"Очарованный странник" – Сергей Васильевич Максимов. Часть II

Продолжение. Начало здесь.


В книгах С.В. Максимова перед читателем предстаёт панорама образов северян: рыбак, охотник, помор, монах, ямщик, скряга-богатей, богомолица и такие «уникумы», как «печорский князь», чародей, икотница-кликуша. Интересно, что он выводит и индивидуальные образы, и коллективные портреты, например, народов севера (лопарей, самоедов, зырян) или жителей отдельных регионов («усть-целимы», «пустозеры», «печорцы», «мезенцы»).  Как собиратель народных анекдотов, он объясняет значение прозвищ (научный термин - экзоэтнонимы) жителей разных мест. Так, «архангельские жители у него - «шанежники», прозванные так за любовь к этому яству; матигорцы - «чернотропы», звались так оттого, что, занимаясь кузнечным делом, всегда выпачканы сажей и углём; ваганы (жители реки Ваги, прежде всего города Шенкурска) – «косопузые». Максимов рисует картинку: «вот идёт шенкурский мужичок – кособрюхий водохлёб, с кривой подпояской,  ... с деревянной ложкой на манер кокарды за ленточкой поярковой шляпы». Жителей же Холмогор, согласно местной легенде, наградил прозвищем «заугольники» сам Пётр I. Якобы когда он приехал в город, холмогорцы все попрятались за свои дома, высматривая его из-за угла, боясь, что царь накажет их за то, что когда-то их предки бежали из Новгорода от ярости московского царя Ивана Грозного.


Русские поморы

Но больше всего внимания в своих заметках о севере уделяет Максимов жителям прибрежных сёл – настоящим поморам. Он сошёлся с ними близко, они даже брали его на промысел рыбы, с ними он отправлялся на шхуне в морской переход.

Поморы в описании петербургского писателя -- люди степенные, знающие себе цену, справедливые, умелые, а главное – бесстрашные. С одной стороны, они осознают всю опасность жизни морскими промыслами. «Жди от моря горя, а от воды -- беды», «морская губа -- что московская тюрьма: есть вход, а нет выхода». Поморы кормились морем: «море наше, где ни возьми, везде с рыбой, везде, стало быть, с добычей», "на печи лёжа, кроме пролежней, мало чего другого нажить можно, а с морем игру затеешь — умеючи да опасливо — в накладе не будешь", -- но ценой были «те горькие слёзы, которые доводится испытывать только на море».

  Кемь, Белое море.

Поморы-мезенцы, промышлявшие морского зверя, рассказывали Максимову: «не проходит года, чтобы не погибало два-три человека из смелых, действующих сломя голову и на своё русское авось мезенских промышленников: то льдины рушатся от столкновения с другими, то окажется, что нет пищи ни на льдине, ни за пазухой…. Смерть…неизбежная посетительница». Но с другой стороны, поморы, даже понимая, что «безрассуднее, бесчеловечнее …тюленьих промыслов других больше и на свете нет», тем не менее, уже не могут жить без этих опасных занятий, не изменяют им: «море — это горе, а без него — кажись, вдвое». «У промыслового и поморского народа одна забота и конец один. Гляди ты на море, да полюби его, да не жалей души своей многогрешной —  хорошо будет», -- резюмировал бывалый моряк. Речь поморов, наполненная образами и подчас восторженными эпитетами, ласкает слух путешественника. Она выдает не очерствевшую душу северного человека, тонко чувствующего природную красоту сурового края. «Эка благодать! Эка благодать-матушка! Эко привольное раздолье, жизть благодатная!.. мирозданье божеское», -- восклицает помор. А как образно описывает старый рыбак морскую стихию: «Пылко стало в море, несосветимо пылко!».

  Поморы в лодке.

Совершенно покорён был исследователь северного говора обращениями северян к людям, которые встречались им на пути.  «Ласкательные приговоры и прозвища, какие только есть в их наречии, вообще богатом и до сих ещё пор сохранившем в неприкосновенной целости следы славянского новгородского элемента», были обращены и к самому Максимову («желанный», «богоданный»), и к другим странникам. Например, Максимов рисует читателю картинку: «дряблая, разбитая ногами и голосом старушонка в крашенинном сарафане, с остроносой сорокой на голове» едет на богомолье на Соловки. Жители прибрежных сёл привечают её: «Богомолушка», «кормилушка», «возьми-ко, сердобольная, гривенку: поставь и за нас свечку там — не погнушайся, богоданная! А вот тебе пятак за проход, пирог на дорогу. Да присядь-ко, касатушка, пообедай». С таким же радушием принимали на всём Поморье и самого Максимова – старались накормили, обогреть, пытались во всем угодить. Однажды на Печоре ему даже отдали семейную реликвию -- берестяную книгу с текстами священных писаний. 

С.В. Максимов подчёркивает исключительную порядочность поморских жителей. «Никто не обманет ложными вестями; каждый поступает честно. Честь — первое на языке слово, да и первая добродетель в сердце». «Поморы, за недосугом и за своими делами, не привыкли заглядывать в чужую душу и копаться в чужой совести, вообще заниматься обидным и щекотливым для других делом».

Монахи и поморские жёнки

Нельзя сказать, что обо всех жителях северных окраин империи столь лестно отзывался С.В. Максимов. В очерках, предназначенных быть отчётом для Морского министерства, он не побоялся описать и скаредных богатеев, притесняющих простых односельчан, и местный чиновный мир, -- «согласное, живущее дружно и угощающее друг друга сытно … общество чиновников. Среди них, по обыкновению, принадлежит первое место разбитным усатым господам, с размашистыми, лошадиными манерами, и последнее место — жалким, загнанным, робким учителям уездного училища».

Не всегда жаловало перо командировочного и монахов. Он описал то, как в Соловецкой обители монахи из всего «делают деньги», превращая паломничество в, говоря сегодняшним языком, туристический бизнес. Однако следует отметить, что и монастырь времени посещения его Максимовым существенно отличался от сегодняшнего в лучшую сторону: был богат строениями, производствами, по островам бродили тучные стада коров и оленей, монастырские погреба был полны запасами рыбы и мяса. Паломники со всей необъятной России шли сюда за божьей благодатью, несли свои сокровенные помыслы «почившим в бозе» соловецким старцам и подношения насельникам архипелага. Интересно и то, что Максимов с явным сочувствием относится к государственным инакомыслящим – староверам. Например, когда он воспроизводил на страницах своих очерков борьбу официальной церкви с непокорной обителью в период Никоновских реформ середины XVII века, он подробно описал и то, как стойко сопротивлялись старцы московским властям, и жестокость расправы над ними. Из монашествующих в обители во время приезда туда Максимова наибольшую симпатию вызвал у него настоятель монастыря Александр (в миру – Андроник Иванович Павлович). 

На время пастырства отца Александра пришлось главное военное испытание для обители: в 1854 году английские корабли подвергли монастырь обстрелу. С.В. Максимов приводит самые лестные отзывы о настоятеле, сумевшем так организовать оборону обители (до этого он пятнадцать лет служил полковым священником), что англичане прекратили атаку и удалились восвояси. Оборона Соловков в годы Крымской войны стала одной из героических страниц истории Беломорья.

 Британский флот обстреливает Соловецкий монастырь.

Много внимания уделил Максимов и «гендерному фактору», описывая, тоже с явным восхищением, и удалых поморок («онежская жёнка -- толковая, храбрая и сильная») и сметливых усть-цилимских «жёнок» (чего стоит один только рассказ о том, как они воскресили «печёрского князя», окатив его ушатом воды – бабьий сход порешил, что надо перекрестить умирающего лесничего). С симпатией отзывается молодой путешественник о «женском населении, отличающемся крепким, здоровым и красивым телосложением», описывая, как во время праздника «породистые девки, все в красном, стоят, скрестив на плотных и высоких грудях руки». Максимов показывает конкретные женские судьбы (сказ об Анюте-икотнице) и приводит мнение о поморках их земляков: «баба, самая баба — уж чего бы, кажись, человека хуже?! — а и та, что белуха, что нерпа, — лихая в море. Смело давай ей руль в лапу и спать ложись, не выдаст: не опружит и слезинки тебе единой не покажет...!» Автор специально приводит цитату целиком, не убирая и обычный «мужской шовинизм» («баба — уж чего бы, кажись, человека хуже?!) и уважительное отношение к «слабому полу» -- по мнению поморов, они «сильные на руках и крепкие сердцем». Да и сам он с иронией, переходящей в уважение, пишет: «Четверо гребцов прекрасного пола, как объясняли мне, служили на этот раз заменою пары лошадей». Но самые восторженные отзывы прозвучали в заметках Максимова о женщинах Мурмана, в подтверждение известного присловья «Кола -- бабья воля»: «тамошние жёнки так умудрились и освоились, что любая удачлива в рыбачестве, нестрашима и ловка в управлении рулём и парусом на морских промыслах. Они отличаются большой энергией и самостоятельностью».

"Поморские жёнки".

Таким образом, люди Севера покорили молодого путешественника своими физическими и нравственными качествами. Главный вывод, который сделал либерально настроенный писатель из поездки на Север России – о несостоятельности мнения об «исключительной отсталости народа северных губерний». А такое мнение не раз звучало со страниц официальной прессы и фигурировало в отчётах чиновников. Подтверждением выводов Сергея Васильевича Максимова стали материалы его книг о Севере России, не потерявшие актуальности и спустя полтора века.

По Сибири и Дальнему Востоку

Не случайно и то, что после поездки на север России именно Сергея Васильевича Максимова Морское ведомство командировало на Дальний Восток, в только что присоединённую по Айгунскому трактату 1858 года Амурскую область. Туда уже были отправлены первые партии крестьян-переселенцев. Однако, во-первых, в правительственных кругах высказывались крайне противоречивые суждения о целесообразности хозяйственного освоения этого пустынного края, а во-вторых, официальные отчёты отличались от тех сведений, которые просачивались из этих отдалённых мест от самих переселенцев. Действительно, как удалось выяснить С.В. Максимову, отчёты чиновников не соответствовали действительному положению дел. Интересно, что продвижение Максимова по Сибири к Дальнему Востоку коренным образом отличалось от путешествий по северу России, где он хоть и мог рассчитывать на некоторое содействие властей, но полагаться в продвижении по суше и морем ему приходилось в основном на себя. В Сибири же властями были сделаны особые распоряжения: местным чиновникам приписывалось «посланнику его императорского высочества» (великого князя Константина Николаевича, который был инициатором исследования российских окраин) снаряжать немедленно «потребное число казаков» для сопровождения в пути господина Максимова. Пользуясь такими привилегиями, Сергей Васильевич на Дальнем Востоке предпринял ещё и морской вояж. После обследования региона реки Амур, он погрузился на борт парохода «Америка» и прошёл на нём до одного из японских портовых городов, а на обратном пути «заглянул» в Маньчжурию и описал быт живших там китайцев. Его путевые заметки и наблюдения были затем опубликованы в книге «На востоке».

На обратном пути с Дальнего Востока С.В. Максимов получил ещё одно ответственное задание: обследовать сибирские тюрьмы и места ссылок. Выполняя это официальное поручение, литератор первым из русских интеллигентов окунулся в жизнь «кандальников» и, как отмечали потом его биографы, досконально изучил «все круги тюремного ада». Удивительно, но каким-то образом криминальный мир поверил ему свои тайны: Максимов изучил и представил в отчётах жаргон и секретный язык каторжников, особенности карточной игры, повседневную жизнь казематов, способы «отлынивания» от работы и симулирования болезней. Он описывает истории наиболее знаменитых уголовников, выявляет типы тюремных заключённых: бродяг, «жиганов», тюремных «авторитетов».

Первоначально книга С. В. Максимова «Ссыльные и тюрьмы» вышла с грифом «секретно» и пометкой «для служебного пользования» очень небольшим тиражом. Широкий круг читателей смог познакомиться с этой работой Максимова лишь в 1868-1869 гг. на страницах некрасовского журнала «Отечественные записки», и только в 1871 году она была издана отдельной книгой с названием «Сибирь и каторга». Такая секретность исследований Максимова была обусловлена не только тем, что в них был показан мир висельников и уголовников, но ещё и тем, что большая часть материала была посвящена жизни в Сибири «государственных преступников» -- политических ссыльных. «Во глубине сибирских руд» Максимову удалось пообщаться с декабристами и представить историю их сибирской ссылки. Специалисты по данной теме уверяют, что на то время это было самое значительное исследование по истории политической ссылки.

Публикации, вышедшие по итогам сибирской командировки Максимова, вызвали симпатии либералов, из них черпали информацию для своих произведений литераторы Толстой, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Чехов. Антон Павлович Чехов, готовясь к своей поездке на Сахалин, изучал книги Сергея Максимова, советовался с ним. Ещё один результат издания книг был неожиданным для самого автора: в 1871 году его назначили членом комиссии при Министерстве внутренних дел, которой надлежало обсуждать способы устройства каторжных работ.

Последние путешествия

Недолго отдыхал Сергей Васильевич после поездки на Восток страны – в 1862-1863 гг. Морское ведомство отправило его в новую командировку, на сей раз -- на Каспий и реку Урал. Максимов вновь изучает природу и особенности быта жителей, среди которых было много старообрядцев разных толков. Им и были посвящены основные его очерки того времени: «За Кавказом», «Субботники», «Прыгуны», «Секта общих», составившие сборник «Рассказы из жизни старообрядцев». Кроме того, он публикует свои исследования о народах России: вогулах, зырянах, вотяках, черемисах, чувашах, мордве, бурятах, киргизах, калмыках. И вновь рассказы писателя идут нарасхват в самых популярных журналах, а товарищество «Общественная польза» в 1865 году пригласило Сергея Василевича публиковать и редактировать издания «для народа». Это – начало «оседлой жизни» писателя, и тем не менее он признавался: «всякое не посещённое место ложится гнётом на сердце», и что он «упорное преследование заветных идей изучения России через посредство путешествия поставил главную целью жизни». Не изменяя этой цели, Максимов перерабатывает уже накопленный материал, публикует новые книги, в том числе и те, где он снова обращается к теме Севера и Арктики: «Мёрзлая пустыня», «Соловецкий монастырь, «Голодовка и зимовка на Новой Земле, «Ледяное царство и мёртвая земля».

Последнее путешествие по стране С.В Максимов предпринял по заданию Императорского русского географического общества в 1867-1868 гг.  Он ездил по Смоленской, Витебской, Виленской, Могилевской и Минской губерниям. Таким образом, он, на протяжен своей жизни, обследовал все страну: был на Севере, Юге, Востоке, а теперь и на западе Российской империи. Материалы последней командировки Максимова были помещены в книге «Древняя и новая Россия», в роскошном многотомном издании «Живописная Россия: Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении».

"Усталый странник"

После поездки по западным окраинам империи «усталый странник» Сергей Васильевич окончательно перешел к оседлому образу жизни. К этому времени семья Максимовых выросла. Сергей Васильевич в 1862 году венчался и прожил с женой Ольгой Ивановной до её смерти в 1887 году. У них было четверо детей: три сына и дочь. Содержать семью на литературные заработки было сложно, и С.В. Максимов в 1868 году согласился «вступить в должность» редактора «Ведомостей Санкт-Петербургского градоначальства и столичной полиции». Ежедневно в течении последующих тридцати лет он занимался редактированием статьей с полицейскими сведениями типа «укушение собакой», «неосторожная езда», «раздавленный вагонами». Кроме того, ему приходилось вести тяжбы с начальством по редакционным делам, а человеком Максимов был непримиримым, не терпящим фальши. Рассказывают, что однажды, слушая льстивые речи на званом ужине у редактора одной из газет, Максимов не выдержал и при всех заявил юбиляру: «И ты веришь, что они говорят тебе правду! Неужели ты так глуп?». Ещё одна «подработка» -- в редакции журнала «Вестник попечения о раненых и больных» -- тоже приносила писателю не столько заработок, сколько заботы, и Сергей Васильевич сетовал друзьям, что вынужден сидеть по вечерам и ночам в издательстве и типографии вместо того, чтобы заниматься творчеством. И тем не менее, творить он не переставал: в эти годы выходят его книги «Бродячая Русь Христа Ради», он собирает материал для издания книги «Крылатые слова». В старых рукописях и книгах, в своих записных книжках, накопленных за несколько десятков лет его поездок по стране, он находил выражения, непонятные современному его читателю, и пытался их объяснить. Считается, что и само словосочетание «крылатые слова» вернулось в обиход именно после выхода в свет его публикаций. 

Эта работа спасала Сергея Васильевича от рутины редакционной работы, так как человек он был весёлый, любитель «шебаршить» (словечко самого Максимова), как и его друзья – писатели, скульпторы. Причём всё это были уже вполне солидные «дяди» с бородами и житейским опытом. Сергей Васильевич писал: «после занятий в Публичной библиотеке мы собирались пить чай со сливками в Балабинском трактире... на нашем языке -- Балабаевской обители, где архимандритом наречен был я, сам Костомаров носил чин «канонарха», книгопродавец Д.Е. Кожанчиков – «иконома»; все прочие, приходившие к нам на беседу, носили общее имя «благодетелей». Весёлые посиделки были не единственной площадкой, где известный балагур проявлял своё чувство юмора, -- оно помогало Сергею Максимову делать легко читаемыми многочисленные его публикации -- это бы так называемый археографический юмор. Юмором проникнуты его письма друзьям, даже о своих болезнях он писал с неизменной иронией: «меня посетила старая знакомая непрошенная гостья ... – инфлюэнца». «Три года тому назад в моем лёгком расположились лагерем каховские сапёры и понаделали рвов в виде туберкул, однако, ловкими докторскими маневрами они вынуждены были очистить место и снялись с него. А теперь уже на другом месте... лагерь из новобранцев». Увы, болезнь у Сергея Васильевича была нешуточная – туберкулёз.

Лишь к концу жизни С.Ф. Максимов заслужил небольшую пенсию и вышел в отставку в чине действительного статского советника. Он оставил наконец-то ненавистную ему работу редактора полицейских «Ведомостей», поработал немного в созданном меценатом князем В.Н. Тенишевым «Этнографическом бюро», целью которого был сбор сведений «о крестьянах и городских жителях образованного класса, а также изучение народных обычаев, обрядов и верований».  Однако смена управляющего в Бюро, не разделявшего демократические взгляды Максимова, привела к отказу Сергея Васильевича от дальнейшего его сотрудничества с Тенишевым.

Пришло время подводить итоги. В 1898 году вышло собрание сочинений С.В. Максимова -- 12 томов. Неутомимый труженик, он сетовал, что не успел закончить своих работ, особенно публикацию книги «Крестная сила», где собирался поверить читателю собранные им истории о разной «нечисти» и «нежити», о суевериях, магии заговоров и обрядов. За полгода до смерти в письме к другу писатель сообщал: «ничего я не написал, что не печатано и, по случаю болезни, даже не успел кончить начатого. И это – вторая моя, нравственная болезнь, более тяжкая, чем физические страдания». Максимов был уверен, что «недуг -- ... наказание ... за безрасчётную торопливость жить». А он действительно торопился жить, чтобы осуществить хотя бы часть из задуманного, но не осуществлённого: написать историю русской бороды, описать особенности фасонов шапок и шляп на Руси, рассмотреть традиции поведения русского человека в гостях...

Максимов не сдаётся болезни: «Для удобства и работ на всю весну и лето забираюсь … в сухие сосновые боры моей святой родины…. Там думаю и повоевать с сапёрами». Увы, «сапёры» Коха делали своё дело, и писателю всё сложнее было дышать и говорить, хотя присутствие духа и чувство юмора он всё же не терял. Так, узнав об избрании его почётным академиком Императорской академии наук «по разряду изящной словесности, учреждённому в ознаменование столетия со дня рождения А.С. Пушкина“» в декабре 1900 года Максимов шутил: 

Сергею Васильевичу удалось на короткое время поправить здоровье, побывав в Крыму, и он даже принял решение поселиться там неподалёку от А. П. Чехова, страдавшего тем же недугом. Друзья мечтали сидеть рядом в плетёных креслах и любоваться ультрамарином морской глади… Собираясь в Крым, Сергей Васильевич заехал в Варшаву к брату Василию, известному хирургу. Брат настоял на необходимости сделать операцию, которая, однако, лишь ненадолго продлила жизнь С.В. Максимова. «Усталый путник» завершил свои жизненные странствия 3(16) июня 1901 года на семидесятом году жизни. Его похоронили на Волковском кладбище в Санкт-Петербурге, на Литераторских мостках, где нашли своё пристанище и его собратья по перу и просвещению народа.

 Надгробие С.В. Максимова.

***

«Это удивительно скромный человек и далеко не оценённый по достоинству на своей родине», -- писал сразу после смерти Максимова его первый биограф литературовед П.В. Быков. По-настоящему оценили Сергея Васильевича Максимова уже в ХХ и ещё более – в XXI веке, когда в обществе вновь идёт поиск национального идеала. Экскурсоводы на Соловках непременно цитируют отрывки произведений Максимова. Его книги не потеряли своей ценности ни в прямом, ни в переносном смысле. Двухтомник «Год на севере», изданный П.К. Прянишниковым в «цветном иллюстрированном коленкоровом переплете» в 1890 году, букинисты оценивают в 20 тысяч рублей. Разлетаются с полок магазинов новые выпуски книг писателя. Его произведения сегодня можно почитать в электронном виде и послушать в аудиозаписи. Служение своему народу «очарованного странника» Сергея Васильевича Максимова продолжается.

. 

Автор: Чуракова Ольга Владимировна, к.и.н., краевед, доцент САФУ им. М.В.Ломоносова, Архангельск.