Кораблекрушение близ Гренландии в 1777 году. Рассказ корабельного плотника

Шхуна среди льдов. Гравюра середины XIX в.

В Арктику за тюленями

В 1826 году в Санкт-Петербурге был издан четырёхтомник «Библиотека мужей знаменитых», давно ставший библиографической редкостью. Охват этого издания впечатляет: от Магелланова пролива до последних открытий Кука в Океании. Что касается Севера, он представлен в двух статьях, одна которых рассказывает о китобойном промысле у берегов Гренландии во второй половине XVIII века. Этот материал показался мне чрезвычайно любопытным…

Рассказ о походе в Гренландию на китобойном судне «Херманн» был записан в 1778 году – сразу после возвращения спасенных моряков в Европу. Автор статьи упоминает, что беседовал с уроженцем Гамбурга Гейнрихом Розеландом, устроившимся плотником на корабль «в апреле прошлого года». Хотя большинство экипажа «Херманна» были немцы, шкипером судна состоял датчанин. Гейнрих пишет, что шхуна находилась «на иждивении вдовы покойнаго Авраама Виллингса». Как видим, предприимчивая вдова не только являлась судовладельцем, но ещё и планировала получить процент от китового и тюленьего промысла…

Гейнрих не называет порт, из которого судно вышло на промысел, но упоминает реку Эльба. Таким образом, «Херманн» вышел из Гамбурга и уже через две недели достиг Шпицбергена, где в это время года проходит самый прибыльный лов тюленей. «Здесь мы нашли много кораблей, которые пришли сюда гораздо раньше нас и удачно занимались своим делом, – пишет наш герой. – Наша ловля была также хороша, ибо в весьма короткое время мы получили более двенадцати центнеров тюленьего сала».

Впрочем, время хорошего тюленьего лова было упущено, и «Херманн» направился на северо-запад, где можно было заняться китовым промыслом. Собственно, дня не проходило, чтобы с борта не замечали кашалотов. Моряки кидали в млекопитающих гарпуны прямо с палубы, однако, киты «отрывались [с линя]» и таким образом уходили.

Команде было обидно, что их товарищи голландцы возвращались, нагруженные китовым жиром. С другой стороны, Гейнрих замечает, что условия плавания в тот год были очень тяжёлыми, причём настолько, что команда надеялась, что шкипер развернёт судно на юг – по направлению к дому. Однако последний не мог не выполнить поручений, данных ему владельцем корабля. Поэтому промысел продолжился…

Пытаясь подойти к гренландскому побережью, судно лавировало между льдов три недели. Большинство китобойных судов покинули это опасное место, и только четыре шхуны время от времени маячили на горизонте.

В одну бурную ночь льды окружили все корабли; теперь каждый экипаж искал спасения и пытался выбраться на чистую воду. «Нередко должны мы были целые дни стоять на одном месте и опасаться замёрзнуть [1], – вспоминает Гейнрих. – В сём безнадежном положении плавали мы с сентября месяца, не зная сами, где находимся. Наконец, однакож, вышли в открытое море и очутились у входа в Давидский пролив [2]. В сие продолжительное плавание мы часто были принуждены сражаться с сильными бурями и разъярёнными волнами, однакож Провидение долго хранило нас. Но вдруг исчезли все наши надежды: ибо как наш корабль, так и прочие четыре, соединившиеся опять с нами, были неожиданно разбиты огромными льдинами».

На «Херманне» была только одна шлюпка, которую пришлось скидывать прямо на лёд, грузить припасами и тащить на себе. По дороге – прямо на льду – моряки обнаружили такую же шлюпку, неизвестно кем брошенную; в ней лежали два мешка сухарей и бочка с маслом.

По-видимому, после кораблекрушения экипаж «Херманна» разошёлся в разные стороны, так как рассказчик сообщает, что они встретили десятерых из своего экипажа, которых были вынуждены бросить на произвол судьбы. Затем обе шлюпки были спущены на воду, и моряки пошли наугад, рискуя каждую минуту быть раздавленными льдами.

«Не проехав и одной мили, усмотрели мы на большой льдине около двадцати пяти человек из числа наших матросов, которые со слезами кликали нас к себе, умоляли спасти их от угрожающей смерти, – сообщает Гейнрих, – но мы не могли им помочь. Вскоре за сим ещё тринадцать человек на толстой льдине пронеслись мимо нас».

Днем поднялся сильный ветер, и команде пришлось выбираться вместе со шлюпкой на лед. Там же устроили первый ночлег…

Гора на горизонте

На другой день, пройдя тринадцать миль, заметили вдали ледяную гору. Тут мнения разделились: одни говорили, что туда не дойти, другие же требовали направить лодку к этой горе. Вскоре, однако, волнение снова загнало команду «Херманна» на лёд; пришлось опять тащить лодку на себе.

К тому времени положение команды стало близким к критическому, так как съестные припасы стали подходить к концу… О тех ужасных днях Гейнрих пишет кратко: он лишь упоминает, что шлюпки служили им днём вместо столов и стульев, а ночью – вместо палаток. Очевидно, на ночь лодки переворачивали, чтобы залезть внутрь корпуса, чтобы хоть как-то согреться. Можно с уверенностью сказать, что, если бы не шлюпки, которые служили отличной ветрозащитой, никто из экипажа «Херманна» в Арктике не выжил бы.

Что касается ледяной горы, лежащей на севере, моряки не знали, смогут ли они достичь её на своих уже повреждённых льдом шлюпках. Дабы избежать разногласий, Гейнрих отозвал в сторону пожилого боцмана, которого он рекомендует как человека опытного, отважного и «большого ума», и спросил, не лучше ли им идти льдом к видимой горе. Тот одобрил эту идею: это лучше, чем погибнуть среди льдов в море.

Здесь Гейнрих упоминает некоего капитана Адрезона, который отказался следовать за экипажем «Херманна». Из этого следует, что на льду оказались экипажи двух кораблей. Впрочем, вскоре Андрезон отправился искать «своего счастия на воде»: команда последнего или, скорее, то, что от неё осталось, решила достичь земли на шлюпках. Перед тем как расстаться, моряки разделили поровну оставшийся хлеб.

В конце концов, Гейнрих и его товарищи выбились из сил, волоча за собой шлюпку. Тогда они бросили её и, взяв по веслу, отправились по льду к высокой горе, видневшейся на горизонте. В первую ночь они спали на вёслах из-за опасения, что одежда примёрзнет ко льду. Утром снова продолжили свою «одиссею» по белому безмолвию, лишь с той разницей, что хлеба почти не оставалось. Это значительно ослабило силы несчастных, и чем дальше они продвигались, тем медленнее шли. 

Гренландия. Западная гравюра. 1820-е гг.

В пути моряки провели около четырёх суток. Наш герой объясняет такое продвижение ослабленными силами и тем, что им нередко приходилось обходить тонкие льдины – иначе был риск провалиться в воду… В последние три ночи моряки почти не спали, ибо им приходилось часто вставать и ходить по льдине, чтобы не замёрзнуть.

Наконец, команда добралась до подножия горы. Гейнрих описывает её как чрезвычайно высокую и крутую; вся она была покрыта гладким льдом. Моряки надеялись забраться на гору, чтобы обозреть окрестности и понять, куда двигаться дальше, однако ледяная глыба со всех сторон была одинаково неприступна. И всё же товарищи Гейнриха решили идти на штурм высоты…

Перед этим облегчили груз: съели весь хлеб и открыли для подкрепления сил масло. «Потом начали карабкаться на гору, – вспоминает Гейнрих. – Старый боцман был впереди и показывал нам дорогу. Я же был самый последний, ибо чувствовал в себе довольно сил, чтобы поддерживать слабых, которые беспрестанно скользили. После несказанных трудов мы счастливо взобрались на вершину горы, которая была совершенно гола и бесплодна».

Люди хотели тотчас лечь спать, однако, наш герой уговорил их собрать хворост и разложить огонь, который, как он сам признается, был ему «нужнее самого сна». Предложение плотника было принято, и скоро все согрелись и высушили на себе свои платья.

«Между тем боцман куда-то ушёл, не сказав ни слова, однако, вскоре он возвратился назад – и к величайшей радости нашей принес с собой полную шапку Гренландскаго салату». Большой удачей оказалось то, что кто-то из моряков сохранил при себе маленький котелок, который теперь был дороже золота. В нём сварили салат; это было первое горячее «кушанье» после кораблекрушения.

Через несколько часов блуждания по берегу, моряки вышли на небольшое место, покрытое зелёной травой. Здесь они «принесли искренние благодарения милосердному Промыслу за дивное избавление». Гейнрих пишет, что они вскоре окончательно «уверились», что находятся в Гренландии: в разных местах моряки видели низкие кустарники с ягодой, которую боцман называл брусникой. Узнав, что её можно есть, все с аппетитом набросились на ягоды. Это принесло немалое разнообразие в рацион: теперь один день команда ела на обед вареную бруснику, а за ужином – салат. На другой же день «блюда» меняли местами…

На этой поляне спасённые провели четыре дня. Конечно, здесь было спокойнее, чем во льдах, однако надо было решать, куда идти дальше. Единственная надежда вернуться в отечество основывалось на предположении, что на этом берегу обитают народы, которые торгуют с европейцами. Но так как в продолжение четырёх дней команда «Херманна» не «открыла» ни одного человеческого следа, то эта надежда почти пропала. 

Гренландцы!

Однажды вечером моряки услышали необычный шум за скалой, который никто не мог объяснить. Он продолжался всю ночь, и ещё больше разжег любопытство. На рассвете моряки поклялись друг другу «не разлучаться и разделять опасность вместе» и тотчас пошли к этой скале. Поднявшись на неё, они увидели, что шум происходил от ударов волн о ледяные утёсы. Сверху было видно, что земля, на которой они находились, была отделена от остальной широким проливом. Не севере же возвышались огромные ледяные горы… Таким образом, моряки осознали, что находятся на небольшом острове. Гейнрих пишет, что при виде этого «печального зрелища», боцман был единственным, кто не потерял присутствия духа. Он говорил товарищам, что стоит ожидать появления «диких», которые рано или поздно появятся здесь и доставят их к европейцам.

Вернувшись на свою поляну, моряки принялись за обустройство лагеря: они сделали из вёсел нечто вроде палатки, использовав их в качестве стоек. Что послужило тентом – Гейнрих не сообщает.

Едва это хлипкое убежище было готово, как раздался крик… Это кричал один из моряков, который увидел в море «диких», плывущих в своих каюках. Здесь наш герой делает описание гренландской байдары: каюк (отсюда – каяк) – это небольшая лодка, употребляемые «дикими» в Гренландии. В лодку обычно садится один человек, затем она зашнуровывается таким образом, чтобы её не захлёстывала волна. Даже если каюк опрокинется, в ту же секунду гребец возвращает его в нормальное, т.е. надводное положение [3]. Гейнрих добавляет, что «дикий» имеет при себе несколько гарпунов и дротиков, которыми бьёт китов, тюленей и морских птиц.

Завидев гренландцев, моряки стали махать им платками и звать изо всех сил, чтобы те подплыли. Однако «дикие» поспешили удалиться… Мудрый боцман растолковал команде поступок гренландцев: он говорил, что они, чувствуя себя слабыми против чужеземцев, поехали за подкреплением. И оказался прав! Уже через полчаса из-за мыса показались шесть байдар, которые быстро подошли к берегу.

«Увидев людей, мы были в восторге, – пишет Гейнрих, – но не знали, как им растолковать кто мы и чего желаем. Мы приметили на голове одного из Гренландцев пёструю шапку, употребительную в Альтоне [4], и тотчас заключили из того, что они находятся в связях с Европейцами». Хотя гренландец в шапке не знал ни одного европейского слова, он оказался наиболее смышлёным из всех. Моряки знаками объяснили ему, что они прибыли из той страны, где делают подобные шапки, что они потеряли корабль и теперь умирают от стужи и голода.

Гренландец очень хорошо понял моряков: он выпросил у них весло и, отдав его одному из своих товарищей, велел плыть тому в селение. Вскоре оттуда пришло семь или восемь байдарок, в которых разместили спасённых… В селении моряков уже ждали: несколько гренландцев занимались приготовлением свежей рыбы и тюленьего мяса. «Всё это готовили для нас, как будто мы были давно ожидаемые гости, – пишет Гейнрих. – Когда же мы утолили свой голод, нас положили спасть на постели, сделанные из тюленьей кожи, которые также доставляют здешним жителям одежду и обувь».

На другой день моряки постарались растолковать своему хозяину, что они – друзья датчан и других соседних с ними народов. Однако все их старания были тщетны: гренландцы не понимали моряков. По счастливой случайности у кого-то в кармане обнаружился клочок бумаги, на котором Гейнрих нарисовал карандашом корабль с привязанной к нему лодкой, из которой несколько человек метали гарпуны в китов. «Показывая эту картинку хозяину, я старался дать ему понять, не живут ли в их стороне или не приезжают ли туда люди в подобных судах, и не может ли он нас к ним отвезти. Он тотчас заткнул картинку за ухо, надёрнул свою пёструю шапку и знаками дал нам понять, что завтра пустится в путь и вскоре придёт к нам с ответом». 

Художник Рокуэлл Кент. Гренландия. 1930 гг.

Гренландец сдержал своё слово: вернувшись на третий день, он привёз каждому из моряков по несколько сухарей, по небольшому горшочку масла и по пузырьку вина. Однако более всего Гейнриха и его товарищей обрадовало письмо, одна половина которого была написана по-датски, а другая – по-немецки. Некий Камерфель приглашал их к себе на корабль. В знак благодарности к хозяину моряки подарили ему более десятка костяных жилетных пуговиц, которые ему давно нравились.

На следующий день спасённых разместили в большой лодке, которую повезли в колонию, где жили европейцы.

Семейство Камерфеля состояло из трёх мужчин и двух женщин. Встретив моряков, он спросил по-немецки, откуда они родом. Когда же те объявили, что они «уроженцы Гамбургские», тот с радостью бросился обнимать их, затем ввёл в свой дом, где угощал лучшим образом. Камерфель попросил рассказать ему о своих приключениях, после чего поинтересовался, что сталось с другими моряками «Херманна»; не спаслись ли они на здешних берегах. Узнав, что этого нельзя исключать, и то, что рядом погибли ещё несколько судов, Камерфель тотчас послал на поиски людей одного гренландца. Тот в своё время принял христианство и остался в колонии «в услужении». Однако посланный вскоре возвратился с известием, что нигде не видел ни одного человека.

На следующее утро крещёный гренландец снова поехал на байдаре вдоль побережья. Днём он неожиданно вернулся с известием, что видел на одной скале пять европейцев, которые, как ему показалось, уже умирали. Хозяин велел своему слуге взять лодку и плыть за людьми… Когда же лодка вернулась, то к удивлению моряков, они опознали в пятерых несчастных капитана Андрезона и его четверых офицеров, которые были с ними на льду после кораблекрушения. «Они претерпели ещё больше нашего, – пишет Гейнрих, – ибо, пристав к берегу, не нашли на нём ни салату, ни брусники, как мы, но должны были всё это время довольствоваться небольшим количеством чёрстваго хлеба, оставшегося у них».

Камерфель радушно угощал прибывших ещё несколько дней – до тех пор, пока новые гости совершенно не оправились. Потом, извинившись, что не в состоянии больше всех содержать, отправил спасённых в большой лодке и с достаточным количеством хлеба к одному датскому купцу, ведшему с Гренландией торговлю. Предварительно было составленное рекомендательное письмо…

Лодка благополучно достигла датской колонии, называемой Юлиангааб. Прибывших моряков отвели к одному богатому купцу, контора которого имела четырёх бухгалтеров. По словам Генрийха, купец отлично принял их и доставил им прекрасное «содержание». Здесь моряки увидели стоящий в гавани торговый датский корабль, который, как оказалось, недавно снял со льдины несколько человек из экипажа «Херманна». Помимо этого гренландцы время от времени подвозили в Юлиангааб других моряков, корабли которых тоже погибли. За несколько дней в колонии собралось из числа спасшихся пятьдесят три человека.

Великодушный купец щедро одарил спасённых: вручил каждому по семи тюленьих шкур и по шести фунтов табаку. Часть табака предназначалась для гренландцев, которые тут же принялись шить морякам новые платья взамен тех лохмотьев, в которые превратилась их морская одежда. Гейнрих отмечает, что здешние женщины, которые обшивали моряков, оказались страстными охотницами до крепкого табака.

Описания Юлиангааба, наш герой, к сожалению, не оставил. Он лишь только упомянул, что колония имеет своего собственного священника лютеранского исповедания. Неудивительно, что первым делом моряки посетили здешний храм, где причастились Святых Таин Христовых.

В Юлингаабе моряки провели всю зиму, и, как только позволила навигация, датское судно покинуло Гренландию, везя на борту спасённых. Гейнрих датирует отплытие из Гренландии 6-м апреля 1788 года…

Первый порт, который увидели моряки, был норвежский Берген. Оттуда они отправились «каждый в своё отечество». Завершая свой рассказ об этой арктической одиссее, корабельный плотник свидетельствует, что из пятидесяти трёх спасшихся моряков, по дороге умерло трое, остальные же пятьдесят благополучно вернулись домой.

Корабль-призрак

Возвращаясь к вопросу о кораблекрушении «Херманна», можно задаться вопросом: что же происходило с кораблями, вмёрзшими в лед?.. Разумеется, большая часть из них получала при сжатии льдами пробоины и тонула. Другие же вмерзали в лёд, теряли со временем остойчивость, валились на бок и, опять же, тонули. Но были и такие, которые застывали, покрывались инеем и, подобно призракам, перемещались с арктическими льдами, пугая встречных китобоев.

Один такой случай был записан в канадском порту 1820-х годах и опубликован в английской печати. Позднее эта статья вышла в петербургском журнале «Сын Отечества» в 1829 году под названием «Корабль, затёртый льдом». Автор статьи – по-видимому, китобой – пишет, что однажды, беседуя за стаканом пунша о последнем плавании капитана Парри [5] и вообще – об опасностях полярного плавания, услышал рассказ, который ему поведал старый английский капитан Варенс (Warens)…

Мореход вспоминал, как в апреле 1775 года они плыли около 77 градуса северной широты, и в одно утро – почти на милю от их корабля – увидели море «затёртое льдом». По словам Варенса, на белом горизонте ничего не было видно, кроме гор и зубчатых холмов, покрытых снегом. Тогда же стих ветер, и капитан признаётся, что двое суток находился в беспрерывном опасении, что их судно, лишённое управления из-за безветрия, будет раздавлено громадой льдов.

Весь следующий день команда провела в тревоге, когда около полуночи, поднялся ветер, и одновременно все услышали ужасный треск льда, сталкивавшего и разбивавшегося с таким шумом, который «походил на громовые удары». Когда же рассвело, глазам команды предстала синева океана... Люди не верили своим глазам: ледяная преграда, которая всю ночь таранила судно, «разорвалась», образовав широкую протоку. Вышло полярное солнце, и лёгкий ветерок наполнял паруса… Спасены!

«Вдруг со стороны протоки, увидели мы мачты корабля, – вспоминает Варенс. – Более всего нас удивило то, что паруса его были расположены весьма странным образом, а реи и снасти как будто обломаны и оборваны. Ещё несколько времени плыл он, потом, остановясь на небольшой льдине, уже не двигался с места».

Капитан приказал спустить шлюпку, куда сел с несколькими матросами и отправился к этому «чудесному кораблю».

Приблизившись к судну, они увидели, что оно крайне повреждено льдами. На палубе, занесённой снегом, не было видно ни одного человека. Матросы кричали из шлюпки – им никто не отвечал. Подойдя вплотную к борту, рассказчик заглянул в открытый корабельный порт...

Боже праведный!.. В глубине каюты он различил фигуру человека, сидевшего за столом, на котором лежали письменные приборы.

Взойдя на палубу, команда открыла люк и сошла в каюту, где сидел писарь, которого они наблюдали сквозь порт. Но каково же было их удивление, когда они увидели, что это был давно окоченевший труп. Глаза писаря были открыты; в руке он «держал» перо, а перед ним на столе лежал корабельный журнал. Последняя оставленная запись гласила:                       

«11 Ноября 1762.

Теперь уже 17 дней как мы затёрты льдом.

Вчера погас огонь, и капитан наш старался

после того снова развести его, но без успеха.

Жена его умерла нынешним утром.

Нет уже никакой надежды…» 

Варенс сообщает, что его матросы не на шутку перепугались и отшатнулись от трупа, казавшегося живым. Далее была дверь, ведущая в кают-компанию. Там моряки обнаружили тело женщины, лежащее на постели. «В чертах её изображалось внимание, смешанное со страхом, – продолжает свой рассказ Варенс. – Можно было бы подумать, видя свежесть её лица, что она ещё жива; одно только судорожное оцепенение членов показывало нам, что она уже умерла». Около неё сидел на полу молодой человек, держащий в застывших руках огниво и кремень.

Оттуда Варенс с товарищами перешёл в матросскую каюту, где моряки лежали в своих койках, как живые. Казалось, пробей только колокол – и команда заступит на вахту… Здесь же – подле трапа – растянулась собака…

«Напрасно искали мы провизии или дров для топки, – продолжает свой рассказ капитан. – Ничего не было. Тогда мои матросы начали поговаривать, что этот корабль заколдованный и объявили мне, что не останутся на нём долее. Взяв путевой журнал корабля, мы прибыли на своё судно, поражённые ужасом, размышляя о столь бедственном примере опасностей, коим подвергаются мореходцы в полярных плаваниях под столь дальними градусами северной широты».

Покинутый корабль в Арктике. Гравюра XIX в.

Возвратившись в Англию, Варенс представил Адмиралтейству донесение об этом странном корабле. Благодаря названию судна и тому обстоятельству, что корабельный журнал сохранился, удалось выяснить, что шхуна считалась пропавшей последние тринадцать лет. «А следовательно, – делает вывод Варенс, – с того самого времени, как он был затёрт льдом».

***

А.Ю. Епатко,  ст. научный сотрудник Государственного Русского музея, специально для GoArctic

[1] То есть вмерзнуть в лёд.

[2] Вряд ли стоит думать, что речь идёт об обширнейшем Датском проливе. По-видимому, это название – ошибка переводчика.

[3] Гейнрих описывает т.н. «эскимосский переворот». Этим приёмом и сейчас пользуются опытные байдарочники.

[4] Альтона – ныне один из районов Гамбурга.

[5] Вильям Парри (1790–1855) – знаменитый исследователь Арктики. Организатор одной из первых экспедиций (1827) на Северный полюс.