Оленьи культуры и оленьи обычаи: Почему чужие олени всегда дикие?

В современных учебниках по этнографической полевой работе обычно пишут, что качественная этнография начинается с удивления: этнограф чувствует, что люди, которых он видит вокруг во время своей полевой работы, ведут себя не так, как он привык, совершают поступки, которых он не ожидает, считают нормальным не то, что кажется нормальным ему. Именно из желания объяснить – для себя и для других – это удивление и рождаются обычно качественные этнографические труды и теории. Когда в 2006 году я впервые оказался среди тазовских ненцев-оленеводов, меня удивило многое. Их чумы, одежда, оленья упряжь были знакомыми, но всё-таки не совсем такими, к каким я привык среди ижемских оленеводов Большеземельской тундры, отличались организация и приёмы выпаса. Однако должен признаться, что гораздо больше, чем отличия в поведении оленеводов, меня поразили отличия в поведении их оленей. Помню, как на утро второго дня моего пребывания в тазовской бригаде оленеводы собрали и пригнали к стоянке стадо, как они всегда делают один или два раза в сутки в летний период, и, выйдя из чума, я обнаружил множество важенок с телятами, спокойно лежащих за нартами метрах в пяти от меня. А буквально в двух метрах от края стада несколько оленеводов оживленно беседовали о чём-то. Делая большой крюк, чтобы держаться подальше от стада, я направился к ним, и меня встретили смехом и вопросом: неужели я боюсь оленей? Осознав, что я чего-то не понимаю, и, конечно, желая показать, что не боюсь оленей, я направился к ближайшей важенке без теленка и подошёл к ней вплотную. Важенка продолжала спокойно лежать. Уже достаточно плохо осознавая, что я делаю, я попытался поддеть важенку носком сапога. Олениха лениво встала, отошла на несколько метров и легла снова, причём другие олени никак не прореагировали не это. Думаю, это был один из самых сильных моментов удивления за всю мою «оленеводческую» карьеру.

Оленеводы-коми большеземельской тундры не сгоняют ежедневно всё стадо оленей к стоянке: обычно к стоянке приводят только пасущееся отдельно стадо ездовых быков, а важенки и молодняк постоянно остаются на некотором удалении. Что более важно, однако, -- к важенкам и молодняку практически невозможно подойти близко: достаточно приблизиться к ним на расстояние нескольких метров, чтобы спокойно лежавшее животное вскочило и бросилось наутёк, пугая по пути других оленей стада и вызывая «цепную реакцию» страха, часто способную заставить всё стадо всполошиться и сбиться вместе. Именно поэтому залёгшее на пастбище стадо принято обходить далеко стороной: у оленей, если они находятся на богатом кормом пастбище, периоды активной пастьбы, длящиеся примерно два часа, сменяются равными по времени периодами «отдыха», когда животные спокойно лежат и пережевывают собранный за время пастьбы корм. Вспугнуть оленей в это время – значит нарушить естественный ритм выпаса и, возможно, оставить животных недокормленными, а также сильно помешать находящемуся у стада дежурному пастуху, который обычно пользуется периодом отдыха стада, чтобы отдохнуть самому, вскипятить чайник или даже съездить домой в чум. Именно моя укоренившаяся привычка держаться как можно дальше от лежащих оленей, чтобы не вспугнуть их, и заставила ненецких оленеводов подумать, что я боюсь оленей. Не думаю, что они могли понять, что это значило для меня – стоять вплотную к спокойно лежащей передо мной важенке, да ещё и не одной, не видя вокруг себя дощатых стен рабочей (или хотя бы сетчатых стен предварительной) камеры кораля. Мы все подсознательно готовы к тому, что разные люди – например представители разных национальностей или социальных групп – будут вести себя в каких-то обстоятельствах по-разному. Но вот олени, по крайне мере для меня – это часть природы, подчиняющаяся её законам, которые, теоретически, должны быть неизменными. Одним из таких законов, как я тогда подсознательно считал, был тот, что олени должны убегать от тебя при приближении и вспугивать стадо. Увидеть, что этого не происходит, – было в какой-то степени то же самое, что увидеть, как вода не выливается из перевёрнутого стакана.

Разумеется, такое сильное удивление «неправильным» поведением оленей отражало прежде всего недостаток моего опыта. Впоследствии, познакомившись с другими оленеводческими группами и системами, я убедился, что поведение оленей очень многообразно и изменчиво, и его гибкость перестала меня удивлять. Однако хотя удивление и прошло, вызванный им интерес к формам и особенностям поведения оленей из различных групп сохранился, и я до сих пор убеждён, что отслеживать и описывать эти различия не менее интересно и важно, чем отслеживать и описывать различия между их хозяевами-оленеводами, чем обычно занимается моя наука. Но прежде, чем перейти к описанию результатов этих наблюдений, я хотел бы ещё ненадолго вернуться в тот летний день, когда я впервые увидел, как ведут себя олени тазовских ненцев.

Вечером того дня я с жаром рассказывал своим хозяевам – оленеводам, у которых жил, -- о том, как отличается поведение «наших» оленей от «здешних», и как немыслимо было мне представить, что олени вообще могут вести себя так, как они ведут себя «здесь». Выслушав меня, хозяин чума улыбнулся и заметил: «да, олени у вас, видать, совсем дикие». Так я впервые услышал фразу, которая впоследствии преследовала меня всегда, когда речь в моём разговоре с оленеводами заходила о различиях в оленьем поведении. Выслушав, обычно с интересом, мой рассказ о том, как ведут себя олени у других групп, они неизменно приходили к заключению, что эти олени – дикие. Мой хозяин пришёл к такому выводу относительно оленей оленеводов-коми, в то время как оленеводы-коми впоследствии утверждали то же самое, выслушав мой рассказ об оленях ненцев. Таёжные оленеводы-ненцы обвиняли в дикости тундровых оленей, в то время как тундровые оленеводы имели аналогичное мнение об оленях таёжных. Причём дело было вовсе не в моей манере рассказывать: тазовские ненцы были, например, убеждены в дикости чукотских оленей-харгинов, которых им в своё время завозили для улучшения породы, и рассказывали мне в деталях, скольких трудов им стоило «одомашнить» хотя бы часть из них. В свою очередь оленеводы-коми буквально в тех же выражениях описывали ямальских оленей, которых им некогда перегнали для поднятия поголовья после падежа. Таким образом, потеряв веру в один из «законов природы», я в тот день случайно наткнулся на другой: с точки зрения оленеводов, чужие олени всегда – дикие. Почему это так – вопрос, на который я попытаюсь ответить в этой статье.

Что делает животное домашним?

Начнём с достаточно простого вопроса: чем, собственно, домашнее животное отличается от дикого? Как ни странно, это один из тех вопросов, на которые специалисты и неспециалисты обычно отвечают совершенно по-разному. В обыденной речи разграничение между диким и домашним указывает, прежде всего, на различия в поведении: дикое животное – это животное агрессивное, либо, наоборот, пугливое, но в, любом случае, избегающее контакта с человеком. Наоборот, животное, не боящееся человека, дружелюбно относящееся к нему, называется домашним. Напротив, с точки зрения специалистов – биологов, специалистов по сельскому хозяйству, а также археологов и палеозоологов, изучающих происхождение домашних животных, процесс одомашнивания – это прежде всего процесс искусственного отбора животных и растений человеком, в ходе которого, порой сам того не зная, человек выводит новые виды с нужными ему характеристиками, которые просто обязаны отличаться по своему строению и внешнему виду от диких форм. Например, о приручении собаки, козы или коровы человеком археолог будет говорить только в том случае, если обнаружит в археологическом материале кости и черепа этих животных, отличающиеся по своему виду от их диких предков. Таким образом, домашнее и дикое животное отличаются, с этой точки зрения, прежде всего генетически – генетический код домашнего животного, в отличие от дикого, носит на себе отпечаток искусственного отбора человеком – что (это не всегда говорится открыто, но практически всегда подразумевается) должно проявляться в отличиях во внешнем виде и биологическом строении, которое часто делает невозможным для такого животного выжить без помощи человека. Если же животное живет с человеком, постоянно контактирует с ним, но не имеет при этом заметных генетических отличий от своего дикого собрата – как это бывает, например, в случае домашних енотов или цирковых медведей – то такое животное предпочитают называть «ручным» или «приручённым», но не «домашним». Большинство таких животных “приручается” человеком в декоративных, рекреационных или экспериментальных целях, их количество невелико, их содержание не имеет заметного экономического значения и поэтому не представляет значительной теоретической проблемы. Однако есть и исключения, такие как индийский слон или страус эму. Но, пожалуй, самым значительным из них является северный олень.

Значение разведения северных оленей велико: согласно исследованиям знаменитого советского специалиста по оленеводству Семёна Бартановича Помишина, человек и олень живут вместе уже около двух тысяч лет, оленеводство по всем параметрам является развитой системой производящего хозяйства и составляет основу традиционного жизнеобеспечения для почти десятка этнических групп (и ещё примерно для стольких же является важным элементом хозяйственного комплекса). По хозяйственному значению и культурной роли разведение оленей вполне сопоставимо с разведением овец или свиней, и в любом случае значительно превосходит разведение слонов. Тем не мене, как вынужден был признать тот же Помишин, невозможно указать ни одной экстерьерной или анатомической черты, которая бы отличала всех домашних оленей ото всех диких, а биолого-генетические исследования, которые хоть и начались в случае оленей позже, чем в случае других сельскохозяйственных животных, но тем не менее продолжаются уже больше двух десятков лет, так и не показали значительных генетических различий между ними. Единственное, что действительно надёжно отличает домашнего оленя от дикого – это поведение, особенно по отношению к человеку. А это означает, что олень является домашним животным только с точки зрения значения этого слова в повседневном языке, а вот с точки зрения научных определений он является животным диким, пусть и приручённым.

Конечно, мысль о том, что среди домашних животных – важных спутников человека как-то затесалось и играет сопоставимую с ними роль животное дикое, способны принять не все. Такая точка зрения, помимо прочего, плохо соотносится с представлением о доместикации растений и животных как о значительном культурном достижении, совершившем чуть ли не главный переворот в истории развития человечества – так называемую неолитическую революцию. Поэтому среди специалистов существует стойкое желание как-то обойти случай северных оленей, либо дать ему иное толкование. Так, среди западных специалистов, пишущих по-английски, для обозначения статуса северного оленя прочно закрепился термин «полуодомашненный» (semi-domesticated), хотя что конкретно означает этот статус и, главное, чем он, собственно, отличается от «прирученного» (tamed) совершенно неясно. Более тонкую и удачную попытку разрешить парадокс оленя предпринял уже упомянутый С.Б. Помишин. В своём широко известном труде «Происхождение оленеводства и доместикация северного оленя» он утверждает, что отличия в поведении как раз и являются тем самым фенотипическим различием – следствием влияния искусственного отбора на генетический код, которое делает домашних оленей домашними. Иными словами, если искусственный отбор всех остальных животных происходил, хотя бы частично, по экстерьерным признакам и привёл к формированию экстерьерных и анатомических отличий от диких форм, то отбор оленей происходил исключительно по поведенческим признакам (отбирались животные с определёнными моделями поведения, устраивающими оленеводов) и привёл к формированию генетически закреплённых поведенческих отличий, но не экстерьерных и анатомических, что, конечно, необычно, но не даёт права отрицать статус оленя как домашнего животного.

Объяснение Помишина выглядит вполне логично и непротиворечиво, если бы не одно большое «но». Как уже было сказано выше, несмотря на два десятилетия направленного поиска, существенных генетических различий, в том числе и тех, которые могли бы быть ответственны за различия в поведении, между дикими и домашними оленями обнаружить не удалось. Это, конечно, нельзя считать абсолютным доводом против Помишина – исследования генетического кода оленя далеко не закончены и различия ещё вполне могут обнаружиться в будущем. Однако гораздо более вероятно, что «гена поведения», независимо от того – домашнего или дикого, -- у оленя просто нет. Действительно, и учёным и оленеводам хорошо известно, что домашние олени, отбившись от стада и ускользнув из-под наблюдения пастуха, вполне могут одичать, т.е. потерять модели поведения домашних оленей и начать вести себя по отношению к человеку как дикие (это, кстати, свойственно и некоторым другим домашним животным, способным выживать без человека, например, лошадям и даже некоторым породам собак). Это указывает, что «домашнее» поведение у оленей не врождённо, т.е. не определяется генами, или, по крайне мере, не определяется ими в форме устойчивых поведенческих черт и обязательных к исполнению алгоритмов, которые, судя по всему, имел в виду Помишин. И это вполне логично: поведение высокоорганизованного животного, особенно живущего в крайне переменчивой арктической среде, и не может определяться врождёнными программами и алгоритмами. Единственный способ выжить в такой среде – это постоянно обучаться, вырабатывать новые формы поведения применительно к меняющимся условиям. Генетическая модификация через естественный или искусственный отбор действует слишком медленно для этого. А это означает, в свою очередь, что каждое новое поколение домашних оленей вырабатывает своё «домашнее поведение» заново, как способ приспособиться к условиям, в которых оно появилось на свет и вынуждено прожить свою жизнь, и особенно к главному из них – присутствию оленеводов и контролю с их стороны. Максимум, что мог сделать в плане формирования поведения искусственный отбор оленеводов – это уничтожить среди домашних оленей особей, генетически неспособных быстро менять своё поведение, негибких и поэтому не могущих усвоить модели поведения домашних животных. Да и то – при условии, что такие особи когда-то существовали. Такую точку зрения на формирование поведения домашних оленей совсем недавно высказала большая группа известных российских и иностранных исследователей истории и современного состояния оленеводства Ямала, смело озаглавив свою статью «Domestication as Enskilment» («Одомашнивание как приобретение навыков»).

Трудно переводимое на русский язык слово “Enskilment” (инскилмент, т.е. приобщение к навыку/умению, skill, по аналогии с инкультурацией – приобщением к культуре) понимается ими как постоянно идущий процесс дрессировки животных, вырабатывания у них поведенческих умений, таких как умение ходить в упряжке, а также (и это авторы всячески подчёркивают), вырабатывания у оленеводов навыков обращения с животными. Правда, сами авторы слова «дрессировка» всячески избегают и, главное, обходят полным молчанием вопрос, чем, собственно, введённое ими новое понятие одомашнивания отличается от давно известного понятия «приручение». Несмотря на этот серьёзный промах, основная мысль статьи – то, что разница между домашним и диким оленем заключается прежде всего в усвоенных этими животными В ТЕЧЕНИЕ ИХ ЖИЗНИ моделях поведения, -- кажется мне абсолютно верной. Однако я рискую предположить, что для понимания характера этих отличий следует пойти ещё немного дальше, чем идут авторы указанной работы.

Поведение оленей и система выпаса – цикл с обратной связью?

Описанная в самом начале этой статьи разница в поведении оленей в стадах коми-ижемцев Большеземельской тундры и ненцев юга Гыданского полуострова, разумеется, существует не на пустом месте. Чем дальше продвигалась моя работа среди ненецких оленеводов, тем больше я убеждался, что эта разница странным образом соответствует разнице в приёмах выпаса, сложившихся у двух групп. Так, оленеводство коми Большеземельской тундры ещё со второй половины XIX века славилось своим крайне интенсивным характером выпаса: в бесснежный период года стада у оленеводов коми находятся практически постоянно под надзором пастуха, который наблюдает за процессом выпаса и систематически вмешивается в него, не допуская слишком большого «распыления» животных по территории и заставляя стадо постоянно менять направление движения, по нескольку раз проходить через богатые кормом участки пастбища (чтобы добиться более полного их стравливания), не заходить на заболоченные территории (которые стадо может быстро пробежать в поисках корма и сухой земли для отдыха и уйти слишком далеко от стоянки или вообще оказаться на земле соседей и смешаться с их стадом), не разбегаться по течению рек и ручьёв (олени это очень любят) и не оказываться в местности со сложным рельефом, где группы животных могут легко потерять друг друга из виду и стадо может расколоться (или, как говорят коми, «порваться») на несколько частей, идущих в различных направлениях. При этом в стаде обычно дежурит лишь один пастух на упряжке с несколькими оленегонными собаками. Крайняя пугливость оленей у коми значительно облегчает ему задачу управления стадом: обычно ему достаточно лишь слегка «тронуть» стадо с краю, чтобы заставить его собраться вместе или изменить направление своего движения. Для того чтобы остановить стадо и развернуть его на 180 градусов, например, в большинстве случаев достаточно, объехав его с краю на упряжке, выехать перед ведущими оленями и прикрикнуть на них, либо натравить на них собаку. Ведущие олени при этом сами разворачиваются к центру стада заставляя прочих животных сменить направление движения. Всё это позволяет оленеводам искусно маневрировать со стадом, что, в свою очередь, даёт им возможность выпасать огромные по численности стада в характерных для Большеземельской тундры узких коридорах пастбищ, не допуская их смешивания друг с другом.

В отличие от коми, у тазовских ненцев постоянное наблюдение за оленьим стадом практикуется лишь в течение коротких периодов времени: в период активного лёта комаров (конец июня – начало июля) и в период отёла, когда оленеводы вынуждены сдерживать высокий темп движения непродуктивной (самцов, молодняка) и неотелившейся части стада, чтобы избежать отставания от него важенок с новорождёнными телятами. Примечательно, что в эти периоды дежурство в стаде требует совместной работы двух оленеводов. И это неудивительно: мой личный опыт показывает, что управлять движением стада тазовских ненцев гораздо сложнее, чем стадами оленеводов коми, именно из-за меньшей пугливости животных. Вид пастуха на упряжке и даже лай его собаки производит на местных оленей гораздо меньшее впечатление, чем на большеземельских, и не ведёт к такой же чуткой и предсказуемой реакции. Что ещё более важно, тазовские олени, возможно, в силу своей меньшей пугливости, гораздо более «независимы»: даже если передних оленей в стаде удаётся повернуть в нужном направлении, далеко не факт, что все остальные олени в стаде обязательно последуют за ними и изменят движение. На своём личном (и достаточно горьком) опыте я убедился, что вмешательство в движение стада тазовских оленей на манер, принятый у коми, гораздо чаще ведёт к его разрыву на несколько независимо движущихся групп, чем к смене направления движения. Именно поэтому тазовским ненцам обычно и нужно для управления стадом, как минимум, два пастуха – один из них при этом «крутит голову» стада, т.е. направляет ведущих оленей, а другой «держит хвост» стада, заставляя задних оленей следовать за «головой».

Впрочем, как уже было сказано выше, постоянное дежурство в стаде и активное вмешательство в процесс его выпаса практикуются тазовскими ненцами лишь в течение двух коротких периодов года. Всё остальное время их олени пасутся свободно, без надзора пастухов. Оленеводы собирают их один или (в летний период) два раза в день и приводят к стоянке, где отлавливают с помощью аркана (или, реже, загона из нарт) свежих ездовых оленей взамен отработавших в упряжках, проводят ветеринарные операции и, если нужно, отбирают одного-двух животных на забой. Нужно сказать, что такой полусвободный выпас самым благоприятным образом отражается на упитанности и здоровье тазовских оленей: в отличие от ижемских оленей, которых пастухи постоянно отрывают от пастьбы, в процесс их выпаса никто не встревает. Однако это преимущество имеет свою цену: в период безнадзорного выпаса, особенно если оленеводы некоторое время не кочевали и кормовые ресурсы в непосредственной близости от места их стоянки уже выбиты, олени в поисках лучшего корма могут очень широко расходится по тундре, что требует наличия большого количества свободной земли и отсутствия поблизости других стад, к которым ушедшие животные могли бы прибиться. Ежедневный сбор оленей, особенно если место стоянки давно не меняли, требует совместной работы пяти-шести оленеводов на упряжках, т.е. фактически всех или большинства мужчин в лагере. Руководствуясь своим знанием повадок животных, местности (в частности – местоположения ручьёв и речек, по которым склонны расходится олени, а также участков с хорошим кормом, которые могут их привлечь), смены направления ветра со времени последнего сбора животных (олени часто идут на ветер), оленеводы находят в тундре группы оленей из своего стада и сбивают их вместе для дальнейшего препровождения к месту стоянки. Однако даже обладая хорошим знанием поведения оленей, собрать всех животных им бывает трудно. И тут вступает в действие ещё одна черта поведения тазовских оленей, полностью отсутствующая у оленей Большеземельской тундры: их способность самостоятельно возвращаться к месту стоянки в случае откола от стада, а также нападения хищников или даже большого количества гнуса. Судя по всему, систематический сбор животных и их концентрация на месте стоянки создают у тазовских оленей некий рефлекс, ассоциацию между местом стоянки и обществом других животных. Иными словами, олени тазовских ненцев «знают», что в случае, если они отбились от стада, точкой, где они гарантированно смогут снова к нему присоединиться, является стоянка оленеводов, куда всех оленей систематически приводят. Поскольку объединение с другими животными в плотную группу является стандартной защитной реакцией оленей в случае нападения хищников и гнуса, то следование к стоянке в случае опасности с этой точки зрения также объяснимо. По словам тазовских оленеводов, если олени, выйдя на место стоянки, не обнаруживают там людей и других животных (например потому, что оленеводы откочевали на новое место), то они, пробыв там некоторое время, отправляются на место предыдущей стоянки, где оленеводы стояли до перекочёвки к тому месту, где олени отбились от стада. Оттуда они могут отправиться ещё дальше назад, на стоянку, где оленеводы были до этого и т.д. Поэтому, если оленеводы, собрав стадо, обнаруживают в нём недостачу животных (что бывает достаточно часто), то они в подавляющем большинстве случаев могут их найти, объехав места нескольких прежних стоянок или даже просто подождав на этой.

У оленей ижемских оленеводов Большеземельской тундры данная поведенческая черта, как уже было сказано, полностью отсутствует, что, впрочем, неудивительно, учитывая, что здесь оленей к стоянке каждый день не гоняют. Отбившись от стада, ижемские олени обычно начинают кружить и чаще всего прибиваются к чужому стаду, чему способствуют скученность оленеводов и малая ширина пастбищных коридоров. Нападение комаров и гнуса заставляет ижемских оленей сломя голову бежать на ветер, создавая массу проблем пытающемуся их удержать пастуху, а нападение хищников обычно кончается расколом стада на несколько бегущих в разном направлении групп, которые очень трудно собрать. Всё это, впрочем, лишь укрепляет убеждённость ижемских оленводов в абсолютной необходимости постоянного наблюдения за оленями и вмешательства в их движение по пастбищу. И это подводит нас к основному, пожалуй, уроку: поведение животных в двух оленеводческих системах не просто различается, а различается именно таким образом, какой делает эти системы, с одной стороны, необходимыми, а с другой стороны – действенными для выпаса именно этих групп оленей. В обоих случаях, применяемые оленеводами приёмы выпаса эффективны именно потому, что они могут опереться на имеющиеся у оленей особенности поведения – «пугливость» в случае коми и способность возвращаться на стоянку в случае ненцев. В обоих случаях общий принцип построения выпаса действенен именно потому, что наилучшим образом отвечает на «трудности» в поведении оленей – их повышенную опасность потеряться и прибиться к чужому стаду в случае коми и трудность «ручного управления» ими в случае ненцев. Система оленеводства и особенности поведения оленей, таким образом, соответствуют друг другу как ключ и замок.

(Продолжение следует.)

Автор: Кирилл Владимирович Истомин, ИЯЛИ КомиНЦ УрО РАН.