Сейчас в Мурманске

18:42 2 ˚С Погода
18+

Мурманская область: движение к естественным границам

Лопари Поморы Терский берег Мурманская область Кольский полуостров
16 июля, 2018, 14:08

Мурманская область: движение к естественным границам
На фото: Варзуга


На первый взгляд, административные границы Мурманской области выглядят достаточно очевидными и естественными, поскольку сама природа заложила значительную часть их контуров, определяющихся полуостровной формой, создаваемой Баренцевым и Белым морями. Однако в действительности движение к этой «граничной» естественности было достаточно длительным, занявшим многие и многие столетия.

Всё та же природа Кольского полуострова, расположенного на Крайнем Севере с его арктическими или близкими к ним климатическими условиями, малоблагоприятными для существования человека, привела к относительно позднему появлению и более длительному становлению здесь государственных и, соответственно, административных элементов. Даже если мы возьмём за точку отсчёта XIII век, имея в виду появление здесь новгородских даньщиков[1], собиравших дань с местного населения – лопарей (саамов), то и в этом случае отставание составляет порядка трёх веков (в соответствии с традиционным представлением о начальном этапе образования российского государства в IX веке). Да и сам Новгород, несущий в себе уже весьма значительное число элементов государственности, лишь с очень большой долей условности может быть назван государством в полном смысле этого слова. А отношения между ним и населением Кольского полуострова должны рассматриваться не столько как внутригосударственные, сколько как отношения между метрополией и колонией.

Собственно, весь начальный этап включения территории Кольского полуострова в состав Российского государства, по-видимому, может быть определён как борьба за установление контроля над этой территорией с целью эксплуатации природных ресурсов.[2] Эти ресурсы не были столь значительны, однако в виду относительно слабой конкуренции со стороны иных государственных образований, они могли быть получены при сравнительно низких затратах.

Хотя конкуренты, конечно, были. Формирующееся норвежское государство (впоследствии датско-норвежское, шведско-норвежское) также пыталось установить над ними свой контроль. Недостаточность сил у одних и периферийность территории для других обеспечили тот баланс, на основе которого и в соответствии с договором от 1251 г. (Рунной или Разграничительной грамоты)[3] произошло создание весьма особой территориально-политической системы – общего норвежско-новгородского округа[4], включающего Финнмарк и Кольский Север, и установление так называемого двоеданства лопарей (уплаты дани сразу двум государствам).[5]

При этом следует обратить внимание, что территория как таковая для обоих «эксплуатантов» не являлась главным яблоком раздора: важна была лишь та её часть, которая была населена и обеспечивала получение дани. Это становится особенно очевидным, если мы примем во внимание кочевой характер жизни саамов: хотя перемещения и имели достаточно традиционные пути летне-зимних циклов, в целом границы их проживания были весьма неопределёнными и не охватывали весь Кольский полуостров.

Кочевье лопарей, фото нач. XX века

С XIV – XV веков появляется и четвёртый участник системы взаимоотношений: русско-карельское поморское население, постепенно освоившие беломорское побережье, включая южную часть Кольского полуострова – Терский берег, и создавшее здесь оседлые поселения: Карельский (Варзугу) и Умбский погосты. Именно с этого периода появляются, пусть и весьма условные, первые зачатки административно-территориального устройства – Варзужская и Умбская волости, находившиеся под общим управлением посадника Двинской земли в составе Великого Новгорода.

Таким образом, начальный «новгородский» этап характеризуется надгосударственным статусом региона, неопределённостью государственных границ, отсутствием административно-территориальных границ, сформированием четырёх основных субъектов взаимодействия на территории Кольского полуострова: саамов (лопарей) и поморов, впрочем, выступающих чаще всего в качестве объектов по отношению к двум другим – российскому и «норвежскому» государствам[6].

Поморское становище Рында

Новый этап, несомненно, связан с присоединением Новгорода и его владений к Москве в 70-х гг. XV в.[7] В отличие от новгородской политики, диктуемой во многом торгово-ремесленными интересами и потому более склонной ограничиваться извлечением выгоды из обладания территорией, московские князья, а вслед и за ними и Московское государство, стремились к прочному закреплению владений за собой и непосредственному политическому администрированию. Причём особенно остро государство реагировало как раз на те ситуации, в которых на эти же земли предъявляли претензии другие конкуренты. Для Мурмана, где такой конкурент существовал в лице норвежцев, это означало переход к более активной фазе противоборства между Москвой и соседними государствами за раздел сфер влияния и, в конечном итоге, с точки зрения административно-территориального деления – за определение внешней западной границы региона.

На первый взгляд, смена метрополии мало что изменила в жизни самого Мурмана. У лопарей новгородских даньщиков сменили московские, а русские волости Терского берега и вовсе остались в составе Двинской земли, правда, управлявшейся уже тоже московским наместником.

Однако если в «новгородское время» отношения даньщиков с местным населением Кольского полуострова ограничивались исключительно получением требуемых ресурсов, то теперь они стали производить судебные разбирательства по тяжким преступлениям (воровство, убийство) у лопарей (согласно грамоте Василия III от 1517[8]) и по небольшим правонарушениям – в русских волостях (см., например, жалованные грамоты великого князя Ивана Васильевича в Керетъ и Ковду от 16 и 20 февраля 1542 г.[9]). Тем самым, хотя с точки зрения территориального деления всё осталось по-прежнему, расширение властных полномочий даньщиков по отношению к населению начинает превращать их в судей-администраторов, не только обладающих властными полномочиями, но и реально осуществляющих управление территорией.

Процесс становления новых форм взаимоотношений, их естественные неурегулированность и неупорядоченность не могли не порождать серьёзных противоречий между местным населением и представителями власти, наиболее крупным из которых стал конфликт, вылившийся в погром на Терском берегу, осуществлённый опричными отрядами Басарги Леонтьева в 1568, так называемый «Басаргин правеж»[10].

И даньщики, и откупщики представляли собой временную «администрацию», бывающую в контролируемых землях лишь наездами и заинтересованную не столько в разрешении реальных проблем местного населения, сколько в получении максимальной выгоды, что, собственно, и порождало конфликты. В связи с этим постепенно формируется потребность в создании более или менее постоянных административных структур на местах. В условиях нехватки кадров и средств их обеспечения, характерных для российского средневековья, такими квазиадминистративными структурами очень часто становились церковные структуры и в первую очередь – монастыри.

Печенгский монастырь, фото нач. XX века

Пришедшие на Мурман в XVI в. монастыри, как возникшие непосредственно на Кольской земле (Кандалакшский и Печенгский), так и действовавшие с других, преимущественно северорусских территорий (Соловецкий, Кирилло-Белозерский, Антониево-Сийский, Троице-Сергиев и др.) начали активную хозяйственную экспансию, сосредотачивая в своих руках значительные промысловые угодья, а вместе с ними получая и контроль над местными жителями. В отдельных регионах края, особенно на Терском берегу, они тем самым стали основой формирования административной системы управления, закрепив свой статус в различных царских грамотах (жалованных, несудимых и т. п.), предоставленных государством.

Одновременно с этим миссионерская деятельность Кандалакшского и Печенгского монастырей по проведению православной христианизации местного языческого населения создавала предпосылки и для более активного вовлечения в орбиту влияния российской администрации лопарей, проживавших на территории Кольского полуострова.

«Внутренняя», административная, казалось бы, задача пересекается с «внешней», государственной, а точнее – межгосударственной проблемой, всё более отчетливо формирующейся на стыке границ и интересов России, Швеции и Норвегии (Дании). Этот территориальный спор, решавшийся как на полях сражений, так и путём всевозможных дипломатических переговоров, причём чаще всего вдали от Кольского полуострова, с точки зрения административно-территориальных сюжетов определял западную границу российского Мурмана; хотя если исходить из наиболее далеко идущих намерений соседей – это был спор о том, будет ли Мурман вообще российским.

По-видимому, можно сказать, что шведские попытки установления контроля над Кольским полуостровом были довольно ситуативны: как правило, они исходили из представлений об ослаблении Российского государства и, соответственно, возможности использовать эту слабость для получения бесконтрольных в данный момент территорий, в связи с чем предпринимались в условиях войн и конфликтов с Россией (1589–1593, 1611, 1701 гг.) и осуществлялись преимущественно вооружённым путём.

Заметно более долговременной, стратегической и настойчивой в отношении Мурмана была политика Датско-Норвежского государства. Датчане сравнительно редко использовали военные инструменты достижения цели и направляли их не столько на территорию Кольского полуострова и его жителей[11], сколько на голландские и английские торговые суда, находившиеся в прибрежных водах Баренцева моря (1582, 1621–1623). Они были более активны в применении мирных дипломатических шагов (обмен посольствами[12], пограничные съезды[13], дипломатическая переписка[14]), стремясь при этом добиться результата путём предоставления контрагенту возможности получения тех или иных выгод в случае совершения сделки: заключения династического брака[15], предложения военной или дипломатической помощи[16], уплаты выкупа[17], готовности пойти на некоторые уступки (отказаться, например, от требования передачи всей Лапландии) и т. п.

Впрочем, ни военные, ни дипломатические средства не изменили позицию Российского государства, считающего, говоря словами царя Ивана IV, Колу и Печенгу «нашими искони вечными вотчинными землями»[18]. Нельзя не признать, что если претензии шведов и датчан распространялись, как правило, на весь фактически контролировавшийся Российским государством Кольский полуостров (в некоторых датских проектах предполагалась передача Дании северной или западной части Мурмана при сохранении южной или восточной – за Россией), российская власть в отношении территорий своих соседей проявляла достаточную сдержанность: при определении границы она предлагала её провести по линии близкой к современной, не затрагивая собственно норвежских владений.

Правда, в 1598 г. в письме датским послам было заявлено «что Лопской землѣ прямой рубежъ съ Норветцкою землею рѣка Ивгѣй, отъ государя нашего Колского острогу болши тысячи верстъ; да и за Йвгѣй рѣку данщики великого государя нашего царя и великого князя Бориса Федоровича всеа Русиiи для дани ходятъ»[19], тем самым предлагая провести границу далеко за пределами фактически существующего рубежа на территории норвежско-датского Финнмарка. Однако, как представляется, правы те исследователи, которые считают, что перед нами своеобразный запрос «с походом», стремление заявить «встречный иск, в котором русские сами предъявили претензии на значительную часть норвежской территории за Нявдемой рекой» и что заявление Годунова имело целью лишь «показать твёрдость и неуступчивость нового царя в пограничных спорах».[20]

В конечном итоге, жёсткость дипломатической позиций Российского государства и успешная борьба жителей Кольского полуострова против вооружённых вторжений, показавшая их способность не допустить военного захвата Мурмана, привела к закреплению фактически сложившегося статус-кво в отношении западной границы, как в межгосударственных отношениях, так и в представлениях их политических элит. Соответственно, и территориальный спор утратил свою актуальность: с 20-х годов XVII в. лапландский вопрос практически навсегда исчез из повестки дня взаимоотношений Дании и России.[21]

Примерно тогда же прекратил своё существование и общий податной округ: пропуск в Восточную Лапландию датского сборщика дани в декабре 1611 г. стал последним.[22]

Одновременно с неформальным разрешением пограничного спора, определившим западную границу Мурмана, а во многом как раз в связи с этим, формируется и административная система управления Кольским краем. Её возникновение справедливо связывают с созданием Кольского острога как административного центра Кольского уезда и учреждением должности кольских воевод. Первый кольский воевода Аверкий Иванович Палицин был прислан в сюда с отрядом стрельцов в ответ на каперские действия датской военной эскадры у берегов Кольского полуострова по отношению к английским и голландским торговым судам.

Кольский острог XVII века, реконструкция

Поэтому первоначально функции воевод носили преимущественно внешний – военный и дипломатический – характер: руководство военным гарнизоном (Палицин А.И.), постройка Кольского острога (Судимантов М.С.) и оборона его от нападений неприятеля (Загряжский В.Ф.), организация проведения пограничных съездов (Салманов И.С.), информирование местных датских властей об изменениях, происходящих во внутренней и внешний политике Российского государства, и переговоры с норвежскими чиновниками (Ярцов А.Г., Васильчиков Г.Б., Благово С.Ф.), пропуск (или отказ в пропуске) датских сборщиков дани на территорию Восточной Лапландии (Толстой А.С.) и др.

Однако постепенно функции воевод начинают расширяться, всё больше включая в себя решение вопросов традиционного внутреннего гражданского управления: разрешение конфликтов между различными группами населения края, судопроизводство, обеспечение правопорядка, контроль над сбором налогов и исполнением государственных повинностей, реализация распоряжений центра и т. д.

Это приводит к тому, что в сфере внимания воевод оказывается не только стрелецкий гарнизон Кольского острога, но и всевозрастающая часть жителей Кольского полуострова, поморов и лопарей, что, в свою очередь, создаёт новый очаг напряжения: конфликты во взаимоотношениях с «администраторами» предыдущего периода – монастырями, разрешение которых вынуждена брать на себя центральная власть.

Впрочем, ещё довольно долго сохраняется старое административное деление территории края, в рамках которого, хотя Кольский уезд и включает в себя большую часть полуострова (Колу, Кандалакшу, Порью губу, а также Кереть и Ковду), Терский берег по-прежнему остаётся в составе Двинского уезда.

Разрешение в целом территориального спора с соседними государствами и формирование на Мурмане основ административной системы управления можно рассматривать как главные достижения 2-го этапа. И то, и другое произошло уже к середине XVII в., однако центральная власть не сразу осознала изменившуюся роль региона: несмотря на то, что 2-я половина XVII в. вполне демонстрирует падение внимания государства к Кольскому краю, административно-территориальный статус его вплоть до начала XVIII в. остаётся неизменным.

Таким образом, второй, «московский», этап характеризуется сформированием государственного статуса региона как исключительно российского, существенно возросшей определённостью государственной границы и складыванием сравнительно чётких административно-территориальных границ на Кольском полуострове, разделённом между двумя субъектами административного управления.

Следующий этап, открывающийся включением территории края (Кольского уезда, а также Варзужской и Умбской волостей Двинского уезда) в состав Архангелогородской (с 1796 – Архангельской) губернии 18 декабря 1708 г., означал окончательную и закономерную потерю субъектности, уже вполне запрограммированную развитием событий на предшествующем этапе.

Центром принятия решений стала не центральная власть, как это было ранее, а губернские власти г. Архангельска, для которых, к тому же, эта территория выглядела как далёкая и малоинтересная периферия.

Вообще, этот период можно было бы, по аналогии с некогда распространённым взглядом на средневековье, определить как «тёмные века» Кольского края с административно-территориальный точки зрения. Чрезвычайно показателен в этом отношении Указ от 2 декабря 1858 г., упразднивший Кольский уезд с передачей его территории Кемскому уезду и получением городом Колой статуса «заштатного».

Впрочем, даже в эти «тёмные века» обнаруживаются некоторые события, значимые не столько сами по себе, сколько как перспективные для развития будущих процессов. Это, прежде всего, консолидация основной территории Кольского полуострова в рамках Кольского уезда в 1784 г.[23], означающая, независимо от реальных намерений властей, формирование региона как целостной административно-территориальной единицы, и проведение официальной границы с Норвегией в 1826 г.

Некоторые предпосылки будущего «возрождения» можно обнаружить в конце XIX в., когда в 1883 г. был восстановлен Кольский уезд (с 1899 г. – Александровский), оставив, правда, в составе Кемского уезда Ковдскую и Кандалакшскую волости.

Первая мировая война и Вторая российская революция 1917–1921 гг., пусть и не сразу, создали предпосылки для возвращение Мурману его субъектности, но уже на новом уровне.

Та роль, которую, благодаря строительству Мурманской железной дороги, начал играть Мурман в обеспечении связи России с союзниками в ходе Первой мировой войны, резкое увеличение численности населения, причём, большей частью, молодого и активного, создало благоприятные условия для восприятия региона как имеющего право на более высокий уровень самостоятельности. Это привело к пока формальному, но выделению 22 апреля 1918 г. Мурманского края в качестве самостоятельной единицы, включающей в себя Александровский Кемский уезды. Впрочем, события Гражданской войны не дали развиться этой инициативе, и уже 15 сентября 1918 г. самостоятельность Мурмана, вошедшего в состав антибольшевистской Северной области, была ликвидирована[24].

Мурманск, 1918 г.

Действительное восстановление статуса края как одного из субъектов, правда, теперь уже Советской России, началось с преобразования Александровского уезда Архангельской губернии в Мурманскую губернию с центром в г. Мурманске в соответствии с декретом ВЦИК от 13 июня 1921 г. Это стало результатом постепенного формирования у советского руководства нового взгляда на Кольское Заполярье: оно начинает рассматриваться как важный источник ресурсов, необходимых для укрепления экономического фундамента Советской России.

Впрочем, пока это ещё очень узкий взгляд на регион, в рамках которого Мурман благодаря наличию транспортных коммуникаций (всё те же Мурманская железная дорога и Мурманский порт) и относительной близости к «загранице» мог бы стать поставщиком крайне необходимых товаров для восстановления разрушенной войнами страны.

Советское руководство, как, впрочем, и местных руководителей Мурмана, территория Кольского полуострова и его население сами по себе интересовали относительно слабо. Во-первых, местные руководители были обычно совсем не местные, а, как правило, присылаемые из центра и рассматривающие своё пребывание здесь как временное, едва ли не как ссылку; а во-вторых, те богатейшие природные ресурсы, которыми обладает Кольский край, ещё были мало кому известны. Поэтому Советское государство сравнительно легко отказывается, например, от Печенгской области, более заботясь об урегулировании отношений с Финляндией, нежели о желаниях местного населения. Урезаны остались границы Мурманской губернии и на юге, поскольку Кандалакшский район вошел в состав Карелии.

С этой точки зрения решение о вхождении Мурманской губернии в качестве округа в Ленинградскую область в 1927 г. и, соответственно, понижение административного статуса Мурмана выглядит вполне логичным. Однако, как ни парадоксально, потеря местным аппаратом управления самостоятельности в действительности оказала более чем благотворное воздействие на процессы, протекающие в развитие Кольского края. Она не только способствовала значительному притоку средств на его развитие, но и приблизила северную окраину к центру, и хотя это одновременно означало усиление над ней административной опеки, в то же время произошло укрепление местного аппарата квалифицированными чиновниками, хозяйственными руководителями, учёными, специалистами, направлявшимися на работу в Мурманск из Ленинграда.

Всё это позволило в ходе индустриализации, коллективизации и культурных преобразований к концу 1930-х на Кольском полуострове создать мощную тяжёлую промышленность, реконструировать морской и железнодорожный транспорт, создать для них надёжную энергетическую базу. Такое превращение Кольского Севера в экономически развитый район страны стало естественной и закономерный предпосылкой смены его административного статуса – 28 мая 1938 была образована Мурманская область с центром в г. Мурманске, при этом из Карельской АССР в её состав был передан Кандалакшский район.

Существенную роль в этом процессе сыграли и внешние по отношению к региону факторы: военно-политический – создание здесь крупного военно-морского оперативно-стратегического объединения – Северного флота; и геоэкономический – Мурманск стал рассматриваться как начальная точка трассы Северного морского пути («ворота в Арктику»). Они придали краю в глазах центральной власти стратегическое значение[25], что впоследствии вполне подтвердилось в ходе Второй мировой войны, когда Мурманск стал одной из важнейших точек коммуникации союзников по антигитлеровской коалиции.

Тем самым, к концу 1930-х гг. Мурманская область сформировалась как естественное административно-территориальное образование[26], как вполне самостоятельный субъект, обладающий значительными природными ресурсами, существенным человеческим потенциалом, органично вписывающийся в общероссийское стратегическое, экономическое и социально-культурное пространство.

В свою очередь, это стало результатом длительного процесса административно-территориального развития в ходе четырёх основных этапов, которые можно было бы очень условно определить как 1-й (XII – XV вв.) – «трансграничный» (или «безграничный»), 2-й (XVI – XVII вв.) – «пограничный», 3-й (XVIII – начало XX вв.) – «заштатный», и 4-й (20-е 30-е гг. XX вв.) – «субъектный».

Мурманск, 1940 г.


Автор: А.В. Воронин, д.и.н., профессор кафедры философии и права Мурманского государственного технического университета.


[1] Упоминаемый в Новгородской первой летописи под 1216 среди новгородцев «терский даньник» Сьмьюн Петриловиц исследователями рассматривается как сборщик дани с Терской земли (Новгородская первая летопись старшего и младшего извода. – Рязань, 2001. – С. 57)

[2] По-видимому, это вообще характерно для раннегосударственных образований, стремящихся не столько к прямой оккупации внешних по отношению к ним территорий, сколько к установлению контроля над ними, обеспечивающему выкачивание желаемого ресурса из населения. Вспомним, например, известный институт полюдья из ранней древнерусской истории или систему даннических отношений между той же Русью и монголо-татарами.

[3] Шаскольский И.П. Посольство Александра Невского в Норвегию // Вопросы истории. – 1945. – № 1; Его же. Договоры Новгорода с Норвеги­ей // Исторические записки. – М., 1945. – Вып. 14. Хотя в историографии существуют и другие трактовки хронологической привязки этого договора, все они, как правило, относятся к периоду формирования и развития новгородско-норвежских отношений.

[4] Впрочем, особость эта весьма относительная. В практике взаимоотношений Новгородской земли с другими государственными образованиями можно найти немало примеров не только совместного получения дани, но и совместного управления. Так, с начала XV в. городом Великие Луки управляли два тиуна (наместника) – новгородский и литовский: «А на Лукахъ нашь тиунъ, а вашь другии: судъ имъ наполъ» (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. – М.-Л., 1949. – С. 116). Даже тогда, когда Новгород заявляет о бесспорной принадлежности этой территории к своим владениям, литовский князь по договору1471 г. сохраняет право на получение с нее дани: «А что Ржова, и Великiа Лукi, и Холмовски погостъ… то земли новгородцкiе; а в то ся тебе, честному королю, не вступати, а знати тебе своя черна куна» (Там же. – С. 130-131).

[5] Лопари погоста Инари в XVI–XVII вв. вообще были троеданными, выплачивая дань не только России и Норвегии (Дании) но и Швеции. Подобные системы известны международному праву как кондоминиумы (совместное владение двумя и более государствами одной и той же территорией), хотя сегодня они крайне редко встречаются в практике международных отношений. Причиной их возникновения, как правило, является невозможность претендентам на единоличное обладание этой территорией добиться успеха и вынужденная, отсюда, необходимость пойти на компромисс. Правда, Фёдоров П.В. считает подобное определение «неправомерным», поскольку, по его мнению, помимо владения кондоминиум предусматривает и совместное управление, чего в данном случае нет (Фёдоров П.В. Северный вектор в российской истории: центр и Кольское Заполярье в XV I – XX вв. – Мурманск, 2009. – С. 61.). Думается, всё же, при определении сущности кондоминиальной системы правильно говорить не столько об управлении, сколько о власти, который в нашем случае вполне достаточно и которая как раз и обеспечивает получение дани с лопарей. Что касается сохранения конкуренции в рамках округа, то она вообще присуща любой системы власти, даже в рамках одного и того же государства, не говоря уже о нескольких.

[6] Определение «норвежский» в силу особенностей развитие норвежской государственности здесь носит весьма условный характер, но учитывая, что мы рассматриваем преимущественно внутрироссийские процессы, этим, как представляется, вполне можно пренебречь. Впрочем, то же самое относится и к определению «российский», которое с точки зрения Кольского полуострова могло выступать и в качестве «новгородского», и «московского», и «советского».

[7] Собственно, Московское княжество ещё до вхождения этих территорий непосредственно в его состав претендовало на их получение, настаивая на праве московских князей на Двинскую землю. Первые попытки были предприняты ещё в конце XIV века: в 1397 «насла князь великыи Василии Дмитриевич за Волок на Двину бояр своих… повестуя им.. чтобы есте задалеся за князь великыи, а от Новагорода бы есте отнялеся», то получили бы значительные льготы. Однако тогда у князя Василия сил было ещё недостаточно, и хотя «двиняне …ко князю великому целоваша крест», новгородцам удалось после похода на мятежные земли восстановить статус-кво и вынудить Москву подписать договор о принадлежности Двинской земли Новгороду «по старине» (Новгородская первая летопись… – С. 389, 391-393).

[8] Возгрин В.Е., Шаскольский И.П., Шрадер Т.А. Грамоты великого князя Василия III сборщикам дани в Лопской земле // Вспомогательные исторические дисциплины. – СПб., 1998. – Т. XXVI.

[9] Акты Соловецкого монастыря 1479–1571 гг. – Л., 1988. – С. 58-60.

[10] Двинские промышленники Бачурины, взимавшие с варзужан десятину по праву откупа, предоставленного им двинскими властями, предъявили иск к жителям с. Варзуга об уплате якобы имевшихся 450 руб. долга. Поскольку последние, заявив о вымышленности иска, отказались платить, Бачурины пожаловались царю Ивану IV, который отправил на Терский берег карательный отряд во главе с Басаргой Леонтьевым. В Варзуге, Умбе, Порьей губе, Кандалакше и других населённых пунктах опричники разрушили дома, изъяли всё ценное имущество, которое на судах было вывезено на Двину и там распродано.

[11] В отношении жителей Мурмана скорее использовались средства демонстрации силы, как это было в 1599 г., когда король Христиан IV, лично прибыв с эскадрой кораблей в г. Колу, чтобы предложить местным жителям принять датское подданство, получил отказ.

[12] Датские посольства в Москву Ульфельд Я. 1578, Матцена С. и Свaба Г. 1597–1598 гг., Брокку Э., Брюсие К. и Салингена С. 1601-1602 гг., русское посольство в Копенгаген Ржевского И. и Дмитриева П. в 1601 г. и др.

[13] Впрочем, на эти неоднократно назначаемые в районе Кольского острога пограничные съезды не приезжали то датские, то русские посланники.

[14] См., например: Щербачев Ю.Н. Датский архив. Материалы по истории Древней России, хранящиеся в Копенгагене. 1326 – 1690 гг. – СПб, 1893.

[15] Неосуществившиеся проекты династических браков между родным братом короля Христиана IV герцогом Гансом и царевной Ксенией Борисовной Годуновой в 1602 г. (герцог умер в России) и сыном датского короля Вальдемаром Кристианом и старшей дочерью царя Михаила Фёдоровича Ириной (удалось убедить принца принять православие).

[16] В инструкции датского короля Христиана IV послам в Россию Скелю О. и Гюльденстиерну К. в марте 1614 г. говорилось, например, о возможности доставить в Россию и содержать там в течение года полк в 2000 человек (Щербачев Ю.Н. Указ. соч. – С. 181).

[17] Согласно инструкции Христиана IV, послам Брокку Э. Брюско К. и Салингену С. от 31 августа 1601 г. в случае отказа царя уступить Лапландию они должны были предложить за неё 50 тыс. талеров в качестве компенсации за построенные церкви и другое имущество (Щербачев Ю.Н. Указ. соч. – С. 151)

[18] Сборник Русского исторического общества. – СПб., 1883. – Т. 38. – С. 10; Практически идентичен, например, и ответ русского правительства датским послам по лапландскому вопросу от 17 марта 1598 г.: «Лопская земля искони вѣчная вотчина царского величества къ Великому Новугороду з Двинскою землею; и на той землѣ монастырь Печенской и волости многіе, Кола волость, и Кандалакша, и Варзуга, и иные волости стоятъ за много лѣтъ… А къ вашего государя къ Норвецкой землѣ Лопская земля исстари не бывала, и прежніе датцкіе короли николи въ тѣ волости и въ древній въ Печенской монастырь не вступалися, ни прадѣдъ, ни дѣдъ Крестьянуса короля о томъ не сыскивали» (Щербачев Ю.Н. Русские акты Копенгагенского Государственного архива. – СПб., 1897. – Ст. 321–322).

[19] ; Щербачев Ю.Н. Русские акты Копенгагенского Государственного архива. – СПб, 1897. – С. 324.

[20] Державин В.Л. Северный Мурман в XVI–XVII вв. (к истории русско-европейских связей на Кольском полуострове). – М., 2006. – С. 103.

[21] Россию сложившийся статус-кво устраивал, а у Дании, вступившей в Тридцатилетнюю войну, уже просто не оставалось сил для продолжения попыток разрешения вопроса о «северных территориях»

[22] Попытки датчан продолжить сбор дани предпринимались вплоть до начала 1630-х гг., но какого-либо успеха не имели.

[23] 26 марта 1784 в состав уезда были включены Варзужская и Умбская волости, а большая часть Северной Карелии отошла к Кемскому уезду.

[24] Правда, 2 февраля 1920 в составе Северной области из Кемского, Александровского уездов и части Олонецкой губернии была образована Мурманская губерния, но сумела она просуществовать лишь 2 недели.

[25] Процесс этот был, несомненно, взаимообразным: осознание центральной властью значимости Мурмана было предпосылкой и превращения его в базу Северного флота, и определения его роли в строительстве крупнейшей северной транспортный артерии; в свою очередь, успешная реализация возложенных на край задач закрепляла за ним роль стратегически важного региона.

[26] Изменения территориальных границ происходили, конечно, и позднее: особенно существенные в этом отношении перемены произошли в результате Советско-финляндской и Великой Отечественной войн, отодвинувшие границу области в западном направлении (территория современных Ковдорского и Печенгского районов). Однако эти перемены уже не меняли главного: осознания региона как целостной административно-территориальной структуры, стратегически важного субъекта в системе организации взаимодействия центральной и местной власти.

далее в рубрике