Сейчас в Мурманске

11:49 8 ˚С Погода
18+

Люди реки Мезени. Часть II

Рабочих мест осталось немного. На всём нашем маршруте сохранился всего один сельскохозяйственный производственный кооператив (то, что осталось от совхоза).

Архангельская область Мезень Помезенье Лешукония
5 декабря, 2019, 14:37

Люди реки Мезени. Часть II
Фото заставки: Помезенье. Брусника на ягеле.


Продолжение. Начало здесь.

Рабочих мест осталось немного. На всём нашем маршруте сохранился всего один сельскохозяйственный производственный кооператив (то, что осталось от совхоза). Помимо него, хоть сколь-либо значимыми работодателями являются только школы, которые остались лишь в крупнейших сёлах. В таких населённых пунктах обычно есть порядка 60-80 рабочих мест на 300-500 жителей. Помимо школы, здесь функционирует традиционный для центра сельского муниципального образования набор рабочих мест: бюджетная и околобюджетная сфера (включая дизельные электростанции и дорожные участки), магазины, редкие предприниматели (перевозки, заправки, пилорамы, редко – фермерство), лесозаготовительные бригады. В остальных деревнях рабочих мест может не быть, но, в любом случае, вряд ли их может быть больше десяти даже в деревнях, где живёт порядка ста человек. Более того, часть из них занята пенсионерами. Одни люди негодуют: пенсионеры не пускают молодых! Другие возражают: их некем заменить, молодёжь хочет только квасить. Рассудить их я не берусь, но факт остаётся фактом: значительная часть населения в трудоспособном возрасте, гораздо больше половины, не работает по месту жительства.

Никто нигде не работает, и у каждого по две машины стоят во дворе.

У таких людей есть несколько вариантов: отход, эксплуатация природных ресурсов, калым, продажа продукции ЛПХ, пособие, нахлебничество. Все эти варианты могут сочетаться между собой в любых комбинациях, за исключением, разве что, отхода с нахлебничеством. Более того, к некоторым из них могут прибегать и трудоустроенные.

Классический вариант для российских сёл и малых городов – отъезд на заработки, в отход, на вахту. С Удоры ехать ближе, проще и дешевле, есть даже вариант устроиться где-то на территории района в лесозаготовках, поэтому отходников здесь больше, чем в лешуконских деревнях, где они, впрочем, в небольших количествах тоже имеются.

В отличие от Сибири и Дальнего Востока, здесь мало высокодоходных возобновляемых природных ресурсов: нет кедра, соболя, женьшеня, кабарги и проч. Самыми денежными мезенскими ресурсами являются ягоды: черника, голубика, морошка, брусника, клюква. В урожайный год из Усогорска, в том числе в Лешуконию, приезжают скупщики и нанимают во всех более-менее крупных деревнях местного жителя, которому оставляют всё необходимое для приёма ягод, в том числе деньги. Если повезёт, и скупщики станут принимать все местные ягоды, то на этом можно зарабатывать ориентировочно с конца июля и до установления снежного покрова, то есть, как минимум, до конца октября. Взрослый человек на ягоде может заработать около 1000 рублей в день. Таким образом, семья из 3-4 человек при реализации самого оптимистичного сценария за сезон может заработать несколько сотен тысяч рублей. Неплохой доход могли бы принести и грибы (благо, на Севере их много), но за ними скупщики приезжают редко.

Практически все мезенские мужчины и даже некоторые женщины регулярно выбираются на рыбалку. Все наши собеседники изумлялись, даже входили в некоторый ступор, когда узнавали, что мы плывём столько дней на лодке и не рыбачим. Рыба ловится преимущественно для себя, излишки могут продаваться соседям – в первую очередь, одиноким бабушкам. Действительно доходными водными биоресурсами могли бы стать идущие на нерест минога и, главное, сёмга. Но популяция мезенской сёмги была подкошена ещё едва ли не в имперский период, и объёмы вылова не могут принести хорошего барыша. Сёмга ловится повсеместно, но удаётся выловить, по всей видимости, буквально несколько рыбин. Показательно, что некоторые информанты даже никогда её не пробовали. Где бы мы ни спрашивали, нам говорили: ну, мы ловим по несколько штук, но её мало и она мелкая; сюда не доходит, потому что ниже всё перекрывают. Сколько бы мы ни спускались вниз по течению, нам говорили одно и то же: доходит мало, перекрывают внизу. Малые объёмы вылова не привлекают сюда скупщиков, поэтому, если кому-то вдруг удастся поймать достаточно, он сам вывозит рыбу на продажу, что, впрочем, рискованно, поскольку любому неформальному промысловику на дороге попасться проще всего.

В 1940-е годы на Удоре охота по значимости стояла на третьем месте после лесозаготовок и сельского хозяйства, а промыслом сезонно занимались 80% трудоспособных мужчин. Основным промысловым зверем тогда была белка[1]. Сегодня белка в России закупается, но цена на неё очень невысока, и такой промысел существенного заработка принести не может. Сейчас на Мезени наиболее ценным зверем, по всей видимости, является куница, но и она стоит раз в пять дешевле соболя. Например, приёмщики в региональных центрах готовы заплатить за одну шкурку не более двух тысяч рублей. Вести туда дорого и рискованно, а сдавать промежуточным звеньям – невыгодно, да и непосредственно по деревням они, насколько нам известно, не ездят. В результате промысел куницы хотя и живёт, но вряд ли может быть действительно значимым источником пополнения семейного бюджета. Наконец, однажды мы слышали о продаже лосятины.

Из всех контролирующих инстанций местные опасаются только Рыбнадзора. Рыбаки стараются, по возможности, передавать друг другу информацию о рейдах, которая иногда летит по реке эстафетой быстрее самих инспекторов. Нас, например, неоднократно спрашивали, не видали ли мы «рыбников». А мы видали – в ярких спортивных куртках, тёмных очках и на надувной моторке, а не местной узкой, длинной и деревянной лодке, которые здесь ещё шьют, в том числе на заказ. Они были подчёркнуто неместными, что не сулило рыбакам ничего хорошего при потенциальной встрече. Дело было в Архангельской области, а приехали они из Коми и, вероятно, не имели здесь друзей и родственников. Можно предположить, что на Удору, напротив, ездят «рыбники» из Лешуконии. В другой раз, ночуя в палатке рядом с закрытой избушкой, мы стали свидетелями ночной, более безопасной, проверки сетей.

Примерно в 23.15 разбудили нас фарами и мотором. Приехали два мужика. Видимо, хозяин с кем-то. На джипе. Спросили, кто такие. «Что, комаров приехали кормить?» Сказали, чтоб мы оставались. Достали лодку (видимо, из кустов) и куда-то поехали. Вернулись совсем посреди ночи и уехали на машине. В избушку даже не заходили[2].

В остальных случаях, будь то охота или заготовка дров, люди проверяющих почти не опасаются, в том числе из-за того, что в лесу их трудно поймать.

Для дров покупаешь лесобилет. Сначала справку берёшь в сельсовете, потом в лесхоз идёшь. Пишешь, сколько кубов возьмёшь. Тебе посчитают. Потом нужно съездить в Усогорск или в Кослан, заплатить в банке. Потом с квитанцией приходишь, тебе выписывают лесобилет. Но, скажу по секрету, у нас пилят, кто где хочет. А до делянки до нашей ни на лошади, на тракторе… И пешком-то не дойдёшь. Никто не проверяет. Делянка на той стороне. Надо ещё вверх подняться. Километра три, наверное. Мы один год там рубили. У нас трактор, мы на тракторе привозили. Обычно билет выписывают, но пилят, где хотят. Обычно две комнаты и баня, то есть три печки. Я в этом году 10 взяла, обычно мы 20 брали. 10 возьмём и напилим, сколько нам надо. Десять-то нам мало. У нас четыре печки, да баня пятая. Надо, чтобы на зиму хватило да ещё до осени.

Северная изба

Громадные северные избы обычно состоят из половин, исходно предназначавшихся двум родственным семьям. Внутри, как правило, по-северному стерильно чисто. Туалет часто располагается не на улице, а на мосту.


Примечательно, что в этом лесном, практически заповедном краю люди могут возмущаться, что им выделили делянку в одном-двух километрах от деревни, считая, что это далеко, в то время как в некоторых регионах делянку могут выделить и в двадцати километрах.

Для поездок за дикоросами, на охоту и рыбалку люди поддерживают или даже строят по берегам рек (не только по Мезени, но и по притокам) охотничьи избушки. У одной семьи их может быть несколько. Внутри есть, как минимум, нары, стол и печь. Часто – какой-то минимальный набор продуктов и инструментов. Под навесом у входа обычно хранятся дрова. Издревле было принято всегда держать избушки открытыми, чтобы любой путник мог обсушиться, согреться, заночевать, выпить чаю и, может быть, даже подкрепиться. Мы безусловно оценили эту традицию: экспедиция проходила во второй половине августа, почти каждый день лил дождь, а в один из дней температура не поднялась выше девяти градусов. Вечером, мокрые и продрогшие, мы гребли уже в каком-то полузабытьи, судорожно вглядываясь в берега в надежде увидеть заветную избушку...

Зимовье

Зимовьё может включать не только охотничью избушку, но и целый ансамбль строений: баню, сарай, навес, лабаз на ножках, вторую избушку и даже туалет.


Считается, что если ты в избушке чем-то пользуешься, то надо, по возможности, что-то оставить взамен. Мы, взамен дров, как, правило, оставляли консерву. Когда мы ночевали в одной из избушек, рано утром к нам постучался проезжий рыбак и попросил спичек.

Большая часть избушек никак не оформлены, и построены просто в полюбившемся месте. Главное – согласовать её строительство с соседями, если таковые имеются.

- А избушки как решали, где строить?

- Старики ставили раньше, кто как поставил, кому какое место понравилось, так и делай.

- А потом они никак не оформлялись?

- Нет, но вот отец мне оставил завещание, что избушка мне переходит.

- А с точки зрения государства?

- С точки зрения государства их не существует.


В последнее время некоторые избушки, к сожалению, стали закрывать. Отчасти это может быть связано с тем, что хозяин завёз туда какие-то ценные вещи (например, генератор и телевизор), отчасти – с ростом доступности Мезени и риском появления непредсказуемых чужаков. Например, раньше до Лешуконского с «большой земли» можно было проехать только зимой, теперь же туда провели неплохую гравийную дорогу, по которой можно проехать на легковой. Да, вдоль реки дорога по-прежнему неважная, но можно доехать до райцентра, спустить лодку на воду и отправиться в любом направлении. Тем не менее, мы встречали открытые избушки с ценными вещами, хозяева которых не сомневаются в том, что все гости будут соблюдать таёжный кодекс и не станут пакостить. Открытых избушек по-прежнему большинство, а их закрытие осуждается остальными.                                                                                                               

Одни братья закрыли. Приехали – а там написано углём: «Ещё раз закроете – подожгём».

Взаимное участие за пределами населённых пунктов по-прежнему является нормой. Все встречные приветствовали нас, спрашивали, откуда и куда плывём.

Хотя бы какое-то личное подсобное хозяйство держат все. Придомовые огороды есть у всех, а многие по-прежнему возделывают картофельные поля где-то на краю села. Даже в райцентре, Лешуконском, есть несколько полей с картофельными наделами, самое большое из которых – практически в центре села. Скота здесь, в целом, больше, чем в средней полосе. При этом в одних деревнях его держат почти все, в других – почти никто.

Овец, наверное, только я не держу. Потому что недавно ещё сюда переехали. Коровы, телята, овцы, лошади практически у всех.

 
Здесь сейчас одна корова. Лошади две. Если сегодня концы не отдадут – значит две. Скоро ни одной не останется.

Сбыт продукции никак не налажен, и возможности что-то продать очень ограниченны.

Если бы организованно принимали картошку, люди бы за счёт этого жили! Сейчас куда сбудешь? Если машины нет – значит всё. А мясо куда? Сам не съешь – никуда. Так и коров держат. Вот сейчас летом городские приехали в отпуска – берут, покупают. А сейчас уедут – куда?

Я скотину держала, решили мы вторую корову завести. Так у нас молоко – оно только в умывальнике ещё не было! Знаете, мясо сдать некуда! Вывезти не можешь, совершенно. В последнее время, может, стали денежно жить. Я последние два года в соседнюю крупную деревню увезу – у меня свои клиенты – это в лёт всё ушло. А до этого мясо не покупали. Свезёшь, стоишь, торгуешь. Сейчас даже из-за рёбрышек дерутся.
Покосы

 Благодаря наличию скота ближние к деревням луга выкашиваются. Из-за покосов пространство выглядит обжито.


Жителя Центральной России на Мезени удивляет количество лошадей, которых здесь гораздо больше, чем коров. Местные жители считают их совершенно незаменимыми в хозяйстве.

Без лошадей здесь никак. Надо и сено привезти, и дрова привезти, и навоз вывезти, пахать, сенокос.

Ну, лошади у нас у всех есть. Без лошади куда в деревне?

Люди, нигде официально не трудоустроенные, могут встать на биржу труда и получать пособие – благо, в крупных деревнях можно отмечаться и нет необходимости ездить в районный центр. Пособие нельзя получать вечно, поэтому раз в полгода приходится устраиваться на какую-то работу, чтобы потом было основание вновь встать на биржу. Классический вариант – чистка проруби в зимний период по договору с администрацией. Летом они могут, например, взять выкашивать где-то траву.

Зимой почистят прорубь. Месяц почистит один, месяц почистит другой. Так и по очереди. По противопожарной безопасности содержится прорубь.

Возможности для калыма, особенно летом, когда много отпускников, многочисленны, но, как правило, не очень доходны. Обычно это помощь по хозяйству (например, в заготовке дров или на сенокосе), сдача в аренду трактора, разгрузка товара, привезённого в магазин. При этом многие, кто готов был бы платить за услуги, жалуются на то, что трудно найти работника.

Сейчас ещё больше пьют. Вообще сдурели! Первый год корову не держала ещё. В прошлом году не знала, как сенокос делать. Всё время дожди, эти пьют, кто у меня обычно работали раньше. Пришлось самой всё работать. А муж всё время на работе. Телёнок-то есть прошлогодний. Молока-то в деревне ни у кого нет, можно бы держать. Просто одной тяжело, воды нет, муж на работе. В прошлом году всю зиму работал, что всю неделю его нету. А надо же навоз возить, на санях на лошади. А попросить некого. Даже за денежку не хотят.

Покосы  Под покос иногда используют даже берег у охотничьей избушки.


Как правило, отказываются от возможности заработать те выпивающие (а их, по словам многих информантов, в последнее время стало больше), которые сидят на шее у своих родителей. При наличии хозяйства, леса и реки, одной пенсии (тем более двух) может хватить на двух-трёх нахлебников. Такими нахлебниками (кстати, не всегда пьющими) могут быть люди, вернувшиеся после неудачной попытки осесть в городе, парни, не знавшие, что делать после армии, матери-одиночки, даже молодые семьи. В результате складывается парадоксальная ситуация, когда не старики не могут жить в деревне без молодых, а наоборот.

Старики вымрут – кто будет жить? Кому 84, 80, 81. Если они умрут, то молодым надо умирать или уезжать куда-то.

Численность населения в деревнях сокращается, но происходит это по территории не равномерно. По официальным данным[3], во всех центрах сельских муниципальных образований в удорской части Мезени прослеживается чёткая тенденция: чем ближе к Усогорску и Кослану, тем быстрее падает численность населения. Быстрее всего это происходит в Буткане, медленнее всего – в Большой Пыссе. В Лешуконском районе, где население сокращается чуть быстрее, существует не полностью аналогичная, но очень близкая тенденция.

В целом, люди не стремятся уехать, а, напротив, очень привязаны к своей родине. Школьники, например, едва ли не поголовно хотят вернуться домой после учёбы (возвращаются, правда, единицы). Во время нашей экспедиции во многих школах не было первого класса, зато везде, благодаря очередной волне рождаемости, были довольно большие группы в детских садах (в одной из школ на 37 школьников приходилось 17 дошкольников), то есть закрытие школам в ближайшие годы вряд ли грозит. Почти все, в отличие от жителей средней полосы, утверждали, что деревня живёт дружно, и в этом отношении после развала СССР мало что изменилось.

Захотим – так сразу делаем праздник. Повод всегда найдётся. Все между собой общаемся, а как же? В деревне без этого никак! В деревне надо дружно жить. Раньше, мне кажется, даже дружнее жили. Но и сейчас дружно. Собираемся на праздники. Есть ничейный дом, где мы собираемся. Все вместе поддерживаем его.

Там трактором не заехать. Лошадью. Своей нету, у соседей беру. Соседям летом поможешь с сенокосом. Взаимопомощь.

Связано это как с пронизывающими все соседние деревни родственными связями («Куда ни плюнь – везде родственники»), так и, в большей степени, с пространственной изоляцией, вынуждающей людей кооперироваться и решать проблемы сообща, не рассчитывая на внешнюю помощь. Она же является естественным барьером для притока сюда большого количества чужаков – дачников, туристов, промышленников, промысловиков, представителей контролирующих инстанций, гастролирующих воров. Новые люди всегда на виду.

Когда мы вас в окно увидели, думаем: «У нас нет таких». Обзвонили деревню. Все говорят: «К нам никто не приехал».
Уровень доверия из-за этого настолько высок, что многие не закрывают не только избушки, но и собственные дома.

Тут двери не закрывают, только палку ставят. Даже если надолго уезжают.

Традиционный для России ностальгический нарратив о советском прошлом здесь присутствует.

В общем, как демократия пришла, здесь всё нарушилось.

В военное время, видишь, как работали! Сколько пашни пахали, молотили, убирали! Надо было выжить! А теперь маленько – так и спины заболит! Ни выходного, ни проходного не было! Сколько нивы было вспахано на кОнях! Мощны трактора стали, так радёхоньки стали, что трактора. А на тракторах вспашут, клинья останутся, а мы на кОнях перепахиваем. А теперь всё зарощено.

Тем не менее в целом люди смотрят оптимистичнее на будущее, чем на периферии регионов Центральной России. Во многом это связано с наметившейся тенденцией возвращения уроженцев села после выхода на пенсию. Даже те, кто не возвращается насовсем, приезжают в отпуск, поддерживают свои родные дома и не хотят их продавать.

Сейчас, наверное, больше на пенсию будут возвращаться. Думаю, что лет через двадцать здесь ещё что-то будет. Сюда многих тянет. Потому что дома ремонтируют, стараются. Приезжают, ремонтируют отцовские дома. 

Когда на пенсию вышли, приехали сюда на лето. Так и остались. Остальные жители все здесь постоянно жили. Нисколечко не жалею, что приехала. Бывает, конечно, что тяжело. И дрова… У нас квартира там. Утром встали, воду включили, никуда не надо ходить. А здесь надо воду занести. А если нет, так на речку сходить. Дрова расколоть, затопить. А всё равно здесь лучше.


Дома
Дома всегда обращены окнами к реке.


Автор: Артемий Алексеевич Позаненко, преподаватель кафедры местного самоуправления факультета социальных наук НИУ ВШЭ.

Фотографии автора.



[1] Корсаков А.М. Некоторые данные к обзору охотпромыслового состояния Удорского района Коми АССР // Русский орнитологический журнал. 2009. Т. 18. С. 308-317.

[2] Фрагмент из полевого дневника.

[3] Ориентироваться на них безоговорочно нельзя, поскольку они не вполне отражают реальную ситуацию и могут «ошибаться» как вверх, так и вниз. Во многих деревнях прописано народу гораздо больше, чем реально проживает. Но есть и деревня, в которой формально один житель, а реально – пять.



далее в рубрике