«Шестнадцатилетний капитан», или Северная эпопея Василия Зуева

Фотография Сергея Карпухина, GeoPhoto.ru

Василий Фёдорович Зуев, любознательный и одарённый русский юноша, появившийся на свет в середине XVIII в., вошёл в историю нашей науки как «академик Зуев». Хотя его жизнь оказалась короткой (родился в 1754 г., в 1794 г. «волею Божией помре»), он успел чрезвычайно много, потрудившись и как путешественник-натуралист, и как педагог и как просветитель. Он принадлежал к первым поколениям русских культурных людей, прошедших выучку в университетах Европы, а также и у тех «учёных немцев», что состояли на государственной службе в Российской империи. Хорошо известно, что в момент своего основания в 1724 г. Петербургская Академия наук – предшественница современной Российской Академии наук – состояла целиком из приглашённых иностранцев. Иначе и быть не могло. Своих, русских, учёных попросту не было, и первым академикам предстояло не только заниматься научными исследованиями, но и готовить в стенах Академии «национальные кадры». Нужны были школы, научная и учебная литература на русском языке, передача опыта и знаний от наставника к ученикам. Это заняло десятилетия. Вот почему первые академики и адъюнкты из числа русских появились сравнительно поздно.

Довольно заметное число из этих первых русских членов Академии составляли странствующие натуралисты – участники великих исследовательских экспедиций XVIII в., направлявшихся в разные районы почти неизвестных тогда европейской науке имперских окраин. Таков был Степан Крашенинников, один из первых исследователей Камчатки. Таковы были натуралисты Иван Лепехин и Николай Озерецковский. Таким был и герой моего очерка. Именно в этих странствиях, преодолевая бесчисленные сложности и «лишения» (как тогда выражались), молодые люди могли не только получить опыт полевых исследований в области ботаники, зоологии, минералогии и этнографии, но стать без преувеличений первооткрывателями, играя роль пресловутой «ноги европейца», впервые ступившей на нехоженые земли.

Юный этнограф

Василий Зуев совершил за свой короткий земной путь немало путешествий. В первое из них он отправился в очень нежном (по современным понятиям) возрасте, и именно оно стало его первым «университетом».

Рано утром 21 июня 1768 г. в Петербурге на Васильевском острове собрался небольшой экспедиционный отряд, который возглавлял ведущий в те годы российский биолог Пётр Симон Паллас (тоже из учёных немцев, перешедших на русскую службу). Его сопровождали трое студентов – Никита Соколов, Антон Вальтер и Василий Зуев, а также чучельник Павел Шумский, рисовальщик Николай Дмитриев и двое солдат в качестве охраны. Так началась одна из самых известных отечественных экспедиций второй половины XVIII в., продолжавшаяся с 1768 по 1774 г. Маршруты экспедиции охватили обширные пространства Империи, прежде всего Сибирь. Паллас, опытнейший натуралист, при всей своей энергии не мог успевать везде. На студентов, сопровождавших его в пути, была возложена миссия совершать самостоятельные поездки в сторону от основного маршрута экспедиции. По словам петербургского ботаника и историка науки А.К. Сытина, Зуеву «…многое доставалось, казалось, даром, в награду за его открытый, добрый и веселый нрав. Зуев умел расположить к себе людей. Он одинаково легко сходился и с казаками, сопровождавшими его отряд, и с аборигенами тундры. Восприимчивый к языкам и обычаям, он был прирождённым этнографом». Обращаю внимание читателей, что «прирождённому этнографу» в то время исполнилось четырнадцать с половиной лет. До отправления в экспедицию он несколько лет обучался в петербургской Академической гимназии, где, среди прочего, получил хорошее знание немецкого языка, что было крайне важным для общения с Палласом, по-русски почти не говорившим.

Два года спустя, пройдя необходимую выучку у Палласа, Зуев получает от него первое серьезное задание, и какое! Отправиться на север Западной Сибири, достичь устья Оби и Полярного Урала и описать природу тех мест и их обитателей. Задача не проще той, какую пришлось решать «пятнадцатилетнему капитану» Дику Сэнду из известного приключенческого романа Жюля Верна. Зуев был всего на год-полтора старше этого литературного героя. (Впрочем, у историков есть сомнения, что Зуев родился в 1754 г. По некоторым данным, его подлинный год рождения – 1752. Но в любом случае, отправляясь в свой северный поход, он был ещё очень молодым человеком).

26 февраля 1771 г. в сопровождении нескольких казаков Зуев выехал из Челябинска на север и, миновав по пути тогдашнюю столицу Сибири Тобольск, в марте того же года прибыл в Берёзов, населённый преимущественно казаками. Кроме того, там была резиденция правительственного комиссара, управлявшего всем севером Западной Сибири вплоть до Карского моря. Важным пунктом на его пути был Обдорск, нынешний Салехард, расположенный уже в Заполярье. Это был не город, а очень маленький посёлок, где было всего пять дворов, а все население составляли двадцать пять казаков. По пути Зуев собирал зоологические и ботанические коллекции, наблюдал за тем, как, по мере продвижения к северу, меняются ландшафт и характер растительности, а также живо интересовался бытом «инородцев» – туземных жителей Обской земли.

1 июля 1771 г. большой караван, возглавляемый Зуевым (одних только оленей было больше сотни, потому что проводники-ненцы отправились в путь со своими семьями и имуществом), двинулся из Обдорска на север. Первую часть пути путешественник проделал по воде – по рекам Полую и Оби, а потом пересел на нарты, и уже 6 июня достиг предгорий Полярного Урала. 12 июля караван Зуева вышел к устью реки Лесной (на современных картах Байдарата), впадающей в Северный Ледовитый океан. Прошло ещё две недели, и он оказался уже на берегу Карской губы – конечной цели маршрута, предложенного ему Палласом. На берегу океана Зуев собрал коллекцию морских животных и водорослей, которую впоследствии изучил и описал его наставник.

Зуев стал первым учёным путешественником, пересёкшим Полярный Урал по пути из Обдорска к Карской губе. Добравшись до самой северной окраины Уральского хребта, он высказал предположение о том, что хребет «на севере в некотором расстоянии от моря сворачивает к западу». Следующим после Зуева географом, побывавшим в тех местах, был немец Георг-Адольф Эрман, и случилось это только в 1829 г.

Маршрут экспедиции В. Зуева на север Западной Сибири. Из: Райков (1955)

14 августа 1771 г. караван Зуева успешно вернулся в Обдорск, откуда исследователь совершил ещё две поездки – одну в сторону Полярного Урала вдоль реки Собь, а вторую – в Обскую губу. Обе они оказались относительно неудачными. В первый раз на ездовых оленей напали волки и так их разогнали, что путникам с трудом удалось собрать нескольких животных, чтобы вернуться в Обдорск. Второй раз изучению Обской губы помешала свирепая буря, испугавшая даже неробкого Зуева.

Обратный путь проходил по другому маршруту, потому что Зуеву надо было соединиться к основным отрядом экспедиции, находившимся в то время в Восточной Сибири. В январе 1772 г. Зуев встретился с Палласом в Красноярске и передал ему собранные во время поездки материалы. Среди привезённых коллекций были и кости ископаемых четвертичных животных, найденные Зуевым на обратном пути, где-то между Обдорском и Берёзовым. Паллас, интересовавшийся палеонтологией, восклицал: «Кто б мог подумать, что рассеянные слоновые кости, известные в Сибири под именем мамонтовых костей, и в самом севере находились!».

Под впечатлением от успешной экспедиции Паллас направил своего талантливого студента в ещё одну северную экспедицию – по реке Енисею с целью обследовать устье этой великой реки. К сожалению, повторить свой прежний успех Зуеву не удалось. Он добрался только до окрестностей современной Дудинки, а дальше продвинуться не смог, потому что местные жители отказались дать ему проводников и охрану. Не состоялся и ещё один проект Палласа, планировавшего отправить Зуева из Сибири на север Европейской России, чтобы тот, перевалив Уральский хребет, достиг до Пустозерска и оттуда направился в Архангельск. От этого плана пришлось отказаться, как писал сам Паллас, «за неимением надёжных известий, как должно ехать по оной дороге, также за неимением потребных в пути помощников».

В июле 1774 г. вместе со своим наставником Василий Зуев возвратился в столицу Российской империи.

Первые сведения о ненцах

Зуев, по обычаю того времени, был полевым исследователем самого широкого профиля. По сути, он занимался «страноведением», описывая посещаемые им земли целиком, не отделяя жизнь природы от жизни коренных народов. Как это часто было с сочинениями академических путешественников XVIII в., его труды не были напечатаны при жизни автора. Судить о путешествии Зуева и его способностях как натуралиста и наблюдателя дают возможность две небольшие работы, увидевшие свет только в 1947 г. Одна из них, посвящённая детальному описанию двух народов сибирского Севера – самоедов (ненцев) и остяков (хантов), – веха в истории этнографии. До Зуева ненцев не изучал ни один европейский путешественник, а о хантах в научной литературе имелась лишь одна работа – «Краткое описание о народе остяцком» Григория Новицкого, написанная в 1715 г. Василий Зуев имел возможность наблюдать эти народы ещё в сравнительно первобытном состоянии (хотя влияние контактов с пришлым русским населением уже тогда было вполне выражено).

Титульный лист рукописи В.Ф. Зуева о северных народах. Из: Райков (1955).

По своему содержанию этнографический отчёт Зуева представляет собой подробное описание всех сторон жизни и быта северных народов. Нравы и обычаи, верования, способы добычи зверя и рыбы, болезни, семейная жизнь, одежда и орудия труда, пляски и развлечения, обстоятельства рождения и смерти, язык и телесные особенности – всему этому нашлось место на страницах сравнительно небольшого труда, занимающего в современном издании 65 страниц текста. Описания, составленные Зуевым, свидетельствуют об его любознательности и наблюдательности. Ему удалось познакомиться с обрядами, которые у многих народов тщательно скрываются от посторонних, и даже прикоснуться к такой специфической стороне жизни северных народов, как шаманизм. Приводимое им описание шаманского камлания вряд ли взято из вторых рук и более походит на рассказ очевидца:

…ворожей, сидя на своём месте, перво озирается диким образом, поглядывая на все стороны, поводит глазами, вверх и вниз смотрит, потом берёт бубен в руки и перво колотит тихо, сделанною нарочно к тому палкою, обшитою оленьей лапою или по тамошнему кысом, сидя на том же месте, где сидел и прежде, потом колотит шибчее, а напоследок изо всей силы и, вскоча с своего места, скачет по чуму и ломается, брося бубен на сторону, долгое время так бесится при большом огне, в дыму, отчего такая в нем делается перемена, что иной обессилевши падает на землю и так рассказывает, пев то, что ему во сне снилось, и что он из того заключает к уверению председящих.

Интересная деталь: Зуев сообщает, что среди встреченных им инородцев шаманы оказались наиболее любознательными по отношению к русскому путешественнику: они «обо всём выспрашивали меня, что до их, кажется, и не касалось, а сами о своём ничего не рассказывают».

По современным научным стандартам, описания, составленные Василием Зуевым, страдают многими серьёзными недостатками. Один из самых главных его «грехов» как этнографа – пристрастное и эмоциональное отношение к быту и обычаям сибирских аборигенов, которые он критически оценивает с точки зрения просвещённого европейца и не стесняется давать очень резкие оценки тому, что представляется ему неприемлемым. Страницы его записок пестрят нелестными выражениями, относящимися к туземцам: «свинская жизнь», «гнусное состояние», «варварские поступки», «малоумие», «дурачество». Ненцев он прямо причислял к «глупейшим народам». С плохо скрываемым отвращением Зуев описывает нечистоплотность «инородцев», невыносимую грязь, царившую в их жилищах и около, отсутствие привычных для него навыков бытовой гигиены.

В самых их жилищах нет никакой чистоты и порядку, нет никакой опрятности и, кажется, нет нималого к тому рачения, ибо и хорошие уже ребята редко из юрты на двор выходят, а большие по крайней мере около юрты нужду свою и оправлять должны… Сие свинское житие каждому покажется невероятно, однако кто на их жилища хотя издали посмотрит, тот в верности сего описания не усумнится… во всех оных юртах такой дух мерзкой, что долго сидеть верно никто не согласится, ибо тут же сушат и рыбу, которую зимой напромышляют, а ежели думают, что для собак летнего корму недостанет, то кости тут и поземы жгут, отчего вся юрта вверху так закоптела, что на потолке и тенётах сажа висит сосульками… [Юрта] от мочи и сору никогда не очищается, разве в жаркие дни сама высохнет.

(Интересно, что в устной традиции сибирских народов дурной запах приписывался как раз русским поселенцам. Нанайцы говорили, что «от них так сильно пахло мылом и прогорклым салом, что с людьми делалось дурно»).

Особенно возмущало юного путешественника то, как описываемые им народы относятся к своим женщинам:

Сколь в презрении женский пол у остяков и самоедцев пребывает, того довольно изобразить невозможно, а смею сказать, что у их женщины живут не как люди, но как надобной скот… Бедные бабы весь свой век в беспрестанных трудах препровождают, не зная ни отдыху, ни праздника, всячески ему угождает, всё его состояние лежит на ей одной, а он с ей и говорить никогда не хочет… (смешное примечание: не знают оне никогда с женами целоваться, не знает никаких лобзаниев и ничего не ведают, как лучше в свете с прелестным полом обходятся)… В житии своем самоедка живет замужем, как невольница, не видит себе от мужа большой ласки, нижé какой приятности, кроме любовной той ночи, пред которой он жене своей днём всячески угождать старается… И так во всём у их женский пол раболепствует и более, нежели у строгого господина рабу подлежало.

Возможно, в этом следует видеть взгляд не только пристрастного путешественника, но и европейского человека «галантного века», привыкшего к несколько иным, чем у сибирских народностей, отношениям между полами, к любовным ласкам и поцелуям.

Иногда у автора вырывались прямо-таки вопли отчаяния:

Уже сил моих недостаёт к уверению читателя порочить вовсе гнусное сих диких народов состояние, которое не в одном житии их состоит, но и в самой пище, от которой вся жизнь человеческая зависит.

Он даже всерьёз опасается, а поверят ли ему читатели, в том, что такой образ жизни, который ведут аборигены Западной Сибири, вообще возможен. При этом Зуев признаёт, что столь отвратительная для него пища остяков и самоедов находится и «у дорожных русских в знатном употреблении». Иначе и быть не могло: на севере Сибири не до деликатесов; чтобы выжить, приходиться питаться тем, чем богата местная земля.

Не следует судить Василия Зуева слишком строго за его пристрастный и евроцентричный подход. В его эпоху для европейских путешественников было практически общим правилом смотреть свысока на изучаемых ими «варваров» и «дикарей» и судить их обычаи и поступки со своей меркой, которая представлялась по определению единственно правильной и единственно возможной. Такое высокомерное отношение вовсе не ограничивалось народами экзотических и слабоизученных стран. Мы находим его, к примеру, в записках многих путешественников XVIII в., побывавших в странах Восточной Европы и в Турции. Много интересных фактов и наблюдений на сей счёт можно найти в монографии американского историка Ларри Вульфа «Изобретая Восточную Европу». По его мнению, Восточная Европа в восприятии среднестатистического западноевропейца (вполне культурного и образованного) была также не вполне цивилизованной страной; она, хотя и не «находилась в самой бездне варварства», но на «шкале сравнительной развитости» помещалась где-то посередине между утонченной цивилизованностью и первобытной дикостью. Всё, что не соответствовало привычным представлениям просвещённого путешественника о том, как оно должно быть, описывалось со смесью удивления и презрения.

Только один пример. В 1784 году французский посланник в России, граф Луи-Филипп де Сегюр, проезжавший в Санкт-Петербург через Польшу, составил себе следующее мнение об этой стране:

Пересекающему восточную часть владений короля Прусского кажется, что он как бы покинул некую сцену, где царит украшенная усилиями искусств природа и совершенная цивилизованность… Попав же в Польшу начинаешь верить, что окончательно покинул Европу, и новые зрелища изумляют взор… нищее, порабощённое население; грязные деревни; жилища, лишь немногим отличающиеся от хижин дикарей, – всё внушает мысль, что ты перенёсся на десять столетий назад, к полчищам гуннов, скифов, венедов, славян и сарматов.

Собственно, мнение графа де Сегюра о российской столице тоже не было чересчур восторженным, но одной цитаты вполне достаточно, чтобы проиллюстрировать типичное для путешественников той эпохи отношение к тому, что делается восточнее их родных стран. Западноевропейский наблюдатель видел варварство и дикость и жителях Восточной Европы, а его русский современник (в нашем случае Василий Зуев), также образованный и наблюдательный, отправляясь на восток, подходил с такой меркой к обитателям азиатской части Империи.

Значение отчётов Зуева

С оленями всё-таки проще. Их можно описывать, не прибегая к моральным оценкам и сопоставлениям. Вторая из рукописей Зуева, опубликованных Академией наук в 1947 г., целиком посвящена этому важнейшему для народов Севера млекопитающему. В статье «Об оленях» он описывает не только «естественную историю» северного оленя, но также приводит много фактов об оленеводстве того времени, о значении этого занятия в жизни «инородцев». Здесь же находим и рисунок, показывающий устройство оленьей упряжки.

Рисунок из рукописи Василия Зуева «Об оленях».

Исследователи предполагают, что содержание этих рукописей было основано на отчётах, которые студент Василий Зуев посылал своему начальнику – академику Палласу. Известно, что Паллас высоко оценивал работу своего сотрудника. Он писал, что получал от него «весьма приятные известия… В письмах своих [Зуев] сообщил мне многие изрядные известия и между прочим достопамятное сочинение о тамошних оленях… да сверх того собрал достопамятные сведения о нравах и обыкновениях остяков и самоедов, также сочинил словари чистого остяцкого, самоедского и вогульского языка». Часть полученной информации Паллас использовал впоследствии при подготовке своего многотомного отчёта о путешествии, изданного на многих европейских языках и получившего мировую известность. К сожалению, следует говорить именно о части. Многое, что увидел и описал Зуев на севере Сибири, не вошло в сочинение Палласа, и подлинные заметки «шестнадцатилетнего капитана» не сохранились. То, что издано в 1947 г., только вершина айсберга, часть большого, безвозвратно погибшего целого. В пересказе и под редакцией Палласа что-то из материалов Зуева было утрачено, что-то перелицовано. Например, из отчёта полностью выпали факты притеснения и обмана ненцев и хантов со стороны русских поселенцев, не стеснявшихся пользоваться «дикостью» и наивностью туземцев.

Когда Василий Зуев вернулся на «большую землю», в 1774 году, перед ним лежало большое будущее. В том же году он, как способный студент, был послан за границу усовершенствоваться в науках. Возвратившись через пять лет, он представил диссертацию по зоологии и получил звание адъюнкта Академии наук. В 1781-1782 гг. совершил большое путешествие по югу России, а также в Бессарабию, Турцию и Крым. Но всё это было потом. «Северный» этап в биографии Василия Зуева навсегда остался единственным. Больше он в Азиатскую Россию не возвращался.

***

Винарский Максим Викторович, д.б.н., профессор, зав. Лабораторией макроэкологии и биогеографии беспозвоночных СПбГУ и главный научный сотрудник Санкт-Петербургского филиала Института истории естествознания и техники РАН. Лауреат премии «Просветитель» в номинации «Естественные и точные науки» за книгу «Евангелие от LUCA. В поисках родословной животного мира». Специально для GoArctic.

Список использованных литературных источников

Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М.: НЛО, 2003. 560 с.

Зуев В.Ф. Материалы по этнографии Сибири XVIII века (1771–1772). М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1947. 96 с.

Летопись Российской Академии наук. Том 1. 1724–1802. СПб: Наука, 2000. 994 с.

Райков Б.Е. Академик Василий Зуев, его жизнь и труды. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1955. 352 с.

Слезкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы севера. М.: НЛО, 2008. 512 с.

Сытин А.К. Ботаник Петр Симон Паллас. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2014. 456 с.