Могильный остров. Гравюра из книги Йенса Фрииса "Финнмарк, Русская Лапландия и Северная Карелия".
Каждый год тысячи туристов делают тысячи фотографий Мурманской области. Сейчас любой желающий может открыть поисковик и найти множество ракурсов самых красивых ландшафтов от полуострова Рыбачий до мыса Корабль. А первые фотографии этих мест появились на свет ровно 155 лет назад, в июле 1867 года.
Автором их стал норвежский лингвист, профессор саамского и финского языков университета Христиании Йенс Андреас Фриис — один из крупнейших исследователей саамского языка и саамской мифологии. В 1871 году вышла книга Фрииса «Финнмарк, Русская Лапландия и Северная Карелия. Изображения земли и людей», описывающая его путешествие. Найти в электронном виде ее можно в архиве публикаций[1] , который поддерживает Национальная библиотека Финляндии, а также в библиотеке Альты[2] . Интересно, что в конце XIX века ещё не умели тиражировать фотографии, поэтому иллюстрируют книгу изготовленные по фото гравюры. В изначальном виде снимки из поездки выложены Национальной библиотекой Норвегии[3].
Судно, на котором находился путешественник, пересекло границу между Норвегией и Россией 25 июня 1867 года. Йенс Андреас хорошо знал саамский язык, поэтому мог общаться с кольскими саамами, хотя их диалект отличался от известного писателю. Отлично он знал и карело-финский эпос «Калевала» и воспринимал русскую Лапландию, куда держал путь, как сказочный мир «лапландских чародеев».
Маршрут Йенса Фрииса.
Летом в Финнмарке люди часто путешествуют ночью или даже предпочитают ночь дню; ибо даже там часто днём мучает жара и ещё чаще -- комары. Совершенно независимо от обычного разделения времени вы уходите, когда вам хочется, и прибываете, когда можете. Каждое время одинаково хорошо, потому что одинаково светло, будь то 12 часов ночи или 12 часов дня. Солнце всегда над горизонтом.
Мы покинули Хенене около полуночи и поплыли в море, чтобы обойти северо-западную оконечность Фискерэна, которая по-саамски называется Айде-нярга (GjærdeNæs), по-русски Мыс Немецкий (Nordmandsnæs). В 12 часов ветер совсем стих, так что судно лежало, покачиваясь, в слабом обгоне на больших волнах, медленно набегавших со стороны Северного Ледовитого океана. Постепенно небо становилось всё более и более облачным. Лишь далеко на севере и западе и совсем низко у горизонта оставалась ещё узкая и блестящая полоска неба, над которой облака свисали, как дугообразные занавеси. Красноватое солнце, сиявшее с этой полосы под покровом тёмных облаков, было похоже на свет тысячи ламп за огромным театральным занавесом. За этим лежали теперь к западу от нас залитые солнцем скалистые берега старой Норвегии, которых мы долго не видели, и к северу часть земного шара, которую до сих пор не видел человеческий глаз. Впереди нас, на бескрайних просторах тёмного моря, пара китов танцевала между чёрно-белыми волнами и, казалось, забавлялась тем, что выстреливала в небо пенными лучами, отчётливо выделявшимися на фоне солнечной полосы на горизонте. Ни корабля, ни птицы, ни другого живого существа не было видно и слышно. Далеко на востоке, куда мы направились, лежали неведомые берега Русской Лапландии. Перед нами была тьма, а за ней свет. Мы же сейчас находились, как в «Калевале» сказано:
«В Похъёле той вечно мрачной,
В той суровой Сариоле,
Я в Лапландии там прожил,
Средь лапландских чародеев».
И сделанные в путешествии фотографии вполне передают этот настрой. Мрачные леса, саамские жилища, похожие на хижины троллей, тёмная вода холодного моря — такими предстают перед зрителем Имандра и Поной, безымянные становища и берега.
Писатель собирал саамские рассказы и легенды: какие-то были уже знакомы ему, какие-то он потом узнавал в сказаниях русских поморов. Такова, например, песня о великане Анике, который терроризировал рыбаков и был побеждён удивительно сильным мальчиком. Однажды Фриис обнаружил в саамском жилище требник, переведённый им на северосаамский диалект. Выяснилось, что на Кольском берегу обитает несколько семей саамов-лютеран, чьи обычаи, язык и одежда существенно отличались от кольских саамов.
Йенс Андреас интересовался не только саамами. Увлекали его и обычаи живущих на Кольском берегу финнов, и поселения русских рыбаков, и карелы. Он с восторгом описывал «обжаренный и запечённый в пшеничном хлебе лосось, который у русских называется «пирог», у карелов – «колыбака» (скорее всего, это была кулебяка)», с восхищением и ужасом – «ещё одно доказательство русской выносливости, когда голое, красное и дымящееся тело выбежало из бани и бросилось в реку, чтобы охладиться»; составлял своеобразный разговорник, упоминая такие полезные выражения, как «Pokomo blagadario» (что-то вроде «Покорно благодарим») или «Dovolno», долженствующее обозначать «Мы больше не хотим чаю, достаточно».
От Колы к Кандалакше
Посетив только отстраивающуюся после бомбардировки англичанами Колу, 16 июля путешественники отправились пешком вглубь полуострова. Двигаясь с севера на юг – до Имандры, а затем к Кандалакше, -- Фриис исправлял неточные карты и делал подробные записи о биологии, географии и климате местности. На основе своих наблюдений и бесед с местными жителями он составил картину возможностей освоения Русской Лапландии. "Я дам некоторые сведения о рыболовстве вдоль северного побережья Лапландии и покажу, что оно настолько богато, что Россия могла не только отдать бедной Финляндии часть своего неиспользованного изобилия, чтобы её населению не приходилось прибегать к Норвегия, но при правильном его употреблении могла бы, как говорит один русский автор Долинский, «насытить всё население Европы рыбой и смазать все машины Европы рыбьим жиром", — в частности писал он.
Кандалакша.
«Некоторые сведения», однако, заняли большую часть книги. Йенс Андреас подробно изучил способы хозяйствования рыбаков от северного до южного побережий Кольского полуострова и динамику спроса на рыбу среди русских купцов, детально изложил особенности самых крупных рыбацких становищ, технологию судостроения, ловли и переработки рыбы. Рассказал путешественник и о противоречивой истории сотрудничества и соперничества рыбаков Русской Лапландии и Финнмарка, и о торговых отношениях России и Норвегии, и о начинавшейся в те годы централизованной колонизации Мурманского берега:
Автор этой работы во время своего путешествия по Русской Лапландии в 1867 году также имел возможность увидеть часть рассматриваемой береговой линии и внутреннюю часть пары важнейших фьордов. На мой взгляд, несколько мест на северо-западной части Мурманского побережья не подходят для заселения населением, разбирающимся в животноводстве и рыболовстве. Некоторые места в этой части русской Лапландии, по-видимому, предлагают даже больше преимуществ для колонизации, чем некоторые места в норвежском Финнмарке, где на протяжении веков проживали постоянные жители… Уже кажется, что финны и норвежцы должны подавать пример русским на случай, если их поощрят, что, очевидно, отвечает хорошо понимаемым интересам России.
Фриис сравнивал характеры народов, населяющих Русскую Лапландию, с точки зрения колонизаторского потенциала, цитируя Матиаса Александра Кастрена, финского и русского языковеда и исследователя Лапландии.
Для русских, финнов, карелов и лопарей открыты одни и те же источники пропитания, но они наделены от природы неодинаковыми способностями, и каждый избирает занятие, соответствующее его особенной природе. Таким образом, русские — торговцы, финны и карелы — земледельцы, а лопари — охотники и рыболовы. Русские в особенности имеют весьма отчетливую склонность к беспокойной жизни, к торговле и предпринимательству. Они ненавидят однообразное спокойствие, составляющее высшее счастье карелов и тем более финнов. Их желание – бродить по окрестностям и издалека приносить домой сокровища. Так их вскоре находят в Архангельском порту, потом на берегу Мурманска, затем вокруг заливов Финмарка, а зимой они вновь встречаются на улицах Москвы и площадях Новгорода. Но и те, у кого нет средств на такие дальние путешествия, не остаются дома. Они бороздят волны Белого моря, ловят рыбу и морского зверя; ибо это аксиома, что кто хочет есть хлеба зимой, тот не должен лежать дома летом. Земледелие и животноводство, напротив, являются именно теми отраслями промышленности, которые особенно подходят для природы Финляндии. Финн любит эти занятия, и для его благополучия необходим мирок, где он один, свободно и независимо, может править и властвовать. Вот почему он часто меняет беззаботную жизнь под чужим владычеством на бедный дом в глуши, так как находит, что вкуснее пить воду из кувшина в своём доме, чем пиво из серебряной кружки в чужой обители.
Рассуждая таким образом, исследователь пришёл к выводу, что лучшими колонистами для здешних мест могут стать финны, а русские способны проявить себя уже после того, как дикие земли будут освоены и потребуются предприимчивость и авантюризм для развития промышленности или торговли.
Практичный норвежец отмечал, что традиционный русский уклад плохо ложится на лапландскую почву:
Вся русская Лапландия из-за своего северного расположения непригодна для зернового хозяйства и пригодна только для животноводства. Однако в самой южной части, в районе Паярви и ещё в нескольких местах, карельское население делает ежегодные попытки выращивать зерно; но эти попытки чаще терпят неудачу, чем добиваются успеха. Животноводство, которое, следовательно, должно было быть основным средством к существованию населения, находится здесь, однако, на крайне низком уровне по сравнению с Северной Финляндией или шведской и норвежской Лапландией. Население, которому по религиозным догматам не разрешается более полугода есть мясо и молоко, рассматривает животноводство лишь как второстепенный источник питания наряду с рыбным промыслом. Отсутствие информации и отсутствие связи по-прежнему не позволяет населению разбогатеть на экспорте мяса, масла, шкур и прочего в Норвегию. Изготовление сыра среди населения Русской Лапландии совершенно незнакомо, а масло готовится так плохо, что вряд ли кому-то, кроме самих производителей, доставляет удовольствие.
Справедливости ради он подчёркивал, что некоторые православные священники понимают несовместимость жизни в полярных условиях и соблюдения всех постов и разрешают саамам не соблюдать пост. Аналогично поступают и священники в Норвегии, позволяющие коренному населению употреблять в Великий пост пернатую дичь. Возможно, поэтому норвежские саамы порой называют рябчиков «летающей рыбой».
Ученый описывал внешний вид, особенности языка и быт саамов, с которыми он встречался по пути, отмечая интересный переход от полностью кочевой жизни к более-менее оседлой:
Каждая семья меняет место жительства 3-4 раза в год. Весной все лопари переселяются с зимовья к небольшому озеру, где есть удобная возможность для рыбалки и наблюдения за птицами. Некоторые также выходят в море и вместе с русскими и карелами участвуют в большом прибрежном рыболовстве. Позже летом, примерно в Петров день (11 июля), они переселяются на большие внутренние озёра или реки, чтобы заняться ловлей лосося с помощью сетей и лески. В августе они переезжают на осенние местообитания, где помимо рыбалки охотятся на птиц, северных оленей, выдр и медведей. Наконец, к Рождеству они возвращаются на зимние места, где вместе живут в небольших деревушках, называемых погостами. Различные рыболовные и охотничьи угодья распределены между родами и передаются по наследству в семьях с древних времен. В каждом погосте бывает 6, 10, до 20 домов, которые расположены то кучно, то разбросанно, безо всякого порядка. В каждом погосте есть небольшая часовня. Внутри каждой часовни есть стена, в которой есть проход, разделённый на комнаты. В глубине алтарь, а на стенах вокруг, особенно в передней комнате, изображения святых. Перед ними многорожковые деревянные подсвечники. Перед картинами висят лампы, часто украшенные разноцветными птичьими яйцами. Сами образы увешаны пёстрыми платками, лентами или другими тряпками, которыми лопари одаривают своих святых в надежде на помощь во время болезни или другой беды.
Саамское жилище на берегу Туломы.
С глубоким сожалением он подчёркивал, что местные саамы не умеют ни читать, ни писать и намного менее информированы об окружающем мире, нежели в Норвегии или Швеции. Однако именно отличия от привычных «цивилизованных» саамов его более всего и привлекали. Так, например, учёный предпринял вылазку к юго-западному берегу Имандры, в Аккалу, или Бабинскую губу. Там, как он слышал, сохранились аккала-саамы, носители бабинского, или аккала-саамского диалекта, в наибольшей неприкосновенности сохранившие нравы и обычаи. "Более того, я был даже настолько нечестив, что лелеял слабую надежду встретить язычников, которые всё ещё приносили жертвы своим старым богам", — признавался путешественник.
Эта часть Имандры была слабо изучена, поэтому карты здешней местности отличались крайней приблизительностью. При этом в Норвегии про Аккалу знали, пожалуй, даже больше, чем в России. "В старину, когда русская Лапландия была норвежской податной землёй, судебный пристав из Вардё каждый год приезжал в Аккалу или, как тогда называли, Акьелд, для сбора «финского налога». Как известно, в последний раз его собирали в 1613 году. С тех пор — или за последние 250 лет — здесь почти не было ни одного норвежского чиновника", — вспоминал Фриис.
Зашеек, Имандра.
Однако Аккала принесла разочарование. Местные саамы были в той же степени обрусевшими и православными, как и представители этого народа в других районах, а то, что их отличало, оказалось финскими, а не исконно саамскими особенностями.
Больше удивления у путешественника вызывали не саамы, а карелы и русские. Он сетовал на скудность рациона карелов, пытаясь понять причины их бедности, сокрушался неопрятностью русского быта в Кандалакше и испытывал смешанное с ужасом восхищение перед православными обычаями. Вновь поражала его закалённость русских и их устойчивость к холоду:
Я хотел остаться в Ковде до 13 августа, или так называемого Маккавеева дня, когда несколько взрослых должны были креститься в реке, но пришлось довольствоваться объяснениями своего хозяина, как это делается. Дважды в год, а именно 13 августа и 19 января, совершается своего рода всеобщее крещение, когда всякий желающий и чувствующий бремя своих грехов может креститься заново и тем самым очищаться от всякой вины. И молодые, и старые могут проделывать это раз в год или с интервалом в несколько лет. В день, когда происходит такое крещение, священник стоит на берегу реки с распятием в руке. После молитвы и пения он три раза опускает распятие в воду. Когда священник окунает его в третий раз, все кандидаты в крещение, одетые только в одну рубаху, прыгают в воду и летом в таком виде идут в церковь. Зимой во льду прорубается прорубь, и ты тоже прыгаешь в ледяную воду в одной рубашке, а выходя из реки, надеваешь шубу, и в ней идёшь в отапливаемую церковь, где кланяешься и крестишься, пока не высохнешь. "Неужели после такой зимней бани никто не болеет и не простужается?" — спросил я хозяина. "Нет, — сказал тот, -- напротив, после такого только свежее и здоровее становишься!".
У русских кожа толстая, загорелая от того, что дети летом часто ходят почти голышом. Купающиеся люди выглядят почти такими же смуглыми, как индейцы.
Гостеприимство и радушие русских поражало путешественника не меньше. В каждом поселении ему выделяли просторное жильё, угощали и вели пространные беседы, помогая с уточнением карт и планированием маршрута. Тем удивительнее стало для него столкновение со староверами Северной Карелии:
В Коле и Кандалакше люди, у которых я жил, были настолько терпимы, что разрешили мне пользоваться их посудой, а здесь, в Княжей, где больше старообрядцев, или староверов, люди более требовательны. Старуха, которая принесла мне молоко, не дала мне в руки посуду. Она произнесла по-русски длинную речь, смысл которой заключался в том, что я не должен пить из её сосуда, потому что, по её мнению, он тогда станет настолько нечистым, что ни один истинно верующий больше не сможет к нему прикоснуться. Настоящий старовер не терпит даже того, чтобы кто-то из его семьи ел его ложкой или ел из его чашки молока, каши или супа. Поэтому я позволил ей налить молоко в чашки, которые хозяин предоставил в наше распоряжение. Сам хозяин, однако, при более близком знакомстве – и благодаря маленьким подаркам его детям – оказался более терпимым и позволил нам пользоваться его посудой. Но после каждого использования тщательно отмывал её в реке и чистил песком (в чём, надо сказать, она очень нуждалась до нашего прибытия).
Карельские староверы
4 августа Йенс Андреас Фриис покинул Лапландию и по территории северной Карелии направился в Финляндию. В этих краях уже не встречались саамы, однако учёный не раз находил их следы – и в виде каменных куч, которые когда-то были очагами в саамских жилищах, и в виде древних захоронений с нехарактерным для карелов оружием, и, конечно, в их языке и обычаях:
Некоторые особенности языка карелов в этом районе также указывают на более раннее сосуществование с исчезнувшим саамским населением. Так, гребень здесь называют «тукка» (от саамского «tschokkom» — «причесываться»). «Ваара» — это гора (от саамского «varre»). «Тарвана» используется как приветствие (от саамского «därvan» — «добрый день»). Карелы здесь приветствовали друг друга на саамский манер, кладя правую руку на левое плечо другого или полуобнимая друг друга. Однако обычай тереться носами от саамов им в наследство не достался.
Карелы произвели на учёного впечатление очень добрых, терпеливых и трудолюбивых людей, пребывающих, однако, в истощении и бедности, которые он объяснил для себя невежеством:
Карельские староверы по большей части невежественны. Но так как большинство из них не имеют понятия об учении секты, к которой они принадлежат, то они также не подвластны столь распространённому среди сектантов фанатизму. Они не проявляли, пока я ходил среди них, ни желания осуждать, ни ревности к покаянию. В урочищах, лежащих ближе всего к русским приморским городам, понимают русский язык, но продолжают между собой говорить по-карельски. В деревнях во внутренних районах очень мало кто знает русский язык. «Поэтому встречаются многие, — говорит русский писатель Чубинский, — чьё всё знание христианства состоит» (как и у большинства лопарей) «в умении читать молитву: Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас!».
Карельские староверы отличаются ещё более строгим постом, чем православные, хотя и те более половины дней году постятся. Староверы принуждают детей соблюдать пост, как только отлучают от материнского молока. Когда староверу исполняется 60 лет, пост ужесточают до такой степени, что в течение всего года по средам и пятницам он не должен есть ничего, кроме хлеба, соли и воды.
Староверы никогда не ходят в православные храмы. У них есть свои старейшины или священники, которые крестят их детей, женят, исповедуют и вообще выполняют священнические дела. В ближайшей финской деревне Куусамо рассказывали, что старейшины староверов иногда читали проповеди по своим старым книгам, которые переписываются с напечатанных или других письменных копий. Конечно, в таком случае легко вставить что-либо новое в текст. Естественно, никому из православных эти книги не показывают. Их прячут, когда ожидают визита правительственных чиновников.
Немногим более двадцати лет тому назад некоторые староверские священники внушали своим последователям, основываясь на этих книгах, что есть картошку — великий грех, и обосновывали этот запрет следующей историей: Два брата жили вместе на хуторе. Вначале они жили в мире и согласии, но потом разошлись и стали ссориться и враждовать. Перед смертью один из братьев сказал другому: «Ты и потомство твоё будете есть мою плоть и кровь!» Через некоторое время из его могилы выросло растение, подобного которому никогда прежде не видели. Оно давало под землей плоды, похожие на крупные белые ягоды. Люди взяли эти плоды и посадили их тут и там. Они пышно разрослись и вскоре распространились по Карелии, а с ними и люди. Но это растение питалось человеческой плотью и кровью, и поэтому ни один старовер не должен есть его. На долгие годы вообще перестали разводить картофель, и их пост стал ещё тяжелее.
Сожалея по поводу незавидной судьбы карелов, Фриис, тем не менее, тщательно документировал их традиции. Подробно описал он ухаживание и сватовство, свадьбу, в которой церковные обряды имеют гораздо меньшее значение, нежели древние языческие, а порой даже и вовсе не соблюдаются, похороны и поминки. Упомянул он и леших, водяных и других сказочных существ, обитающих, по мнению карелов, рядом с ними. Такая вера в волшебство учёного совершенно не удивила: он и сам нашёл природу Северной Карелии по-настоящему сказочной. Одинаково заворожили его и могучие корявые сосны, и безбрежные озёра, внезапно обрывающиеся бурными водопадами, и протяжные мелодичные песни местных жителей.
На память об этой загадочной «стране» автор закончил свой труд переводом на норвежский отрывка из Калевалы, ставшей для него выражением первозданной и суровой красоты посещённых им мест.
Отдых на Имандре.
Автор: Щур Надежда Владимировна, начальник отдела внешних связей Федерального исследовательского центра Кольский научный центр РАН.
[1]https://www.doria.fi/handle/10024/101452
[2]http://www.altabibliotek.net/finnmark/Friis/Sommer.php
[3]https://www.nb.no/search?q=Friis%20Jens%20Andreas&mediatype=bilder
