«Стирая пыль...» Г.А. Агранат: северность как «скрепа»

Канада в поиске национальной идентичности

Уже представив одну из книг Г.А. Аграната, невозможно не вернуться и к другим его трудам. На этот раз через Аграната познакомимся с концепцией «северности» (nordicity) канадского географа Д.-Э. Амлена (Hamelin). Эта, уже полувековая, концепция интересна тем, что подразумевает чёткие, количественно исчислимые критерии северности – для России пока ещё никто не разработал ничего подобного (что и не удивительно ввиду более сложной организации наших «северов»). Но канадская северность интересна и ещё в одном аспекте, а именно, той идеологической ролью, которая придаётся Северу в Канаде.

«В Канаде есть свои политические причины усиления развития экономики Севера, хотя надежды на это пока не могут быть большими. В проводимой федеральным правительством страны начиная с 60-х годов политике национализма, противостоящей господствовавшей до этого политике континентализма, т.е. политике поощрения проникновения американского капитала, необжитые районы рассматриваются как территории, где самостоятельное экономическое развитие страны должно быть особенно наглядно выражено. С начала 80-х годов эту резко усилившуюся политику, получившую название «канадизация» экономики, правительство пытается наиболее последовательно проводить на Севере.

В пропаганде канадского национализма используется концепция Л.Э. Амлена о “северности” территории. На состоявшемся в 1978 г. симпозиуме “Северность: Канада как северная страна” доказывалось, что “северность” обособляет и объединяет канадскую нацию, что она может служить девизом, показывающим географическую обусловленность независимости Канады, её отхода от курса США.

<…>

При широком развитии этого края <…> он сможет играть решающую роль в становлении страны; высокое развитие его поможет Канаде освободиться от зависимости от других стран. С Севером в Канаде связывают потенциальные возможности дальнейшего формирования нации, те потенции, которые позволят молодым канадцам идти по самостоятельному пути…» (78--79[1]).

Самое удивительное, что именно Север, как показывает Агранат в другом месте книги, в наибольшей степени зависим от американского капитала:

«Э. Досман посвятил специальное исследование анализу политики правительства Канады на Севере в 1968—1975 гг. и показал, что зигзаги канадо-американских политических и экономических отношений оказывают прямое воздействие на освоение Севера. Он пришёл к выводу, что интересы американских монополий, эксплуатирующих ресурсы северных районов Канады, более действенно влияют на канадскую политику на Севере, чем нужды развития этой территории и страны в целом» (15).

За прошедшие с момента публикации книги Аграната десятилетия зависимость Канады от «американских монополий» чуть ослабла и, скажем, так, диверсифицировалась. Так, например, медно-никелевый комбинат в Томсоне (построенный при поддержке канадского правительства) принадлежит сейчас вообще бразильской корпорации Vale[2]. Впрочем, канадская Kinross Gold отрабатывает рудники на американской Аляске: современные сети глобальных компаний сложнее, чем «хищнические интересы империалистов».

И тем не менее, более богатый и экономически успешный южный сосед – Соединённые Штаты (источник постоянных комплексов Канады) – побуждает и по сей день смотреть на Север и Арктику как зону, где уж Канада может, наконец, почувствовать свой «суверенитет» в полной мере.

В XVIII веке, когда произошла Американская революция, консервативная Канада, в отличие от тринадцати гордых американских колоний, сформировавших молодые США, осталась верной Британии (историю французских колоний Квебека и Акадии здесь опустим, хотя она не менее интересна, чем противостояние британской Канады и США). За верность Короне приходилось платить комфортом среды обитания: к Соединённым Штатам отошли климатически мягкие и экономически успешные южные штаты, вроде Виргинии, покрытой табачными плантациями, – тогда как гранитные берега восточной Канады покрывали угрюмые хвойные леса. По-видимому, верность Короне в Канаде имела не в последнюю очередь идеологические причины. По состоянию на XVIII в. у канадских лесов были весьма туманные экономические перспективы: страна поставляла на европейский рынок бобровые шкурки (те самые, за которыми охотился «выживший» герой Ди Каприо в известном фильме), и бобры едва ли могли составить основу экономической самостоятельности.

Чтобы передать лежащее в основе этого движения застарелое чувство «северного проклятья» Канады, обратимся к известной публицистической книге Хью Макленнана «Семь рек Канады», написанной тогда же, во времена общеканадского поиска идентичности:

«Два столетия назад, и это англичане отлично понимали, когда они носились с идеей обмена Канады на Гваделупу, единственно прибыльными предприятиями в Канаде были торговля пушниной и морские прибрежные рыбные промыслы. И только торговля пушниной вызывал неослабный интерес в европейских столицах.

Иная ситуация сложилась к югу от нынешней канадско-американской границы. Проживая в климатических зонах от умеренной до субтропической, англичане в Америке вскоре сумели развить бурную и разнообразную экономическую деятельность. Города и прочие поселения процветали на плодородных землях между Атлантическим побережьем и Аппалачскими горами. Все американские порты не замерзали круглый год, и поэтому поддерживались прочие контакты с Европой и Вест-Индией. К середине XVIII столетия в городах, подобных Бостону, Нью-Йорку, Филадельфии, Балтимору, сложилась городская культура, эти центры уже могли предоставить широкое поле деятельности для желающих проявить свои таланты, что и привело к «производству» людей определённых типов. Интересы, способности и характер деятельности людей, подобных Бенджамину Франклину, Томасу Джефферсону и Джону Джею, были таковы, что не смогли бы развиваться в Канаде, и в то же время такие люди, как Питер Понд, Александр Маккензи, не могли появиться на территории Тринадцати колоний. Изощрённость ума – продукт, взращенный в университетах и лоне многогранной городской жизни; герои эпических приключений – продукт более примитивного общества.

В те далёкие дни судьба Канады развивалась по эпическим законам, а цена такого исторического развития – грубые нравы и отсутствие образованности. Не далее как в 1800 году Джеймс Макгилл писал губернатору Нижней Канады, что едва ли каждый пятый подросток в Монреале может написать своё имя. Умение читать и писать было необязательно для канадского каноиста (почти все занятые в сфере пушной торговли ставили крест вместо подписи), и в течение полутора веков молодые франкоканадцы, мужавшие на берегах реки Св. Лаврентия, свыклись с мыслью, что им придётся зарабатывать на хлеб на реках, ведущих на запад.

Только по одной этой причине рост городского населения в Канаде происходил крайне медленно, и возраст немногочисленных городов вовсе не говорит об их культурной зрелости…

Преобладание в экономике страны пушной торговли и словно нарочно придуманное её сочетание с бедными почвами и суровым климатом задержали развитие истинно канадской культуры.

<…> Казалось, будто сами бобры сговорились превратить канадцев в бродяг, добровольно удалившихся в изгнание»[3].

По мере выхода из моды шкурок, Канада всё больше становилась «сырьевым придатком» США – как любили выражаться советские комментаторы (кстати, профессиональный учёный Агранат ни разу не употребляет этот штамп). Подобное положение – политически свободной страны, но экономически де-факто колонии – тревожило канадцев. И вот, в середине XX века в Канаде случается подъём национализма, о котором писал Агранат – что-то вроде идеи «вставания с колен». Именно тогда начался расцвет канадской литературы (в частности, написана процитированная выше книга Макленнана – гимн канадской географии). В экономическом плане в этот период идёт активное становление собственной канадской буржуазии (до того большинство фирм, действующих на территории Канады, были филиалами американских; впрочем, филиалов и сегодня очень много). А вот в идеологическом плане, повернувшись к США спиной, Канада узрела впереди Север.

За отсутствием подходящей имперской истории в Канаде была сконструирована интересная идеология, получившая название «северность». Важно понимать, что в канадском варианте «северность» – это не просто «география», а отсвет поисков национальной идентичности.

Процитирую известного канадоведа А.И. Черкасова: «По мнению канадского географа Чонси Харриса, канадцам присуще некое “подлинно северное мироощущение”… даже в национальном гимне, воспевающем “Подлинный Север, сильный и свободный”. Глубокие корни канадской самобытности – и в истории освоения и заселения страны. … Массовые миграционные потоки конца прошлого – начала нашего века в Канаде распространялись на запад в основном не из первоначального «ядра» на берегу Атлантики (как ранее в США), а непосредственно из Европы, причём каждый очаг освоения, переполняясь, давал отток населения не столько на запад, сколько на более доступный в транспортно-географическом отношении юг – в США (остаться канадцем означало предпочесть Север Югу!)»[4].

«Делай как СССР»

Обозначив освоение Севера в числе национальных приоритетов, Канада усилила к концу XX века свою активность в арктической политике: в частности, именно по инициативе Канады был создан Арктический Совет – а учреждающая его декларация была принята в Оттаве.

Параллельно «плавание американского танкера “Манхэттен” по Северо-Западному проходу в 1969—1970 гг. очень обеспокоило канадцев и тенденция к укреплению позиций Канады в Арктике заметно усилилась. Вновь возник вопрос о свободе мореплавания в некоторых арктических водах, прежде всего в проливах Канадского арктического архипелага, которые канадцы относят к водам, где эта свобода может быть ограничена» (18). Здесь речь идёт о международных нормах, согласно которым государство может вносить ограничения на плавания в водах со сложной ледовой обстановкой – разумеется, из соображений охраны окружающей среды; эта норма важна и с точки зрения режима использования Северного морского пути (не случайно он начинается не от Мурманска, а от более ледовитых районов за Новой Землей). «Закон о создании у арктических берегов Канады стомильной зоны контроля над загрязнением морских вод (1972 г.) был стимулирован, в первую очередь, этими стратегическими соображениями. США продолжают оспаривать правомерность этого акта и не признают суверенитет Канады над стомильной зоной» (18). 

Интересно, что несмотря на выраженный идеологический «поворот к Северу», Север оставался и остаётся в Канаде малонаселённой территорией – контраст между политическим вниманием к Северу и его заселением огромный. Возвеличивая свой Север, Канада проживает на самом деле на Юге: из двадцати крупнейших городов Канады шестнадцать расположены в пределах полуторачасовой автомобильной езды от границы США[5].

И не удивительно: расположенная в восточной части материка (и, следовательно, в отличие от западной части, омываемая холодным течением – таковы законы планеты Земля для её северного полушария) Канада значительно холоднее лежащих на тех же широтах стран Западной Европы, и даже Европейской России: как метко заметил известный российский канадовед А.И. Черкасов, «на широте Москвы в Восточной Канаде – уже тундра»[6] – как, впрочем, тундра на широте Москвы и в восточной части России в районе БАМа.

Активное освоение восточных районов СССР, естественно, не могло не волновать канадцев, видевших в этом альтернативу сложившейся ситуации. В Канаде возникают прямые параллели в духе «делай как СССР».

Сам «Л.Э. Амлен считает Север историко-географическим понятием, утверждая, что с повышением в количественном и качественном смысле степени освоения и заселения территории степень “северности” уменьшается. Руководствуясь этой логикой, Амлен приходит к выводу, что некоторые районы вообще могут потерять черты “северности”» (8). Иными словами, Амлен во многом повторяет С.В. Славина в его трактовке Севера как зоны нового освоения в большей степени, чем природно-климатической зоны. Не удивительно, что именно Амлен – с большим вниманием относившийся к советскому опыту – оказывается «автором канадской системы северных надбавок» (98).

В духе развития Севера как национальной идеи был переход от концепции «Север для Юга» к мысли «Север для Севера» или хотя бы «Север для Севера и Юга» (84); «более всестороннее и независимое от нужд и целей освоенных районов развитие» Севера (27).

С максимальной силой «косплей» СССР выразился в известном проекте «дороги к ресурсам», включавшем план развития новой системы расселения, привязанной к ресурсам и состоящей из городов-баз разного иерархического уровня (в нём были прямые отсылки к советскому опыту). Тем не менее, советский учёный Агранат высказался о проекте весьма сурово: «появлялись и такие программы, которые заведомо были нереальными, но благодаря предприимчивости их инициаторов получали широкую рекламу и серьёзно изучались. К таким программам относится, например, программа канадского бизнесмена Р. Ромера, предложившего широкое освоение и массовое заселение средней части Канадского Севера от Юкона до Лабрадора. Он утверждал, что в этой полосе может проживать до 100 млн чел.» (27). Напомним, что всё население Канады в наши дни – 39,9 млн чел.

«Пустота» канадского Севера (в отличие от Севера Советского, где только в период с 1960-х годов встало десятка два новых нефтегазовых городов) зачастую даёт повод говорить о принципиальном различии моделей освоения канадского и советского Севера: канадский, мол, не осваивается «буржуями», стремящимися лишь урвать ресурсы без подлинного освоения, тогда как советский Север – «всерьёз и надолго».

Тщательный труд Аграната показывает, что дело было не совсем так – если не сказать, что совсем не так.

Пульсирующие города на канадский лад

В предшествующие написанию книги десятилетия вахтовый метод только-только начинает складываться и на зарубежном Севере (в ранее рассмотренной книге Аграната есть указания на то, как за рубежом изучается опыт применения вахтового метода в СССР). По большому счёту, мощный «прорыв» в применении вахты произошёл только при строительстве Трансаляскинского нефтепровода – и то: «опыт экспедиционного и вахтового проживания тысяч строителей на сооружении трансаляскинского нефтепровода показал, что такой способ обустройства людей приводит к росту преступности, алкоголизму и проституции. В конечном счёте это неблагоприятно влияет на производительность труда и качество выполняемой работы» (109).

В Канаде в это же время, в духе концепции Севера как «национальной идеи» Канады, предполагался и отход от дисперсного расселения – согласно Амлену, «дисперсные и линейные формы территориальной организации производительных сил характерны для колониального типа хозяйства. Создание скоплений, ядер, по его мнению, противоречит колониальным методам управления, так как способствует региональному “лидерству”, т.е. управлению хозяйством на месте» (85).

Одновременно создаются реальные возможности для формирования подобия агломераций (почти по заветам советских планировочных организаций, предлагавших для Севера групповые системы расселения как специфической северной альтернативы городским агломерациям).

«Такие условия появились, например, на севере провинций Манитоба и Саскачеван, где в течение последних двух-трёх десятилетий вокруг горнопромышленных центров Томпсон, Линн-Лейк, Флин-Флон возникло целое созвездие новых поселений при рудниках, и эти центры стали для них базовыми городами, в которых расположены больницы, разнообразные культурные и общественные учреждения, места развлечений и т.д. Хорошие шоссейные дороги, рост парка личных автомашин, а также налаженная автобусная связь делают эти города легко доступными для работающих на предприятиях, расположенных даже в 100—200 км от них.

Подобное решение проблемы оказывается особенно удобным, когда весь район осваивается одной фирмой» (106).

Именно подобные группировки населённых мест – как отмечали и советские учёные в отношении отечественной ситуации – позволяют преодолеть многие беды дисперсного расселения, также схожие. Так, в отношении Канады Агранат приводит данные о пагубном влиянии дисперсного расселения на доступность необходимых услуг: «в 1970 г. из 240 поселений 176 не имело врачей, больницы же считаются рентабельными лишь в городах с численностью населения 30—40 тыс. человек… таков же сугубо коммерческий подход к школам второй ступени и профессиональным техническим училищам» (96).

Одновременно в Канаде идёт чуть ли не массовое строительство новых городов в районе разработки железных руд на Лабрадоре. Ровно в те же годы, когда в решениях очередного съезда КПСС говорят о необходимости обеспечения достойного уровня жизни на Крайнем Севере, о недостаточности для привлечения населения высоких заработков и т.д.

«Показательны попытки частных фирм и административных органов расширять сеть социально-культурных учреждений в сравнительно небольших северных посёлках. В проектные группы, разрабатывающие схемы городов на Лабрадоре, входят не только архитекторы и строители, но и социологи, психологи, философы, экологи, а также теоретики-урбанисты» (97).

Печальная ирония состоит в том, что, когда книга вышла из типографии, похоже, именно эти рудные города вошли в глубокий кризис, а один из них, Ганьон (на территории Квебека: единый железорудный пояс идёт из Квебека к Лабрадору), был полностью снесён с лица земли. Только и именно в 1980-е произошёл, похоже, полный отказ Канады от строительства новых городов в районах разработки северных месторождений и окончательный переход на вахтовый метод их освоения.

До того же здесь господствовала, скорее, модель пульсирующего города. В районе месторождений возникали городки на несколько тысяч человек, и численность их населения претерпевала радикальные колебания по мере изменения конъюнктуры на соответствующем рынке.

И далее – знакомые и северянам, и изучающим их учёным темы: текучка кадров, необустроенный быт. «В 1978 г. 40% работающего населения Северо-Западных территорий было то “транзитным”, то жившим там не более 1—2 лет. В Инувике (в дельте р. Маккензи) средняя продолжительность работы служащего – 30 месяцев» (94); «По данным на конец 60-х годов, на никелевом комбинате в Томпсоне около 71% рабочих и служащих (общей численностью 2972 чел.) находились там не больше одного года, хотя комбинат существовал уже 10 лет. Текучесть кадров приносит большие убытки фирмам, затрудняет весь процесс освоения и заселения Севера, в связи с чем предприниматели, а также учёные изыскивают возможности их закрепления» (94) – слова, до боли знакомые всем, кто читал/писал о проблемах Крайнего Севера СССР в те же годы. Здесь сложно судить, черпал ли Агранат темы из канадских первоисточников, или «видел» в них именно то, что так активно обсуждалось в связи с освоением Крайнего Севера и советскими учёными, и партийными деятелями.

«Аляскинский образ жизни»

А вот что действительно интересно, и практически отсутствовало в СССР – это идея «стыковки» Севера с людьми, ценящими на Севере именно его специфику. На самом деле, именно здесь ключ в формировании более-менее постоянного населения Севера: не в ломке Севера под «материк», не в попытке уничтожить северную специфику, выстроив посреди снегов полное подобие более южных городов – наоборот, в сохранении северных просторов, которые привлекают тех, кому люб именно такой, натуральный Север.

«В последние 8—10 лет появился новый фактор, существенно компенсирующий влияние отмеченных негативных моментов и благоприятствующий формированию на Севере постоянного населения и трудовых ресурсов. Имеется в виду экологический кризис, в связи с которым у жителей освоенных районов возникли <…> новые стимулы переезда на Север.

В соответствии с социологическим опросом, проведённым в 1976 г., наиболее высокие баллы по шкале важности среди причин переезда на Аляску получили: «шанс стать независимым, начать жизнь сначала», «быть ближе к природе», «красота и необычность Аляски». Среди других причин назывались: «желание уйти от проблем большого города», «поселиться в небольшом городке», «стать пионером, жить собственными силами». При этом важность данных факторов подчёркивали старожилы, а сравнительно недавно прибывшие жители придавали большее значение экономическим стимулам.

Что касается старожилов Аляски, то у них появилось понятие “аляскинский образ жизни”, который они отстаивают и поэтому опасаются нового нефтяного или иного ажиотажа <…> Среди причин, которые заставляют думать о выезде из Фэрбенкса, его жители называют прежде всего ухудшение окружающей среды – загрязнение воздуха, скученность на дорогах и в домах, шум, снижение возможностей охоты, рыболовства и вообще “жизни на природе”» (101).

Современный Фэрбенкс, 2019 г.

Жизнь на природе – важная ценность для аляскинцев. Студенты и коллеги в гостях у профессора Университета Аляски, мерзлотоведа Кенджи Йошикавы на его личном участке.

Профессор аляскинского университета Кенджди Йошикава на участке у своего дома.

«Подобная позиция в определённой мере обусловлена социальным составом населения Аляски и особенно её больших городов. Более 70% трудовых ресурсов Аляски связано с работой в непроизводственной сфере, и занятые в ней лица имеют, в отличие от производственных рабочих, менее строгий режим труда. Они чаще путешествуют или даже ведут полукочевой образ жизни, строят сами себе жилища, занимаются рыболовством, охотой и, в небольшой мере, обслуживанием туристов.

<…>

На Аляске довольно сильно выражена прослойка людей, стремящихся жить как «первые поселенцы». Перло считает эти новые устремления людей серьёзными социально-экономическими факторами в жизни Аляски.

<…>

На Канадском Севере подобные социально-психологические тенденции не так заметны, но и там опрос, например, учителей показал, что примерно в 20% случаев основной причиной переезда является стремление уйти из перенаселённых мест. Об этом новом стимуле всё чаще упоминается и в отчётах канадских горнопромышленных фирм» (101).

Да, очевидно, что далеко не все готовы променять крупные города на северные просторы – так и не надо! Не в этом ли корень малонаселенности Канадского Севера, что его не ломали «об колено» во имя воссоздания на нем южных стандартов, а просто позволили осуществиться стихийной сортировке людей по вкусам и предпочтениям: на Севере остались те, кому именно Север люб – без всяких «северных синдромов», что надо бы переезжать? Не распределилось ли население в канадском пространстве как опилки в магнитном поле, согласно собственному душевному «заряду»?

На самом деле, нарисованная воображением картина далека от реальности: в очень маленькие северные посёлки многие «специалисты», как и на советский Крайний Север, попали за «длинным рублем», сходят с ума от дефицита общения и скуки и ждут не дождутся ожидания контракта. И всё же приходилось видеть – в Канаде и особенно на Аляске – тех, кто ценит Север именно за особую атмосферу, свободу «последнего фронтира» (в аляскинском варианте), и для их «удержания» не нужны никакие северные надбавки, их «хлебом не корми» – только дай наслаждаться тем ресурсом свободы, который сохранился на Севере. Вспоминаю архитектора Джека Хеберта из Фэрбенкса, произнесшего на крыльце своего офиса буквально пламенную речь:

«Аляска и нефть – это немного разные вещи. Если вы задумаетесь, о том, какие люди живут на Аляске, -- это поразительные люди. В истории европейской миграции есть категория неугомонных людей, которым никогда нигде не хорошо и которые всегда движутся куда-то на фронтир, – и вот они возникли здесь. Здесь конец всех дорог, “The end of the road”. А с другой стороны, пятнадцать тысяч лет назад совсем другие люди пришли сюда из Азии и увидели это красивое место, и тоже остались здесь. И вот Аляска – уникальное место на земном шаре, рубеж культур. Две непохожие группы людей, две противоположности встретились здесь! Здесь масса креативности, здесь разные люди не боятся работать друг с другом. Аборигены, технологии XXI века, традиции, креативность, разные расы и языки – это прекрасно» (ранее этот случай описан в статье по специфике Севера)

Джек Хеберт, северянин по любви. Фото отсюда.

Отголоски идеи «Север – для любителей» (во всех смыслах) читаются и у Аграната. Вернёмся к его тексту. Что ещё интересно в его книге, но уже с точки зрения выбора исследовательской тематики молодыми учёными, – это понимание Севера как своего рода «идеального газа», среды, в которой многие явления регионального развития представляются идеальными для наблюдения, «дистиллированными».

«Противоречия и конфликты, возникающие при воздействии старых и новых факторов, характерны для процесса развития любого объекта, любой территории. В этом, очевидно, проявляется диалектика. Однако в необжитых районах с суровыми экстремальными природными и социальными условиями они проявляются наиболее заметно. Дело, по-видимому, в том, что в таких неосложнённых историей деятельности человека условиях, которые вместе с тем и сами по себе весьма специфичны, диалектические противоречия проявляются более чётко, чем в старообжитых высокоразвитых районах. В последних просто трудно, а часто и невозможно, выявить и проследить влияние нового фактора; оно теряется в давно сложившемся напластовании предыдущих воздействий и изменений в природном и социально-экономическом облике территории» (25).

Несмотря на незнание диалектики, не могу не радоваться самому посылу: Север – лучшее место для изучения закономерностей регионального развития, и они должны, по-хорошему, включаться во все программы подготовки регионалистов именно как простейшая модель становления региона. Приятно находить поддержку этой идее в ставшей классической книге! 

***

Н.Ю. Замятина, канд. геогр. наук, ведущий научный сотрудник географического факультета МГУ им. Ломоносова, зам. ген. директора Института регионального консалтинга.

Фотографии Н.Ю. Замятиной (кроме фото Джека Хеберта).

Полный текст книги Г.А. Аграната доступен на сайте АНО «ИРК» по ссылке: https://963a4334-2b68-4690-8cbf-11e0da0f83f6.filesusr.com/ugd/f29d46_027c0a77988f4432b681b69961bb76b9.pdf

Другие книги по освоению Севера и Арктики: https://www.regionalconsulting.org/conferences

[1] Здесь и далее цифры после цитат обозначают номера страниц в рассматриваемой монографии.

[2] https://www.vale.com/thompson

[3] Макленнан Х. Семь рек Канады. Пер. с англ./Под ред. и с предисл. А.И. Черкасова. М.: Прогресс, 1990. Стр. 36—39.

[4] Черкасов А.И. Предисловие к книге: Макленнан Х. Семь рек Канады. Пер. с англ./Под ред. и с предисл. А.И. Черкасова. М.: Прогресс, 1990. Стр. 25

[5] Think Canada. February 2016. Prepared by Investment Strategy and Analysis Division, Office of the Chief Economist Global Affairs Canada. https://publications.gc.ca/collections/collection_2016/amc-gac/FR2-22-2016-eng.pdf

[6] Черкасов А.И. Предисловие к книге: Макленнан Х. Семь рек Канады. Пер. с англ./Под ред. и с предисл. А.И. Черкасова. М.: Прогресс, 1990. Стр. 12.