Правильное обращение с вещами: тактики арктического обустройства

Со 2-го по 6-е июля в Казани, при Казанском (Приволжском) федеральном университете, прошёл XIII Конгресс антропологов и этнологов. Уже из названия можно заключить, что он был посвящён далеко не только Арктике, однако тема коренных малочисленных народов Севера на конгрессе поднималась многократно. Дополнительным поводом стало то, что в мае в Арктическую зону РФ вошли ещё восемь районов Якутии: Абыйский, Верхнеколымский, Верхоянский, Жиганский, Момский, Оленёкский, Среднеколымский и Эвено-Бытантайский. По совокупности более половины территории Якутии оказались в Арктической зоне России, а ведь Якутия – это более трёх миллионов квадратных километров.

По мнению Ульяны Алексеевны Винокуровой (доктор социологических наук, Северо-Восточный федеральный университет им. М.К. Аммосова, Якутск), это означает необходимость кардинальных перемен в самом подходе к вопросу, что такое население Арктики: «С тех пор, как в Арктику добавили северные улусы Якутии, Арктика стала больше сушей, а её население – не только КМНС» (напомним, что изначально в Арктическую зону территории включались главным образом по принципу берегового расположения и обслуживания Северного морского пути; скажем, Пинежский и Лешуконский районы Архангельской области, хотя они исторически связаны с прибрежным Мезенским районом, в Арктику не включили). Винокурова опасается, что управление обширной арктической территорией Якутии будет происходить через госкомпании, «помимо Республики Саха». По её мнению, сегодня в Арктике формируется «особое коренное население», к которому принадлежат якуты (якуты не являются КМНС). «Особую арктическую идентичность» Ульяна Алексеевна сравнила со «слоёным пирогом», среди слоёв которого – «коренные», «укоренённые» и «пришлые». Пока подобные тонкости терминологии остаются только в сфере разговоров, однако Винокурова подвергла критике проект Закона о государственной поддержке предпринимательской деятельности в Арктической зоне Российской Федерации на том основании, что он "не учитывает интересы местного населения... этот закон ничего не говорит о социально-экономическом эффекте предпринимательской деятельности... в нём недостаточное внимание местному самоуправлению… нет публичных социальных и экономических обязательств".

Молодой учёный Илья Викторович Абрамов из Института истории и археологии УрО РАН обосновал конфликт интересов и отношений КМНС и добывающих компаний, ссылаясь на американского биогеографа и антрополога Джареда Даймонда. По мнению учёного, заметное разделение можно провести в зависимости от того, идёт ли речь о нефтегазовых компаниях или горнодобывающих. Как правило, нефтегаз – это долгосрочные перспективы, просчитываемые риски, минимальное преобразование среды, устраняемые последствия и ответственные отношения. Горнодобыча же – краткосрочные перспективы, непросчитываемые риски, кардинальное преобразование среды с неустранимыми последствиями и, как следствие, безответственное отношение горнодобывающих компаний. Горнодобытчики несут значительно большие риски, чем нефтегазовики: они не могут точно предсказать процент полезного содержания в руде на всём месторождении, не могут регулировать цены, так как у них нет аналога ОПЕК, – иными словами, горнодобытчики с трудом представляют себе, как оправдать риски, и, соответственно, чаще, чем нефтегазовые компании, избегают контакта с населением. Абрамов раскрыл эту причинно-следственную связь на примере Ханты-Мансийского автономного округа, но считает её достаточно универсальной.

Это, однако, не значит, что население не может уповать на горнодобытчиков как на залог процветания местности. Соответствующий пример привела Варфоломеева Анна Алексеевна из Центрально-Европейского университета (Будапешт, Венгрия). Так, в Карелии есть посёлки, которые существуют за счёт добычи отделочных камней: малинового кварцита (им, например, отделан Мавзолей Ленина) и габбро-диабаза. Сегодня добыча находится в упадке, однако люди верят, что карьера «хватит на три тысячи лет вперёд», и продолжение горного дела связывают с продолжением жизни во всём районе.

Градо- или посёлко-образующие предприятия – это, несомненно, один из факторов, дающих людям возможность жить в Арктике. Другой фактор – прямая поддержка государства. Елена Петровна Мартынова, профессор кафедры истории и археологии Тульского государственного педагогического университета, рассказала об основах экономической культуры ненцев.

На протяжении многих лет экономическая культура ненцев сводилась к родственному обмену, в основном между оленеводами и рыболовами. Малооленные семьи отдавали оленей родственникам для выпаса в тундру, а сами в обмен на услугу давали им рыбу (речь идёт именно о ценных породах рыб, не о простой, «чёрной» рыбе, как её называют на Ямале). Оленеводство сильно зависит от климата: на юге Ямала, в полосе лесотундры можно кочевать и с полутораста-двумястами оленями, а вот на севере (Гыданский полуостров), чтобы кочевать, нужно иметь полтысячи оленей. (Всего на Ямале более двухсот тысяч домашних оленей – и это самое большое стадо в мире.) Итак, здесь главная тактика выживания – поддерживать общество, приносить дары, даже если ответа на дар не последует. Рыба и сегодня остаётся основным элементом питания ненцев, поэтому её поставляют обязательно, однако в наши дни родственникам за выпас оленей дают и другие вещи, продукты. (Деньги можно давать только близким родственникам в случае крайней необходимости.) Ненцы, имеющие квартиры в городах, в случае необходимости всегда принимают у себя родственников из тундры. Они никогда не покупают рыбу, а получают её в дар.

В 90-е годы в ЯНАО стали создавать «родовые общины»; более широко сегодня распространено название «общины коренных народов». Но род у ненцев, по словам Е.П. Мартыновой, не был социально-экономической ячейкой, общины ввели, чтобы подчеркнуть права на занимаемые территории и традиционные занятия. «Родовая наша община только потому, что она родню объединяет», говорят ненцы. Часто община объединяет кочующих вместе братьев, но каждая семья при этом ведёт самостоятельное хозяйство, самостоятельно сдаёт мясо и панты. Общинникам заводят трудовые книжки, начисляют стаж – для этого достаточно сдавать государству установленный минимум, дальше можно продавать продукцию самостоятельно. Эта инициатива идёт от государства, но устраивает «общинников». Фактически люди становятся работодателями для своих семей, родственников.

В ЯНАО (в отличие от ХМАО) за родовыми общинами не закреплено «родовых угодий» (в том числе и потому, что слишком обширны маршруты каслания), зато они получают кочевые компенсации. Не платят налоги и получают субсидии, их пенсионные отчисления выплачиваются из окружного бюджета.

При этом ненцы в среднем живут довольно бедно, в чём повинно в том числе и несовершенство законодательства. Елизавета Сэроковна Яптик из Института этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН привела в пример «серый», на сегодняшний день неотрегулированный пантовый бизнес. Начинается он достаточно типично: так, один из первых ненецких предпринимателей работал в районной администрации завхозом, и там ему предложили заняться бизнесом (то есть были обеспечены и деньги, и «прикрытие тылов»). У другого – мать работала зоотехником в совхозе… Такие связи очень важны для начала дела. В ключевых местах тундры (как правило, возле путей сообщения) учреждаются фактории. Годовой цикл их активной деятельности начинается с июня. Предприниматели на «ТРЭКОЛах» объезжают ближайшие бригады, заключают устные контракты, сколько бригады смогут поставить пантов. Заранее подвозят им товары первой необходимости – это и залог на будущее: бригадам потом неудобно сдавать свой товар другим закупщикам.

Ради пант ненцы увеличивают свои стада, отводят часть стада специально под срезку пант: «Олени тощие, но хоть панты можно срезать». При этом неправильная срезка губительна для оленей.

«Самый чёс» начинается в июле – предприниматели объезжают бригады, получают срезанные панты и индивидуальные заказы. Привозят и алкоголь, но, как правило, немного. Панты, которые на рынке стоят 350 долларов за килограмм, скупаются по 7,5 доллара (разница кажется просто огромной, но нужно учесть запутанную цепочку от скупки до рынка!). Рога идут по 950 рублей за килограмм. Значительная часть оплаты идёт товаром. Очень большая доля пантов перепродаётся в Китай.

Панты сегодня – это бизнес, в котором отсутствуют чёткие стандарты (а они должны быть отдельные для пантов и для рогов, и даже для разных участков пантов и рогов, так как продукция идёт на разные цели). Есть у предпринимателей и немалые риски: пока они едут на вездеходах, случайные люди могут прилететь на вертолётах, скупить панты и улететь.

Да и кочующие ненцы теперь запасаются только «до вертолёта» - знают, что вертолёт прилетит, привезёт продукты. В праздничные дни муниципалитет организует ярмарки, где ненцы могут продать товары своего производства.

Доктор исторических наук Наталья Ивановна Новикова из Института этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН (Москва) обратила внимание и на другие аспекты аборигенного предпринимательства: 

«Деятельность и жизнь коренных народов во многом зависят от государственной поддержки. Их статус определяется традиционным образом жизни, и сегодня возникают дискуссии, могут ли они называться коренными, если используют современные технологии, а не традиционные».

Очень важным для жизни населения Арктики является умение обращаться с «бросовыми» вещами. На конгрессе прозвучало выступление на тему, о которой наш портал уже писал: Терёшин Макар Романович (Тартуский университет, Тарту, Эстония) и Стрепетов Александр Юрьевич (Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Москва) представили доклад «Жизнь в полях падения: сбор космического металла в структуре экономической деятельности жителей бассейна реки Мезень». Но это, так сказать, экзотический пример и уникальный ресурс (на который, тем не менее, местные жители уже привыкли рассчитывать).

Киселёва Ксения Валерьевна (Российский государственный гуманитарный университет, Москва) рассказала о ресурсах гораздо менее неожиданных: бытовом мусоре. Она обратила внимание на «рациональность, с которой ненецкое хозяйство поглощает свои отходы». Так, например, наполнитель памперса выбрасывается и заменяется высушенным лишайником.

Однако есть в традиционной ненецкой культуре и ряд иррациональных запретов. Например, это запрет на сожжение предметов, изготовленных человеком, а также имеющих отношение к детям. Закапывать вещи тоже запрещено (однако сегодня уже не все ненцы соблюдают эти запреты – принуждения к ним не существует). Неиспользуемый мусор ненцы обычно оставляют в низинах, упакованным в пакеты: мусор, разбросанных по стойбищу, вызывает осуждение, но «упакованный» мусор – это уже уборка. Зато ненцев очень беспокоит промышленный мусор в тундре. При этом они и сами могут стать источником подобного загрязнения – например, при ремонте снегоходов, или могут сливать в реку отработанное масло. В целом же они поддерживают любые инициативы по уборке в тундре.

Давыдов Владимир Николаевич (Чукотский филиал Северо-Восточного федерального университета им. М.К. Аммосова, Анадырь) обратил внимание на использование подручных ресурсов и инфраструктуры оленеводами Чукотки, назвав их действия «стратегией аккумуляции однотипных вещей». Важнейшие принципы – минимализм, однотипность, модульность, заменяемость вещей, которые оленеводы берут с собой – например, для ремонта нарт. Распространено создание запасов в тех местах, куда они планируют вернуться в будущем. С целью экономии энергии местные жители используют всю имеющуюся инфраструктуру: мосты, здания, сараи, в том числе разбирают заброшенные строения на топливо. Чукчи охотно экспериментируют с новыми материалами – например, применяют брошенные чёрные пластиковые трубы для обивки полозьев нарт. Этот материал так популярен, что он даже стал редкостью!

Чукотские оленеводы не спешат отказываться от упряжек, используют и снегоходы, и оленей. Места, где используют оленей, а не снегоходы и вездеходы, местные жители считают более «чистыми», говорят, что здесь лучшее, более правильное оленеводство. Олени импонируют чукотскому стремлению к автономности: для них не нужны запчасти.

Этот краткий обзор основных жизненных практик хотелось бы подытожить словами из доклада Елены Анатольевны Ерохиной (Новосибирский государственный университет экономики и управления): 

«На севере укоренение происходит быстрее, можно стать своим, узнаваемым за пять-шесть лет, за этот срок к тебе возникает доверие либо недоверие, и это отношение потом трудно изменить. На севере трудно остаться анонимом».

 Подготовила Татьяна Шабаева