Таймыр. Три века русских станков

Освоение Российским государством севера Зауралья и Сибири, как принято считать, пришлось на конец XVI – начало XVII века. Что мы понимаем под освоением? Налогообложение новых территорий? Да. Пополнение казны государства за счёт мягкого золота того времени – пушнины? Да. Гарантию защиты более слабых народов от воинственных соседей? И это тоже – да. Так, алтайцы пришли под покровительство России, спасаясь от агрессивных южных соседей, а самоеды Таймыра – от воинственных тунгусов. Но освоение Севера – это ещё и создание новой, разветвлённой, выражаясь современным языком, инфраструктуры, подчинённой государству и обеспеченной государством. Из этой сферы широкой публике известны разве что остроги – укреплённые небольшие городки, внутри которых находились и жилые избы, и канцелярии приказчиков, и склады, и даже темницы для аманатов, чтобы налог пушниной поступал в казну исправно. Такими острогами были ясачные зимовья Дудино, Хатанга и прочие.

Обдорский острог, реконструкция. Салехард, фото Т.Шабаевой.

Но инфраструктура включает в себя и другие объекты. Помните, как в своё время призывали вожди революции – взять под контроль, прежде всего, вокзалы, телефон и телеграф? То есть ключевые составляющие государствообразующей системы – дороги и связь. Именно такую инфраструктуру и возводило Российское государство на вновь присоединённых территориях. Конечно, с поправкой на реалии XVII-XVIII веков. Предлагаю с ними познакомиться поближе – на примере полуострова Таймыр, самого северного полуострова материковой суши в мире.

В означенные времена дорогами для передвижения по бескрайним просторам Сибири служили, в основном, реки. Они, хотя и имеют достаточно разветвлённую сеть, всё же друг с другом не связаны, образуют так называемые бассейны, и из одного бассейна в другой как-то надо перебираться вместе с судами и грузами по суше. Для подобных переправ выбирались места, где судоходная река одного бассейна наиболее близко протекала от аналогичной реки другого бассейна – чтобы расстояние, на которое предстояло по земле перетаскивать (волочить) суда и грузы, было как можно меньше. Эти места назывались волоками. Например, Авамо-Тагенарский волок составлял 900 м – это был переход из Пясинского речного бассейна в Хатангский речной бассейн.

Государство поддерживало работу волоков – на этих самых местах обосновывались поселения, где жили люди, обеспечивающие процесс перетаскивания судов из одной водной системы в другую – так называемые волочаны. Как память о тех временах остались на карте Таймыра поселение Волочанка, река и бывшая воинская часть с названием Вологочан и некоторые другие географические названия.

Перетаскивание судов проходило по волокам и рассохам. Первые – удобные места, ровные, без густой растительности участки суши, желательно – изобилующие небольшими озёрцами, болотцами, по которым легче, чем просто посуху, тащить громоздкие грузы. Вторые – места соединений двух рек (как правило, под острым углом, этимология слова восходит к чему-либо раздвоенному, как, например, рукоятка сохи).

В условиях Севера водные пути зимой превращались в зимники – хорошо накатанные дороги по замёрзшему льду, ведь вода в водоёмах застывает сравнительно удобными горизонтальными плоскостями, в отличие от суши, изобилующей пригорками, бугорками, холмами, на которых снег то скапливается, то выдувается – в зависимости от рельефа и розы ветров. Так был образован Хатангский тракт, который начинался от Норильских озёр и шёл вдоль реки Норилки, мимо летних волоков из Енисея в Пясину, далее по реке Пясине, по Дудыпте, в сторону Хатанги, через тот самый летний Авамо-Тагенарский волок…

К слову, словосочетание Хатангский тракт появилось в период Приполярной переписи 1926-1927 годов. Так зимник предложили называть переписчики, один из которых стал впоследствии заметным советским этнографом – Б.И. Долгих. До этого зимнюю дорогу называли Улахан Нютча суола – Большая Русская дорога. И действительно, русская, так как сами кочевники не пользовались хорошо наезженными трассами, а следовали аргишными путями за кочующим стадом северных оленей. Ориентировались на местности по рельефу, а если погода не давала такой возможности, прибегали к вековым навыкам, передававшимся из поколения в поколение. Вот как описала Амалия Ходасевич ориентирование на местности каюра, который усомнился в правильности выбранного им пути: 

«… раскапывает ножом снег, приглядывается к направлению первых осенних заструг. А если темно, то откапывает кусочек земли, нюхает её, пробует на зубах. Это он угадывает по траве и составу земли, на каком участке тундры сейчас находится…»[1]    

Летом по рекам, волокам и рассохам передвигались на кочах[2], дощаниках[3], позже вошли в оборот илимки[4] и другие суда. В них же можно было и ночевать, если одолела усталость – ведь на Севере нет понятия «успеть дотемна», так как в период, когда реки открыты и судоходны, здесь царствует полярный день – солнце за горизонт вовсе не скрывается, а ходит по небольшому кругу практически в зените. До и после полярного дня наступают белые ночи, которые тоже достаточно светлы. И этот период весьма продолжительный. Например, на широте Норильска (это самый юг полуострова Таймыр) полярный день длится 68 суток плюс 46 суток, когда на авансцену выходят белые ночи (в общей сложности светло на севере треть года!). Привычная для большинства населения смена дня и ночи (ей предшествуют ещё и не очень тёмные сумеречные ночи) начинается в середине сентября – тогда уже и лёд может встать на реках, не говоря уже о севере полуострова: там смена дня и ночи начинается позже, а холода наступают раньше. Так что комфортные передвижения на судах в светлое время суток по рекам Таймыра сами собой сворачиваются с наступлением холодного времени года.

А вот зимой, передвигаясь по полуострову на собаках или оленях, хочешь не хочешь -- а вынужден останавливаться на ночлег, и лучше бы успеть засветло, особенно в полярную ночь, когда солнце совсем не выходит из-за горизонта, а дневное небо является условно светлым всего лишь несколько коротких часов.

Вот для таких переходов по зимникам – «белым дорогам» севера – и начали организовываться поселения, где путник мог остановиться для ночлега, обогрева, смены «транспортных сил» – собак или оленей. Эти поселения стали называться станками – однокоренными словам «становиться», «останавливаться». Находились они на расстоянии дневного перехода (дневного – в условиях севера, конечно) на расстоянии 15-25 километров.

Одно из поселений Енисейского севера. Фото начала XX века.

Но обеспечение работы пунктов для «остановки» было не единственной задачей станков. Содержание так называемой подводной гоньбы (от слова «подвода» – в неё запрягались, конечно, лошади, но название осталось и на севере без изменений, хотя осуществлялась «гоньба» на санях, в которые запрягались собаки или олени) вменялась жителям станков государством и государством же обеспечивалась. Ведь именно так осуществлялась почтовая и обывательская связь – это официальные термины того времени – в малодоступных арктических регионах. Жители станков за это получали государево жалование, и оно составляло, например, в XIX веке 128 рублей серебром в год. Чтобы сориентироваться, много это или мало, можно привести некоторые цифры в разных областях хозяйства того времени. Например, рабочий на корабле, доставляющем товары в регион, в лето зарабатывал от 20 до 30 рублей, пуд ржаной муки в низовьях Енисей стоил 1 рубль 70 копеек, топор -- 1 рубль 40 копеек, мыло – 8 рублей за пуд[5].

Работы эти не были пущены на самотёк, они были регламентированы. Например, отход почты из Енисейска в Туруханск (этот городок тогда был центром Туруханского края, к которому относился и полуостров Таймыр) осуществлялся «в субботу в 9 часов пополудни 1 раз в месяц в последних числах месяца»[6].

Что же представляли собой станки? Как правило, поселение это состояло из одного, максимум четырёх дворов. Дворы на севере представляют собой следующее: все постройки одного хозяйства накрывались общей крышей, так что из основного дома в баню или в кухню, или в сарай можно было пройти, не оглядываясь на погоду. 

Такие поселения до сих пор существуют на Таймыре. Например, на бывшей точке советского госпромхоза, а ныне частной промысловой точке Коренная структура жилья именно такая [см. фото заставки]: под одной крышей находятся и жильё, и производственные помещения, где вольготно можно развесить сети для просушки, небольшая столярная мастерская, ну, и баня, конечно. 

Промысловая точка Коренная. Есть место, где сушить сети. Фото Л. Стрючковой.

Частные хозяйства по такому принципу строят и норильские дачники – их можно увидеть по дороге из Норильска в Талнах в районе посёлка Валёк. Некоторые даже крытые проходы от своих участков к автомобильной дороге сооружают, чтобы не мучиться с очисткой снега в суровые полярные зимы. Очень практично.

Современное дачное хозяйство. Выход к автодороге застрахован от снежных заносов. Фото Л. Стрючковой.

Один двор, как правило, – одна семья. Население таких станков могло достигать и тридцати человек. Но в среднем – не более двадцати. Например, по данным документов за 1917 год, находящихся в фондах Таймырского краеведческого музея, на станке Заостровском (это на реке Пясине) проживало 16 человек, а в Вершининском (это уже на Енисее) – 14.

Население станков было, в основном, русским. За два-три столетия, ассимилируясь с кочевым населением, сформировалась особая группа русских старожилов, которая в документах того времени стала именоваться затундринскими крестьянами (встречаются варианты – затундряные, затунренные). Название произошло от исторической области, которую называли Затундрой. Это полоса лесотундры, протянувшаяся вдоль северных хребтов плато Путорана с запада на восток. Действительно, продвигающиеся через Западно-Сибирскую равнину с её преобладающим тундровым рельефом русские путешественники и промышленники, переваливая из бассейна реки Оби на Енисей, неожиданно на его правом берегу встречали довольно густую полосу северной тайги, которую «взлелеяли» базальтовые отроги Путорана. Логично, что эту местность так и назвали – за тундрой (Затундрой).

А крестьяне – потому, что, помимо «почтовой и обывательской связи», жители этих мест занимались ещё и сельским хозяйством: содержанием домашних животных – не только оленей для «гоньбы», но и домашней птицы. Кроме этого в списке их занятий была рыбная ловля, добывание пушнины путём обхода пастников – территорий, на которых располагались ловушки определённой формы, внешне напоминающие зубастую пасть. Они так и назывались – пасти. К слову, благодаря этому виду деятельности, инфраструктура развилась далее. Пасти находились друг от друга на приличном расстоянии, а у затундринских крестьян их количество могло доходить до 250 штук, и обходить приходилось большую площадь. Поэтому промысловики в своих владениях ставили небольшие строения, которые назывались отъезжими избами – также на расстоянии дневного перехода, 15-20 километров друг от друга. В отличие от коренных изб, которые, в основном, и составляли «архитектуру» станков, отъезжая изба была очень маленькой, практичной – низкая, с высокими нарами (как известно, тепло от печки идёт наверх), чтобы быстро прогревалась. По сути, отъезжие избы выполняли роль походных палаток. Современных технологий и материалов в те века не было, с собой спальник из оленьего меха и сундук с необходимыми припасами не очень-то потаскаешь, вот и строились отъезжие избы по всей тундре – там, где находились промысловые угодья и на привычных путиках русских жителей.

Отъезжая изба, архивная фотография.

Постепенно кочевые роды тоже стали становиться на зиму недалеко от русских станков. Во-первых, всегда можно быть в курсе событий: проезжающие по зимникам были основными поставщиками новостей, во-вторых, товарообмен на станках, а особенно на факториях (там, где государство организовывало хлебозапасные магазины) был несравненно лучше, чем вдали от цивилизации. Кстати, хлебозапасный магазин – ещё одна немаловажная составляющая государственной инфраструктуры. Там можно было приобрести всё, без чего жизнь в северных просторах немыслима: спички, порох, соль, муку и многое другое. В обмен на деньги, пушнину или в кредит – у кого как получалось…

Хлебозапасный магазин, архивная фотография

Во время вышеупомянутой Приполярной переписи многие участники свидетельствовали, что некоторые из кочевых родов и вовсе оседали на станках на всю зиму, и это стало своеобразной системой расселения туземцев, наложившей отпечаток не только на годовой цикл кочевий, но и на их духовную и материальную культуру[7], то есть они всё более становились оседлыми жителями.

В тот же период (в первой трети ХХ века), пожалуй, последний раз упоминалось это слово – «станок» – как обозначение поселения на севере Красноярского края: в отчётах переписчиков оно достаточно часто встречается, и неспроста – ведь передвигались участники Приполярной переписи по таймырской тундре именно по белым русским дорогам – от станка к станку. Уже в тот период, как отмечено в архивных документах, никакого снабжения поселений, нарушенного Октябрьской революцией, практически не осталось, перевозки жители станков осуществляли, скорее, в силу привычки. Но постепенно тундра начала пустеть: без активного обеспечения деятельности оседлая жизнь на станках невозможна.

Однако названия их очень скоро вновь замелькали на географических картах. В 30-х годах начали формироваться колхозы, создаваться рыбопромысловые хозяйства и так называемые отстрельные точки, которые позже были объединены в один госпромхоз «Таймырский». Они стали базироваться на старых местах – люди всегда выбирали удобные и прагматичные участки земли, где и до воды недалеко, и от ветров закрыто, и паводком не снесёт. Так снова зазвучали Заостровка, Чёрная, Коренная, Введенское…

И сегодня там теплится жизнь. Конечно, не везде. Многие госпромхозовские точки после развала советского хозяйствования приказали долго жить, а некоторые, перейдя в частные руки, так и продолжают выполнять свою основную функцию на севере – оставаться местами, где можно тормознуть, передохнуть, попить горячего чая… Но это уже – другая жизнь старинных русских поселений на севере Средней Сибири.

Автор: Лариса Стрючкова, член Клуба исследователей Таймыра (КИТ), член Союза журналистов России

[1] Хазанович, А.Г. Друзья мои нганасаны. – Красноярск, 1973. – С. 219.

[2] Судно, приспособленное как для плавания по битому льду, так и для волока. Считается, что название судна произошло от слова «коца» – ледовая обшивка, ледовая шуба: так называлась вторая обшивка корпуса, предохранявшая основную обшивку от ледовых повреждений.

[3] Плоскодонное несамоходное деревянное речное судно небольшого размера с палубой (или полупалубой) и одной мачтой, использовавшееся, главным образом, для транспортных целей на большинстве рек России. 

[4] Самодельная большая лодка, вмещающая 10-12 тонн груза. Чтобы не подмочить груз, делали невысокий деревянный тент. Двигалась илимка вверх по течению реки "бечевой", то есть людской тягой. 20-25 человек впрягались в лямки из широкой бересты и тянули за собой груженую илимку. Управлял ею большим кормовым веслом лоцман, а тех, кто тянул за собой илимку, называли лямщиками.

[5] Курилова, Л.Н. Тайна гранита и мрамора // альманах «Неизвестный Норильск». – (№17). – 2012. – С. 11.

[6] Памятная книжка Енисейской губернии на 1865 и 1866 годы. – С.Пб., 1865. – С. 264.

[7] Туруханская экспедиция Приполярной переписи. – Красноярск, 2005. – С. 152.