С разрешения автора -- М.Ф. Ершова -- мы публикуем главу из его новой книги "Очеловеченное пространство: образы и люди Югры". Глава посвящена русскому путешественнику, исследователю Севера, писателю и журналисту Константину Дмитриевичу Носилову.
«Он никогда не замахивался на крупные жанры, писательское дыхание его было коротким. Это не недостаток: из его сюжетов можно накроить немало повестей и романов, но он придерживался своего принципа. Писал только о том, что хорошо знал. Возможно, богиня фантазии не часто парила в его писательском кабинете, но ведь то, что он видел за многотрудную жизнь, для многих было поистине фантастично. Если читать все книги подряд, скоро начинаешь узнавать героев – они связаны и местом действия, и временем. Если задаться целью, можно проследить, как один рассказ как бы “вытекает” из сюжета другого. Сдается, наш автор молился одному богу – достоверности».
Эти чеканные строки тюменского публициста А. К. Омельчука из его книги «К. Носилов» для историка многое расставляют по своим местам. Нет сомнения, что правдивое литературное произведение, не обременённое авторской фантазией, будет, как художественный текст, обладать ценностью исторического источника. Но признание этого обстоятельства не только не отменяет критики данного источника, но и, напротив, предполагает подключение изощрённых исследовательских практик. При изучении биографии К. Д. Носилова – действенная возможность применять наработки из соседних областей гуманитарного знания. Исследование взаимоотношений К. Д. Носилова с аборигенами Сибири представляется достаточно актуальным. Известно, что материалы из работ зауральского путешественника широко используются как историко-этнографические источники. Специалисты, при дефиците информации о носителях традиционной культуры, достаточно часто обращаются к произведениям К. Д. Носилова. Вполне допустимое критичное отношение к автору многочисленных публикаций (ненаучный подход, предвзятость, излишняя легковесность, беллетристика) всё же грешит некой ущербностью. При таком подходе личность самого Носилова остается за пределами внимания специалистов и за рамками исследовательского интереса. В советское время большая часть литературного наследства писателя была не востребована. В его произведениях слишком сильна была религиозная составляющая, не приемлемая для строителей нового мира. Переиздавались только отдельные рассказы о детях аборигенов. Соответственно, отсутствовало и системное изучение творчества К. Д. Носилова. На сегодняшний день нет полной библиографии трудов писателя, рассыпанных по сотням старых и современных изданий, не проведено полноценное выявление архивных материалов о его жизни. Так, в частности в Государственном архиве города Шадринска достаточно «тощий» личный фонд исследователя в основном состоит из фотокопий опубликованных им некогда работ. Историография работ о Носилове так же достаточно короткая. Всего несколько авторов написали очерковые научнопопулярные работы о личности этого незаурядного человека. Почти все эти историкокраеведческие труды создавались в советское время с определённой целью: возвеличить знаменитого земляка. Естественно, что неудобные вопросы в них замалчивались и сглаживались. Единственным исключением является вышеупомянутая работа А. К. Омельчука. В этой публицистической книге присутствует немало интересных размышлений, хотя и поданных со строго официальных советских позиций. Какие источниковедческие вопросы допустимо поставить при анализе текстов литературных произведений К. Д. Носилова? Важнейшим среди них будет вопрос о мировоззрении самого исследователя и его истоках. Как он воспринимал окружающий мир и каким образом моделировал его в своем литературном творчестве? Каковы были причины, побудившие Носилова заняться описаниями природного мира и людей традиционной культуры? Чем была порождена его тяга к путешествиям? Что толкало известного исследователя провести значительную часть своей жизни вдали от привычного комфорта? Разрешение данных проблем немыслимо без понимания воздействия социального окружения на личность писателя.
Кто же он такой, Константин Дмитриевич Носилов? Различные справочники сообщают о полярном исследователе, путешественнике, этнографе, журналисте. Родился он в 1858 г. в семье священника с. Маслянского Шадринского уезда, умер в 1923 г. в местечке Пиленково в Абхазии. Между этими крайними датами лежит незаурядная жизнь, наполненная множеством событий, путешествий, сотнями публикаций. В России начала ХХ в. имя К. Д. Носилова было хорошо известно благодаря его литературному таланту и сотрудничеству с замечательными русскими педагогами и книгоиздателями Д. И. и Е. Н. Тихомировыми. Книги Носилова выходили массовыми тиражами в сериях «Юная Россия», «Библиотека детского чтения», «Библиотека семьи и школы», «Учительская библиотека». Произведения К. Д. Носилова были неоднократно официально рекомендованы для изучения школьниками младших классов и воспитанниками кадетских училищ.
Причина столь большой популярности зауральского автора кроется в талантливой поэтизации природы, понимании сокровенного мира детства и значимости духовных ценностей в жизни каждого человека. Истоки его творчества обнаруживаются в той сельской действительности, которая окружала будущего писателя в детские годы. Шадринский уезд был своеобразной стыковой территорией, на которой происходили контакты различных культур. Здесь встречались лес и степь, Азия и Европа (административно Шадринский зауральский уезд относился к европейской Пермской губернии), люди неодинакового социального положения, разной этнической и конфессиональной принадлежности. В уникальном положении находилась и семья самого Носилова. Стоит ли говорить, что священник и его близкие на селе всегда оказывались в центре внимания? А если к тому же священник был достаточно образован, сравнительно богат и проживал в той местности, где присутствовало не только официальное православие, но и оппозиционное старообрядчество? Не здесь ли кроется одна из причин определённого отчуждения Носилова от социальной действительности и подспудного стремления к одиночеству? Впрочем, сам Носилов в рассказе «Моё первое путешествие (Из воспоминаний детства)» объяснил происхождение своих пристрастий более конкретно. У него одними из наиболее ярких детских впечатлений были встречи с бродягами. Как известно, Шадринский уезд лежал на столбовой дороге из Сибири в европейскую часть России. Соответственно, местные жители летом на дорогах, бывало, встречали бродяг (многие из этих несчастных возвращались домой, «в Расею», сбежав с каторги или поселения). Интересно, что в местностях, где присутствовал беглый элемент, действовало неписаное правило: стороны относились достаточно благожелательно друг к другу. Дело доходило до того, что попадья, мать будущего писателя, могла и подвезти бродяг до города в своей конной тележке.
<…>Ещё раз стоит обратить внимание, что семьи духовенства в деревне были на особом положении. По мере взросления юного Константина начала привлекать охота, которая ещё более, чем рыбалка, была удалена от человеческого жилья. Но и профессиональным промысловым охотником Носилов не стал. Помешали те ценностные установки, которые ненавязчиво были переданы мальчику окружающими его людьми. Это священник В. Симоновский, который держал у себя дома журавлей, но был против поимки лягушек им на корм. «Он учил нас любить и журавлей, и лягушек, говоря, что и лягушки хотят жить, как и журавли, и что для того, чтобы журавли были счастливыми, достаточно для них и одного гороха», – сообщалось в рассказе «Дедушкины журавли». Это и тонкий ценитель природы, страстный охотник из деревни Погореловки (её подлинный географический прототип – Погорелка), описанный в рассказе «Дядя-кузнец». Он устроил для деревенских ребятишек у себя дома настоящий зоологический музей. Бережная охота, по их мнению, не предполагала истребления животных исключительно для собственного удовольствия. Детские впечатления привели к тому, что К. Д. Носилов в последующем отрицательно относился к хищному разрушительному поведению человека в животном мире. В рассказе «Птичий остров» писатель демонстрирует варварское разорение самоедами гнездовий при добыче яиц:
<…> Под пером писателя Бог и природа сливаются воедино. Не случайно, что в коротком рассказе «Инок» молодой монах-зырянин на Соловках обращается с призывом к своему собеседнику: "– Любите лес, – закончил он, – в нём Бог! Лес – это храм для молитвы!". Здесь вполне допустим поиск культурных аналогий, но писатель Носилов в целом был далек от отвлечённых размышлений. В своих литературных произведениях он не только передаёт красоту природы, но и доказывает, что животные также способны чувствовать, переживать, страдать. Это носиловские рассказы «Наши «инженеры», «Пип», «Клуша», «Ворона», «Пуночки», «Яхурбет».«Я, обыкновенно, всегда убегал от этого тяжёлого зрелища. Мне стыдно было за человека, за его кровожадность, за его безрасчётность, наконец… Нужно человеку чем-нибудь прокормить себя, – возьми от природы, сколько требуется тебе, – возьми расчетливо, без озорства. Нет, – человек давит птицу руками и ногами, бьёт её об скалу, топчет гнезда и яйца, словно обезумевши среди этого отчаянного птичьего крика и потоков крови, которая льётся по скалам».
Рассказ «Волки. Из детских воспоминаний» производит особенно сильное впечатление. Его начало просто и эпично: «Совсем не стало волков в нашей стороне, как и многого другого зверя. Да и где водиться нынче серому волку? Леса все повырублены и вывезены на дрова в город; болота, займища, где так любил прятаться и устраивать себе логово волк, уже все высушены». Теперь крестьяне перестали бояться зорить волчьи гнезда. Что же их сдерживало раньше? Многое, в том числе и страх, что потерявшая щенков волчица придёт и будет выть под окнами избы охотника:
Воспоминания детства о волках, о том, как эти хищники зимой резали домашний скот, для Носилова оказываются только зачином, художественным способом донесения до читателя естественности и красоты природного мира. Писатель отнюдь не против охоты на опасных хищников, он боится другого – их полного истребления. Такое восприятие природы во многом объединяло взгляды К. Д. Носилова с мировоззрением коренных народов Севера. И. С. Кон отмечал, что первобытное сознание «не ставит резкого водораздела не только между отдельными индивидами, но и между человеком и природой вообще. Силы природы ещё не противопоставлены человеку, а находятся с ним в таинственной связи. Он принадлежит к ним, а они продолжают его». Для Носилова жизнь аборигенов Севера была более естественна, чем у его цивилизованных современников. Будучи религиозным человеком, писатель считал, что близость к природе перевоплощается в близость к Богу. Во внутреннем мире писателя чудеса были обыденны в экстремальной жизни на Новой Земле или в глухих таёжных дебрях Кондинского края. Но чудеса были возможны и в стенах Долматовского духовного училища, где учился малолетний Костя Носилов. Жизнь воспитанников этого училища в середине XIX в. была достаточно сурова. Мальчик, вырванный из родного дома, оказался далеко не в добром мире: «Нас били и наказывали, драли за каждую малость, и не проходило ни одного урока без подобных жертв, которые робко сами шли на кухню к старому солдату для сечения. В классах били нас учителя по чем ни попало, били по лицу, били по шее, таскали за волосы, как таскают пьяные подмастерья своих несчастных учеников», – так описывал годы своей детской учебы Носилов в рассказе, посвящённом монаху Августину.«Говорят, что это ужасное зрелище, – сообщает писатель, – волчица худая, облезлая, голодная, думающая только о щенках, с жалким выражением глаз, которые то вспыхивают недобрым зелёным огоньком при виде человека, то покрываются слезами, неотступно преследует охотника. И случается, что даже чёрствый крестьянин и тот отступает перед её материнской любовью и уходит прочь от её логова, не вынеся её жалкого вида».
Именно Августин сумел поддержать отчаявшегося мальчишку и показал ему подлинные человеческие чувства. Он смог нейтрализовать для своего подопечного как угрозу унизительного сечения на кухне, так и повторное желание ученика сделаться бродягою. К келье старца многие верующие приходили за утешением и даже публичным покаянием. Существовало множество преданий о его святости, прозорливости, способности предсказывать людям их грядущее. Часть предсказаний старец передавал для бабушки будущего писателя, с которой был лично знаком. Итак, перед впечатлительным мальчиком вновь возникли два мира: свободный мир природы, подвижничества, добра, уединения и несвободный мир, в котором царили человеческая жестокость, формальное обучение и официоз. Стоит ли удивляться, что в последующем Носилов так и не окончил Пермской духовной семинарии, не получил высшего образования, хотя и слушал лекции в парижской Сорбонне. Он выбрал свободу (передвижения, творчества, вида занятий) и одиночество. С одной стороны, вдумчивого исследователя отличали широчайшая эрудиция, стремление к новому, а с другой – отсутствие научной системности, чёткой специализации, а в ряде случаев и демонстративное отчуждение от социума. Здесь, несомненно, имеется сходство принципов Носилова как с христианскими традициями (к Богу близки наивные, не испорченные люди и безгрешные дети), так и с просветительскими идеалами от Руссо (близкие к природе благородные дикари, не испорченные цивилизацией).
Заметим, что данная позиция была достаточно распространена в российском обществе. По мнению американского исследователя Ю. Слёзкина, еще в первой половине XIX в. в глазах образованных русских «невинная природа породила невинных детей, и вскоре сибирский литературный ландшафт оказался населен гордыми туземцами, которые “бесстрашно бродили вокруг шаманских могил”, не ставили ничего превыше свободы и наслаждались простыми радостями беззаботного кочевого существования».
<…>При создании детских образов, в первую очередь образов детей аборигенов, писатель с удовольствием демонстрирует запоминающиеся экзотические детали, непривычные для «обычного» юного русского читателя. Однако автора подводит его мировоззренческая заданность. Исходя из лучших побуждений, читателю предлагается непременно любить (или как минимум – жалеть) этих литературных героев. Разумеется, что только на основании таких художественных творений невозможно полноценно изучать этнографию детства. В произведениях Носилова по отношению к туземным детям, как и к аборигенам вообще, во многом реализована привычная российская парадигма. Для их блага обязательно нужно немедленно что-то делать: проявлять эмоциональные чувства, распространять христианство, осуществлять просветительские проекты. Симпатизируя миру традиционной культуры, К. Д. Носилов отнюдь не идеализировал его. Он не уклонялся от публичного обсуждения деликатных вопросов: распространения пьянства, антисанитарии, болезней, тёмных суеверий в среде аборигенов. В то же время он не снимал ответственности за бедствия коренных народов с русского общества, предпринимательских слоёв и официальных властей. Он многое сделал для того, чтобы застарелые проблемы не были скрыты за заговором молчания. По мнению писателя, назрела острая необходимость в радикальном изменении культуры и социальных отношений в аборигенной среде. Трансформация культуры понималась им однозначно. Для Носилова-христианина были неприемлемы кровавые жертвоприношения; он не скрывал тяжёлых чувств, наблюдая ритуальное умерщвление и поедание оленей. Интерес этнографа противоречил его мировоззрению, в котором осуждалось мучительное убийство животного.
Изучение народов Севера не было основной целью для К. Д. Носилова. Он надеялся на христианизацию и фактически сам неоднократно выступал как миссионер. Организация христианских праздников, чтение Евангелия, осуждение идолопоклонства, поиск денег и хлопоты по строительству храмов, многочисленные публикации в церковных изданиях – эти и иные его действия невозможно трактовать иначе как миссионерские. По мысли Носилова, христианизация «дикарей» должна была идти параллельно с распространением русской культуры, образованием и даже благодетельной, по его мнению, русификацией. Появление в творчестве К. Д. Носилова очерков «Вогульская школа», «Школа у остяков», «Самоедская школа» и «Киргизская школа» далеко не случайно. Исследователь постоянно пытался обнаружить в аборигенной среде те явления, которые бы свидетельствовали о сдвигах к лучшему. Он оптимистично фиксировал разнообразные приметы ожидаемой новой жизни, будь то знание русского языка, распространение фабричной одежды и самоваров в быту или случаи христианского усердия у народов Севера. Однако, будучи внимательным наблюдателем, Носилов отдавал себе отчёт, что быстрые успехи на этом пути невозможны. «Вот уже двадцать лет, как я их наблюдаю, а незаметно, чтобы этот народ перенимал русскую жизнь», – огорчённо замечал он в очерке «Вогульская школа». В разговоре с неким старичком, жителем Обдорска, Носилов защищал новообращённых аборигенов от нападок своего критичного собеседника. Его позиция писателя в целом оптимистична:
Эти ожидания далеко не всегда оправдывались, и исследователь пытался обнаружить причины собственных неудач. Одна из них – наивные упования на цивилизующую роль «нормальной» торговли. Очерк Носилова «Через десять лет» фактически явился публичной исповедью о совершенной им ошибке. Разработав маршрут от Северной Сосьвы к бассейну Печоры и пригласив, в противовес своекорыстному березовскому купечеству, крупнейшего сибирского предпринимателя А. М. Сибирякова для развития торговли с аборигенами, исследователь надеялся на улучшение жизни коренного населения. Этого, однако, не произошло. Развитие рынка спровоцировало рост потребностей, усилило обнищание и алкоголизм. «Ситец вместо своего холста из волокна крапивы, сукно вместо налимьей кожи, оленины, разнообразных шкур; сапоги, бродни вместо оленьих пимов и сапог из той же оленьей шкуры; чай, вино, белый хлеб, когда прежде они обходились почти вовсе без хлеба, употребляя мясо и рыбу, всё это потребовало от дикаря средств и средств», – вынужден был признать исследователь. Он даже задавался вопросом о том, что теперь, может быть, придется защищать «дикаря» от цивилизации. К. Д. Носилов и далее не потерял оптимизма и продолжал сохранять позитивный настрой. Он не отказался от попыток привнести в северную глушь новые культурные нормы, но сместил свой интерес к освоению Ямала, в том числе – к прокладке через полуостров морского канала, сокращавшего трудный путь. Благодаря Ямальскому каналу планировалось подключение к международному рынку больших сибирских территорий. Уточним, что от этого переноса активности позиция исследователя не стала более взвешенной – идея канала оказалась далека от основательной проработки и, соответственно, так и не была реализована. Носилов по-прежнему надеялся на быстрое экономическое преображение заброшенных северных пространств. Это была своеобразная вера в чудеса технического прогресса, характерная именно для рубежа двух веков. Такая вера была далека от пассивной созерцательности. Её неофитами становились деятельные люди, не жалевшие личных усилий для блага общества. Чудесные ожидания от реализации технических решений у них сочетались с неоправданными надеждами на скорое улучшение социальных отношений. Интересно, что подобные оптимистические ожидания были во многом спровоцированы общей социально-экономической отсталостью России от Западной Европы. Данное обстоятельство объективно порождало настоятельную потребность в модернизации страны. Вся Россия, особенно на периферии, страдала от комплексов собственной неполноценности. Популярные, а то и откровенно недостоверные сведения о реализации технических проектов, намного опережали уровень развития техники и технической грамотности. Стремление к лучшему оборачивалось тягой к популярным знаниям, верой в благодетельность эксперимента вообще. В какой-то мере вся жизнь Носилова стала своеобразным журналистским и писательским откликом на интеллектуальные запросы людей того времени, длительным социальным экспериментом, осуществлённым на обширных пространствах. Писатель участвовал в экспедициях на Северный Урал и Ямал, путешествовал по юго-западной Сибири, Алтаю, Грузии, Казахстану, по прибрежным территориям Белого и Каспийского морей, Маньчжурии, Монголии, Палестине, Египту, Турции, Греции. Он жил во Франции, посещал Норвегию и Швецию, трижды зимовал на Новой Земле.«Что нам за дело до того, как выражают свою веру дикие люди; раз они выражают её – они уже веруют, раз веруют – они научатся после и поклоняться. Время сделает их истинными христианами, как нас с вами, потому что и наши предки, вероятно, имели не менее их суеверий».
По своим идеалам он был отчасти близок к католическому святому Франциску Ассизскому, тому самому, что проповедовал перед цветами и птицами. Г. К. Честертон парадоксально резюмировал, что Франциск «не любил природу». По мнению английского мыслителя, этот святой «не видел леса из-за деревьев. Он и не хотел видеть леса. Он хотел видеть каждый дуб, каждый тополь, ибо тот сын Богу, и потому – брат человеку. Франциск не желал стоять на условных подмостках, где нарисован на заднике лес; можно сказать, что он был слишком деятелен для действа. В его театре подмостки оживали, всё выходило на авансцену, всё освещалось огнями рампы. Каждый предмет становился персонажем, действующим лицом. Вот почему как поэт он прямо противоположен пантеисту. Он не звал природу матерью: он звал братом вот этого осла, сестрой – вот эту ласточку». Отличительными чертами Носилова также были нацеленность на положительные действия, гласное обсуждение значимых земных проблем. Его, бывало, подводили журналистская назойливость, стремление побыстрее донести до читателя свежую новость, ещё неизвестную широкой публике. Извиняло эту торопливость одно: искреннее желание сделать как лучше. Носилов не стал академическим учёным и не пытался подняться до широких обобщений, он жил конкретикой добрых дел. Подобно своему католическому собрату, российский исследователь предпочитал кабинетной научной отстранённости гордое одиночество полезного путешествия. Как подлинный миссионер, он не ограничивался смиренной монашеской безопасной кельей (благоустроенной дачей), но выходил из неё для спасения встреченных живых душ на широкие просторы природного мира. Носилов – что весьма характерно – на бытовом уровне был технически подкованным человеком. Для него фотоаппарат, геодезические приборы, паровой катер, печатная машинка и даже недавно созданный диктофон были вполне привычными помощниками. Однако наличие под рукой полезных технических приспособлений отнюдь не делало нашего исследователя обладателем профессиональных инженерных знаний. Точно так же знание местности к востоку от Уральских гор не превращало его в специалиста по региональной экономике или маршрутам железных дорог. Азартный К. Д. Носилов постоянно публиковался в периодической печати, консультировал проекты, страстно разбирал вопросы строительства железнодорожных магистралей в Зауралье. Их общественное обсуждение было настолько острым, что оппоненты нередко переходили на выяснение личных отношений. Данное неравнодушие и общественная активность в определённой мере роднили исследователя и со строителями нового мира, пришедшими к власти в России в 1917 г. Известно, что большевики привлекали маститого исследователя в последние годы его жизни к разработке ряда северных проектов. Однако Носилов, в отличие от победивших революционных культуртрегеров, максимально ценил личную свободу и органически не принимал насилие.
<…>Официально Носилов никогда не был в браке. Одно из немногих его художественных произведений, посвящённых социальной проблематике русского Зауралья, носит примечательный заголовок: «Как люди женятся. Рассказ из сибирских нравов». Сюжет его, наполненный этнографическими подробностями зауральского быта, достаточно прост. Купеческий сын вынужден жениться по недомыслию, чтобы своим отказом не обесчестить отца невесты. Неизвестно, является ли автобиографическим ещё один рассказ – «Вешний лёд» – о любви между путешественником и ветреной «дикаркой» с верховий Конды. Большей достоверностью обладают сведения, полученные краеведами о прямых потомках К. Д. Носилова на реке Печоре. Из тех краев Носилов привёз в Шадринск старообрядку Арину Лызлову. Различия в культуре и боязнь «греха» привели к тому, что беременная избранница Носилова предпочла вернуться на родину... В. П. Бирюков весьма жёстко обрисовал матримониальное поведение знаменитого земляка:
«Живя на своей даче “Находке” лишь периодами, путешественник довольствовался временными связями с женщинами, которые были у него на положении экономок, старшей прислуги. Не обошлось при этом и без драмы. Попала в такие временные жёны одна любящая душа. Сколько помнится, фамилия её – Мальцева. Привязалась она к Константину Дмитриевичу всей душой, и когда он легкомысленно стал предпочитать другую, покончила самоубийством. Это случилось примерно в 1907 г.».
Известно, что за грехи молодости церковные власти Шадринска налагали на Носилова епитимью. Есть сведения, что Носилов предлагал свою руку сестре шадринского фотографа С. С. Мамаева Антонине, так и не рискнувшей выйти замуж за путешественника. Только не шестом десятке лет у писателя появилась постоянная привязанность, гражданская жена много моложе его, – Дарья Романовна. В 1917 г. у них родился первенец Виктор, затем дочь Юния. Неписаные нравы того времени были снисходительны к холостому человеку из «приличного общества». Его возможные связи с простолюдинками и заботы о внебрачных детях не предполагали церковного венчания. Несомненно, что создание полноценной семьи, как и однозначное следование общепринятым нормам, не было для Носилова на первом месте. Применительно к реалиям XXI в. героя этой публикации можно было бы назвать «фрилансером», своеобразным вольным стрелком, причём не только на профессиональной стезе – журналистике, – но и много шире, по жизни. В последнее время исследователь И. В. Абрамов выдвинул версию, что К. Д. Носилов мог получить финансовую независимость благодаря неафишируемой золотодобыче на Северном Урале, что вполне возможно. Ведь, действительно, путешествия и гонорары сводили к минимуму внешние дисциплинирующие практики и обеспечивали нашему герою определённую свободу. <…>
Глава опубликована с небольшими сокращениями и без справочного аппарата.
