их существования: 

«Мир тундры настолько хрупок, а слой жизни настолько тонок, что малейшие изменения чреваты не просто бедою, а грозят смертельными катаклизмами. Поэтому северный человек не может не быть философом – постоянное наблюдение за своей хрупкой вселенной заставляет думать, анализировать, всё ли сделано им для сохранения жизни. Поэтому северный человек не может не быть консерватором: жизнь в тундре опробована сотнями поколений, всё доведено до совершенства, и любое нововведение таит в себе непредсказуемые последствия»[9].
Интересно, что и пришельцы на Севере по мере вживания приобретают некоторые черты характера и менталитета коренных жителей, их обстоятельность, неспешность, рассудительность в духе северной мудрости: «В тундре торопится тот, кто спешит умереть». Таким образом, исследование феномена северной ментальности как коренного жителя, так и пришлого человека представляет собой важнейший, но ещё мало исследованный аспект в литературе Севера. 

Особый интерес представляет также эволюция сознания коренного человека, который был помимо своей воли вырван из традиционной среды и оказался в мире городской цивилизации. Тема «гурона», то есть «естественного» человека, оказавшегося в цивилизованном мире, хорошо известна в мировой литературе, начиная с «Персидских писем» Монтескье и вольтеровского «Простодушного» вплоть до «Дивного нового мира» О. Хаксли. В этом смысле весьма показательна и по-своему уникальна повесть А. Неркаги «Анико из рода Ного». В отличие от Р. Ругина и Е. Айпина, писательница не сглаживает драму девушки-ненки, оказавшейся между молотом цивилизации и наковальней традиционного образа жизни. Повесть А. Неркаги может быть отнесена к тому типу реализма, который доминирует в настоящее время, – предельно откровенному и свободному от какой-либо идеологической нагрузки. Однако произведение ненецкой писательницы скорее исключение, чем правило в современной литературе коренных народов. 

Не осознанной до конца писателями Севера остаётся проблема разграничения авторского «я», позиции рассказчика и функций персонажа. Опять же в повестях Романа Ругина происходит явное смешение образов рассказчика и автора, в определённых эпизодах логика развития характера персонажа явно подавляется авторской позицией.
Таким образом, глубинный психологизм реализма XX в., сложные построения модернистской и постмодернисткой литературы не характерны пока для северной литературы. В определённой мере первооткрывателем здесь является А. Неркаги, в произведениях которой присутствуют некоторые элементы модернистской поэтики, однако и у неё эти элементы в большей степени выполняют внешнюю, сюжетообразующую функцию, нежели касаются глубинных моментов психологии персонажей.

Стойбище.jpg


Автор: Наталия Цымбалистенко, доктор филологических наук, заведующая научно-исследовательским сектором ГКУ ЯНАО «Научный центр изучения Арктики», Салехард.

Примечания:

[1] См.: Попов Ю.И., Цымбалистенко Н.В. Мифология, фольклор и литература Ямала. – Тюмень: Изд-во Института проблем освоения Севера СО РАН, 2001.

[2] См.: Сусой Е.Г. Из глубины веков. Тюмень: ИПОС СО РАН, 1994. С. 121-122.

[3] Лагунов К.Я. Портреты без ретуши: Юван Шесталов, Иван Истомин // Космос Севера: Сборник статей / Редактор-составитель О.К. Лагунова. – Тюмень: «СофтДизайн», 1996. – С. 133.

[4] Рогачева Н.А. Мифологические мотивы в творчестве писателей Тюменского Севера // Космос Севера: Сборник статей / Редактор-составитель О.К. Лагунова. – Тюмень: «СофтДизайн», 1996. – С. 74.

[5] Рогачева Н.А. Мифологические мотивы… С. 78.

[6] Ругин Р.П. Собр. соч.: В 3 т. Т. 2: Мелодии полярного круга: Стихи. – Екатеринбург: Сред.- Урал. кн. Изд-во, 1996.

[7] См: Попов Ю.И., Цымбалистенко Н.В. Литература Ямала XX в.: Пособие для учителей литературы старших классов. – 2-е изд., испр. и доп.- СПб.: филиал изд-ва «Просвещение», 2002. С. 40-55.

[8] Носилов К.Д. У вогулов. Очерки и наброски. Изд. А.С.Суворина, 1904. С. 156.

[9] Захарченко В.И. Космос Юрия Афанасьева // Космос Севера: сборник статей.- Тюмень: «СофтДизайн», 1996. С. 121-122.

далее в рубрике