Сейчас в Мурманске

16:06 -4 ˚С Погода
18+

«Толпы эти шли с песнями и криком, а лица большей части выражали удаль и отвагу»: к освоению неземледельческих районов Русского Севера

«Толпы эти шли с песнями и криком, а лица большей части выражали удаль и отвагу»: к освоению неземледельческих районов Русского Севера

Архангельск Поморы Архангельская губерния Татьяна трошина Трудовые миграции
16 февраля, 2018 | 16:14

«Толпы эти шли с песнями и криком, а лица большей части выражали удаль и отвагу»: к освоению неземледельческих районов Русского Севера

Край света, где люди жили прозябая, где …жили лишь те, кого к этому вынуждали случайность рождения, ссылка или заработок.

Д. Янг (вице-консул Великобритании в Архангельске)

Русское заселение Крайнего Севера (мы говорим о европейской части страны) происходило в различных формах, в результате разных причин и имело разнообразную мотивацию.

Те районы европейского севера современной России, где можно было заниматься сельским хозяйством, были заселены ещё в процессе первоначального расселения восточных славян, а позднее, в XVII-XVIII веках, сюда уходили преследуемые властями старообрядцы, тоже, в силу религиозной мотивации, занимавшиеся преимущественно сельским хозяйством.

Территории непривлекательные в земледельческом отношении были интересны возможностью получения сырья (соль, руды), а также мехов и ценных пород рыб. Проникновение русских в отдалённые северные территории происходило ещё в новгородское время, поскольку именно новгородцы, занимавшиеся торговой деятельностью, более всего были заинтересованы в получении северных товаров для дальнейшего обмена. Кроме того, дальние и опасные северные экспедиции позволяли освободить метрополию от излишка молодых бездельников и безработных, которых собирали в «ватаги» и отправляли «в Югру» и далее, а также в западные приморские земли.

Позднее, особенно после «закрепощения» середины XVII века, усилилось бегство на Север посадского и сельского населения; беглецы формировали люмпенизированную группу «гулящих людей», потерявших связи со своей социальной средой. Кроме тех, кто уходил под гнётом тяжёлых социальных и экономических обстоятельств, были и девиантные личности, покидавшие родные места по причине «неспособности к усидчивому труду». 

Беспаспортных бродяг-отходников отправляют в родные деревни

Запрет свободного перемещения людей по стране, предпринятый царём Алексеем Михайловичем, создал немалые сложности государству, начавшему на рубеже XVIII века грандиозное переустройство Московского царства в Империю.

Для строительства объектов государственной важности – городов, крепостей, дорог, каналов – стали использовать принудительные способы комплектования рабочей силы. Нередко обеспечение этих строек людьми происходило в мобилизационных формах. Не было ни времени, не средств для привлечения «вольного труда»; к тому же русский человек, вопреки распространённому мнению о склонности его к бродяжничеству, с трудом оставлял родной дом. В обычные времена для «казённых» работ использовались «натуральные повинности», налагаемые на податные сословия (дорожная, обозная и прочие) и труд каторжников. В экстремальных условиях государство применяло различные «трудовые реквизиции», обязывая податные сословия доставлять необходимое государству количество «работных людей».

Для обеспечения грандиозных строительных работ в эпоху  Петра I податные сословия  предоставляли по «разнарядке» по одному работнику от нескольких (от 9 до 16) дворов. «Насильственно завербованные рабочие со своим инструментом и запасом еды увозились за сотни вёрст, обычно под охраной, а иногда и в цепях, чтобы не разбежались»[1]

На строительство Новодвинской крепости в Архангельск было «мобилизовано» семь тысяч «работных людей» из  крестьян и посадских ближайших территорий, обязанных также обеспечивать их продовольственное содержание. Присмотр за работными людьми осуществлялся «выборными» от обществ. Нередко общества отправляли на «государеву службу» самых никчёмных своих членов. Архангельский губернатор пригрозил, что в случае присылки подобных «никудышных людишек» прикажет заковать в кандалы и  направить к Архангельску самых  богатых и уважаемых сельских и посадских жителей.

Карта Архангельской губернии

На протяжении XVIII и начала XIX веков власти Архангельской и примыкающих к ней губерний были озадачены сбором людей на Архангельские адмиралтейские верфи: для этого требовались лесорубы, смолокуры, плотники для строительства кораблей, рабочие на вспомогательные заводы (лесопильные, литейные, на кузницы и проч.) Владеющих мастерством присылали из Вологды, Великого Устюга, Галича. Во время авральных работ старосты Двинского уезда «сгоняли» людей без разбора; как правило, это были бедняки, накопившие много долгов по государственным налогам, и безземельные «бобыли». От них с облегчением избавлялись сельские общества, да и самих их можно было привлечь к казенным работам обещанием высоких заработков.

При такой «трудовой мобилизации» существовали и своеобразные формы найма рабочей силы. Так, зажиточные крестьяне Двинского уезда, не желая тратить драгоценное для своих промыслов время на казённые работы, нанимали вместо себя «гулящих людей», которые выдавали себя за своих наёмщиков. В Архангельском Адмиралтействе в дни денежных выдач устраивались «смотры», на которых выкликались по списку все присланные работники; в случае неявки на такую поверку, деньги не выдавались, а в волость, откуда был прислан работник, направлялось требование об его отыскании и насильной доставке к месту работ. Поэтому наёмные работники на поверках отзывались на имя своего нанимателя. Таким образом, они получали двойную плату  - «кормовые» деньги от казны и компенсацию от нанимателя-крестьянина[2].

К казённым заводам, работавшим для выполнения важных государственных задач и нуждающимся в постоянном составе рабочих, «приписывали» целые деревни, населённые государственными крестьянами, либо присылали «на поселение» мастеровых из других районов государства.

Такие массовые трудовые мобилизации с переброской больших масс людей в промышленные районы сыграли важную социальную роль: они позволяли «сблизить» территории, поскольку после окончания мобилизационного периода обмен производительными силами продолжался – уже на уровне свободного перераспределения рабочей силы. В последующие столетия рабочие люди, теперь добровольно, ехали на заработки в Архангельск – сначала на корабельные верфи (здесь ещё долго использовался принудительный труд, но уже в XVIII веке проводился набор рабочих по контрактам), а затем в порт и на лесозаводы.

дороги на Севере.jpg

Мобилизационные формы привлечения рабочей силы прекратились в 1720-е годы. Однако использование принудительного труда продолжалось. Для работ на объектах государственного значения (например, в Архангельском Адмиралтействе) до первой половины XIX в. использовали труд каторжников и арестантов, а также различного рода нищих и «праздношатающихся» людей.

На государственных предприятиях использовался и принудительный труд нижних чинов созданных для этих целей военно-рабочих рот инженерного ведомства (такие роты  были упразднены только в 1873 г.). В окрестностях Архангельска казенными предприятиями были судоверфи Адмиралтейства в Соломбальском селении и Ширшинские железоделательные, лесопильные, медеплавильные заводы. В 1830 г. на Ширшинских заводах постоянно находилось 300 военно-рабочих[3]; в случае необходимости могли доставить и дополнительный контингент. В Соломбальском селении было несколько тысяч военнослужащих; большинство их были именно военно-рабочими «инженерного ведомства».

Если из среды каторжников или рабочих-ратников выделялись люди, обладающие мастерством, либо обучившиеся ему, они находились в привилегированном положении. Освободившись или выйдя в отставку, они нередко оставались здесь же, при предприятии, и становились вольнонаёмными мастеровыми.

Группа рабочих

Казённые предприятия в Архангельске, на которых были заняты тысячи рабочих людей,  были упразднены в 1860-е годы; все промышленные мощности, а также мастеровые были перевезены в Санкт-Петербург. Лесопильная промышленность, бурное развитие которой началось через несколько лет,  нуждалась в многочисленной, но прежде всего в сезонной и малоквалифицированной рабочей силе. Отходники, отработав сезон, возвращались к себе; к концу XIX века, в связи с демографическим подъёмом, миграция из других губерний практически прекратилась; отходниками были уроженцы своей губернии. Вновь приток рабочих в Архангельскую губернию из других районов страны увеличился в годы Первой мировой войны; в большинстве, они были вынуждены уехать отсюда после демобилизации армии и возвращения своих работников. А в 1930-е годы, когда вновь потребовались рабочие руки для индустриализации Севера, государство опять обратилось к принудительным формам их привлечения.

Параллельно с принудительным увеличением местного населения, происходившим в XVIII веке, шёл и обратный процесс – отток с Севера местного населения. Крестьяне здесь было не помещичьими, а «казёнными», поэтому различные мобилизации для строительства, к примеру, Санкт-Петербурга, производились именно среди них. И впоследствии государственные крестьяне Архангельской губернии были чуть ли не единственным в стране ресурсом для свободного найма. Документы середины XVIII века свидетельствуют, что «многие Архангельской провинции черносошные крестьяне, а Важского уезда дворцовые крестьяне, по данным им паспортам жительство имеют в Санкт-Петербурге у знатных персон, иностранных купцов в кучерах, лакеях, в прочих домашних слугах, и не только пропитание себе и своим семействам, но ещё собственно деньги имеют»[4].

В 1840-е гг. в город на заработки  уходило в среднем по одному человеку от трёх дворов в Шенкурском и от двух в Холмогорском уездах,  в отдалённых неземледельческих Кемском и Онежском – по одному человеку от каждого двора[5]. Позднее основная масса отходников шла уже не «в услужение», а на фабрично-заводские предприятия, на обслуживание транспорта и дорожное строительство.  С развитием промышленности в собственной губернии, крестьяне чаще занимались отходом в её пределах – это было обслуживание речных путей, лесные промыслы (порубка и сплав леса, смолокурение), со второй половины XIX века – деревообрабатывающая промышленность.

Лесная избушка промышленника

Услужение» стало в основном занятием женщин, «отход» которых стал активно развиваться. В основном на заработки шли молодые девушки из бедных семей (чтобы заработать на приданое) и вдовы. Распространение мужского отхода также подталкивало к нему женщин (мужчины в городах нередко заводили новые семьи, переставали помогать жёнам, и те вынуждены были искать заработка). При излишке женских рук на рынке прислуги, часть шла на заводы – сначала в качестве уборщиц и кухарок, а затем – начиная с Первой мировой войны – и в качестве рабочих.

Наёмный и отхожий труд, столь редкий для дореформенной русской деревни, был традиционной формой заработка для северных русских. Северный крестьянин нуждался в заработках для приобретения хлебных продуктов и ряда других продовольственных товаров, что способствовало его стремлению заниматься наёмным трудом. Артельный способ отхожих заработков, когда молодые крестьяне уходили в города в сопровождении опытного земляка, были схожи с поморскими промыслами, организованными «покрутом»: при разделе добычи большая часть доставалась «вожаку» - более опытному, к тому же, предоставившему для промысла своё судно и снаряжение.

Современники примерно одинаково описывают возвращение поморов с промыслов и рабочего люда с заработков: «Отборно ругаясь, горланя песни, с гармошкой в руках бродят они до поздней ночи по селу, и без драки им праздник не в праздник»[6]. Подобное поведение в других регионах страны дозволялось только рекрутам. На Севере же такое поведение в какой-то степени даже культивировалось.  

Молодой поморМальчик-зуёк

Формы социализации детей у северного, особенно поморского населения отличались большой гибкостью. Основным занятием жителей неземледельческих уездов были промыслы, а для успешного занятия ими требовалось воспитать личность менее конформную, чем в чисто аграрной культуре, которая держится на очень жёстких социальных связях и табуированных запретах. Промысловик должен был быть способен к адаптации, поскольку ему приходилось действовать в порой непредсказуемых условиях. До первых десятилетий XIX века, пока связанные с большими трудностями поморские промыслы были весьма выгодными, они привлекали довольно специфических, «пассионарных» личностей. По рассказу финского путешественника, встреченные им в 1839 г. на Мурманском берегу промышленники - «полчища странствователей к Ледовитому морю» -  представляли собой толпы «в 20, 30 и даже 50 человек – мужчин, женщин, стариков, молодых парней и девушек. … Толпы эти шли с песнями и криком, а лица большей части выражали удаль и отвагу. Было много и совершенно разбойничьих физиономий, да и сами толпы по разорванным одеждам, по нечистоте и неопрятности, по проявлявшейся во всём бедности, по диким крикам и грубым песням сильно смахивали на разбойничьи шайки»[7].

Поморское стойбище на Мурманском берегу

Когда поморские заработки перестали быть выгодными, ими продолжали заниматься местные жители («поморы»), соответственно воспитывая своих сыновей. Тяжёлая в бытовом и физическом отношении работа, сопряжённая с каждодневным риском для жизни, требовала психологической разгрузки, которая выражалась в разнузданном поведении в короткие периоды отдыха, а позднее и в коллективном пьянстве.  «Драки, буйство и игры – главные любимые занятия промышленника; впрочем, побои, нанесенные одним другому, на другой день или в тот же день прощаются за бутылкой мирового», - обрисовывает ситуацию в Коле полицейский чиновник. – «Пьяные нахалы» «делают  дерзости, одобряемые такой же толпой товарищей». Единственным наказанием, которого промысловики опасались, был арест, «в результате чего он теряет драгоценное промысловое время»; за исключением арестных помещений, «буйных пьяниц сажают под чаны, но только в исключительных случаях, так как для промысла необходимы четыре промышленника; если арестовать одного, то остальные трое не смогут продолжать промысел» [8]. Вот таких личностей, удалых, отчаянных, с ярко выраженным правовым нигилизмом создавала местная среда.

Спасательная станция для потерпевших крушение поморов

К отхожим фабрично-заводским заработкам, в отличие от традиционных поморских, крестьяне относились как к необходимому злу. Но только таким способом можно было найти средства для содержания семьи. В некоторых случаях отхожими заработками занимались и женщины. Те из них, которые оказались без попечения мужчины (отца, брата, дяди), имели выбор – либо нищенствовать, либо зарабатывать себе на жизнь честным, но неодобряемым (фабрично-заводским) трудом.

Женщины, которых материальная или семейная неустроенность вынуждали идти работать на заводы, должны были проявить немалое мужество, разрушив барьеры социальных условностей. Вот характеристика такой работницы: «Вдова, круглая сирота, она была ещё в полной силе и готова идти куда угодно. Редко я видел такую бесшабашную голову. У неё не было ни кола, ни двора, ночевать ей приходилось где попало, сплошь и рядом под открытым небом. Жила скудным заработком на заводе. Ко всем невзгодам своей тяжёлой жизни она относилась в высшей степени равнодушно и никогда не теряла хорошего настроения духа»[9].

Природно-климатические условия и специфические хозяйственные занятия привлекали на Крайний Север людей с особым характером, а позднее способствовали особым формам воспитания – как мужчин, так и женщин. Даже физические характеристики отличали местное население. И женщины, и мужчины были «дородными», отличались завидным здороьем.

Архангельский губернатор сообщал в отчете на Высочайшее имя: «Суровость климата… отражается в такой степени, что решившийся остаться на воздухе несколько часов без шубы находится в опасности подвергнуться болезни. Впрочем, при всей суровости, климат здешний довольно здоров, эпидемических упорных болезней не бывает и смертность мала»[10], а «болезням [поморы] подвергаются редко, и только эпидемическим или происходящим от простуды»[11]

Известные характеристики поморов как «рослых, красивых» (в народном представлении красивый – это прежде всего здоровый) являются довольно неожиданными, так как жители Крайнего Севера, как правило, низкорослы. Можно предположить, что такая «телесность» была внешним воплощением спокойного нрава, здоровой психики, которые были необходимы северянину для относительно комфортного существования в местных климатических условиях и при невероятно тяжёлом и опасном труде по добыванию пропитания.

Поморы на промысле

Спокойствие и невозмутимость поморов, которые поражают и сегодня, всегда обращали на себя внимание наблюдателей. В целом, можно сказать, что на Севере сформировался особый тип людей, приспособленных жить и работать в этом не слишком щедром к человеку крае. Поэтому мобильность здесь была достаточно высокая. «Отток» населения происходил регулярно – не все могли и хотели здесь существовать.

Однако исторически Север становился важным в стратегическом отношении регионом, и государство не только стремилось сохранить здесь население, но и увеличить его, как правило, принудительными мерами (так было в петровскую эпоху, в годы Первой мировой воны, в период социалистической индустриализации – в 1930-е – 50-е годы). Когда такая потребность спадала – уходило и пришлое население. А поскольку спады сопровождались общим экономическим падением региона, уходила и часть местных.

В настоящее время гигантские просторы Российского Севера, в том числе и давно обитаемой Европейской его части, представляют собой обезлюдевшие территории. Сужается обитаемое пространство; жители деревень вынуждены перебираться в города и крупные села, где имеется необходимая инфраструктура. Но в случае, если опять потребуются здесь людские ресурсы (не только трудовые, ведь существует мнение, что территории с населением менее пяти человек на квадратный километр могут быть объявлены «необитаемыми», а значит – объектом освоения со стороны любой заинтересованной корпорации или государства) – не придётся ли вновь прибегать к насильственным переселениям?

Из всего вышесказанного следует, что необходимо сохранить на Севере людей, живущих здесь по факту своего рождения, которые могут и хотят жить и работать в этом тяжёлом в природно-климатическом отношении, но таком прекрасном крае.

 

Автор: Татьяна Игоревна Трошина, д.и.н., профессор кафедры социальной работы и социальной безопасности САФУ

 

[1] Пайпс Р. Россия при старом режиме. – М: Независимая газета, 1999. – С. 170

[2] Государственный архив Архангельской области (далее ГААО) Ф. 1025 О. 1 Д. 1412 (Сказка… о ходе постройки Новодвинской крепости. 1701 г.)

[3] ГААО. Ф. 29 О. 1, т.1 Д. 342 Л. 1-2

[4] ГААО  Ф. 1 О. 1, т. 4  Д.6791 Л.1

[5] Ракитин А.И.  Государственные крестьяне Архангельской губернии после реформы П.Д. Киселева (1838-1860) / Автореферат … к.и.н. – М. 1953. – С. 10
[6] Александров А.  Грамотность и пьянство в Поморье.// Известия Архангельского общества изучения Русского Севера. – 1911. - № 8-9. - С. 691
[7] Кастрен М.А. Лапландия. Карелия. Россия / Соч. Т. 1. – Тюмень, 1999 – С. 122
[8] Материалы для разработки вопросов, касающихся Севера России. – СПб, 1891 Вып. 1: Мурман и Беломорские порты.  – С. 29-30
[9] Визе В. Из путевых заметок по р. Умбе // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера (Далее ИАОИРС). – 1912. - № 12. С. 557
[10] ГААО Ф. 1 О. 4, т. 2 Д. 188 (Отчёт о состоянии губернии за 1842 год) Л. 76

[11] Пошман фон, А. Архангельская губерния: Т. 1 – СПб, 1802

далее в рубрике