Два села у самого Белого моря. Часть II

На момент экспедиции официальных рабочих мест в Б было три: продавец, специалист администрации (жена продавца) и рыбак, оформивший ИП. В А их было чуть больше: продавщица, специалист и уборщица в администрации, заведующая ДК, соцработник, сотрудник Росгидромета (ежедневно измеряет уровень воды на реке) и монтёр связи. Некоторые другие жители этих людей с неприязнью называют «окладниками» (потому что они сидят на окладе) и утверждают, что они «живут припеваючи» и «у них нет забот».

Есть семейство Львовых[1]. Это местные буржуи-окладники. Это самые зажиточные и злобные люди. Они всё время сплетничают. И на всех они имеют зуб. Они смогли спокойно без ипотеки купить квартиру в райцентре, когда дочь надо было туда в школу отвозить. Это тоже о чём-то говорит. Они ещё мародёры самые первые. Разорять всякие колхозные строения на доски, на стёкла – они всегда в первых рядах. Другие тоже мародёрничают, но когда это делают самые зажиточные люди – это уже совсем наглость[2].

Помимо «окладников», в А было два рыбака-ИП, каждый из которых нанял по одному напарнику. Зимой один из ИП уезжал в районный центр, а второй – занимался заготовкой дров на продажу. Ещё одна женщина по договору получала от «Почты России» 1000 рублей за встречу почтовой машины и разнесение почты и 200 рублей за приём платежей и торговлю на дому таксофонными карточками, конвертами и проч. Также ей «впрыскивали копеечку» юридические лица, зарегистрированные в селе, но ведущие свою реальную деятельность в другом месте, – за то, что она им помогала с оформлением различных документов.

Любопытно, что в А я от нескольких человек слышал недовольство наличием ДК. Они считают, что раз власти готовы тратить какие-то деньги на село, то они явно должны идти на что-то другое.

Молодых жителей немного, но они есть – около десяти человек на два села. Самому молодому на момент экспедиции было 22 года. Это почти исключительно мужчины, вернувшиеся домой после армии или учёбы. Поскольку потенциальные невесты отсутствуют, все они холосты и живут с родителями, если они ещё живы. Официально трудоустроен лишь один из них, остальные живут на пенсию родителей и/или занимаются неформальными заработками: извоз, обслуживание туристов, калым (в первую очередь, заготовка, доставка, распилка, колка и укладка дров для одиноких пенсионеров и дачников), продажа рыбы (гораздо реже – дичи) и сдача ягод. На момент экспедиции в отход из обоих сёл не ездил никто. Некоторое время назад это практиковалось, но, по всей видимости, недолго, единично и не очень успешно. Один из информантов ездил в Финляндию на сбор и сдачу ягод и грибов.

Рыбачит подавляющее большинство жителей, даже пожилые женщины за семьдесят.

Поэтому спрос со стороны местных и «грачей», за немногими исключениями, предъявляется на ту рыбу, которую нельзя или трудно поймать в ближайших окрестностях. Гораздо большую выручку дают туристы.     

- В отличие от всех карельских деревень здесь не надо работы, не надо зарплаты. Здесь на рыбе можно жить припеваючи. Туристов много. И тут ещё рыбы много. Самое главное – реализовать. Но она реализовывается. Рыба ценная. Не какие-нибудь там окуни, плотва, щуки. Ну, это, само собой, есть, но на это внимание не обращают. […] В эту весну рыба на берегу вот здесь была от склада и к нам сюда. Все ловили. Ну, местные. А рыба стоит 200, 250, 300 рублей. Сиги. 

- Сёмга 400, по-моему, даже. 
- Сёмга да. Но сёмги же много вы не поймаете. А этой рыбы можно поймать. 
  Я тоже был во всех районах. Но здесь самое благодатное место. Рыба такая, что без всяких костей, и дорого стоит, и нормальная рыба. Можно продать её, окупить эту рыбалку, поесть, родственникам, всё.

Ягоды иногда принимает райпо прямо в сельском магазине, но выгоднее их возить в посёлок при железнодорожной станции и сдавать там. Приёмочные цены нестабильны, но в любом случае несколько десятков тысяч рублей за сезон заработать вполне реально. Непосредственно в сёла приезжают скупщики водорослей. Впрочем, активно их заготовкой сейчас почти никто не занимается. 

Приезжают закупать водоросли: агар-агар, фукус, ламинарию. Но это тоже большого смысла не имеет. За ламинарию даётся 20 рублей за килограмм, а сколько можно набрать? Ну, сто килограмм. За это получишь 2000 рублей. А это адский труд, нужно лазить по воде, сушить. Сушить надо на солнце, но нельзя, чтобы дождь попал.

     

Скот и птицу местные уже практически не держат. В Б совсем не осталось никакой живности, в А два домохозяйства держат кур и два – коз. Если раньше овцы выедали всю траву, то теперь сёла заросли бурьяном. Из-за того, что люди перестали активно заниматься водорослями и держать скот, упала урожайность огородов, которые прежде удобряли навозом и перегнившими водорослями. Впрочем, почва и сейчас плодороднее и гораздо чернее, чем в средней полосе. Весьма специфически выглядят огороды в А. Село расположено на огромных гладких скалах, которые только местами прикрыты тончайшим слоем земли. Из-за этого многие грядки представляют собой просто соответствующей формы кучи грунта, наваленные на скалу. По той же причине у местных нет погребов, и картошку приходится держать в доме. Соответственно, если некого попросить время от времени протапливать печь, то зимой всей семьёй нельзя надолго уезжать – картошка замёрзнет.

Наскальная грядка.

Значительную часть еды местные жители не покупают в магазине и не выращивают в своих хозяйствах, а добывают. Признаком благосостояния здесь считаются количество, объём и качество камер-морозильников – ларей. Например, семья, у которой я жил, имеет не менее четырёх ларей, лучший и новейший из которых привезён из Финляндии жителем Б – он снабжает ими оба села. В ларях в огромных количествах хранятся рыба, дичь, ягоды и грибы. Рацион жителей очень сильно отличается от того, что, например, едят в средней полосе. Мясо и, тем более, рыба не сходят у людей со стола. За те несколько дней, которые я провёл в А, хозяева (и я вместе с ними) практически не ели привычной для москвича еды. Были котлеты из лосятины, самая разная морская промысловая рыба (треска, камбала, зубатка, навага и пинагор), икра пинагора, чаячьи и гагачьи яйца и многое другое. В Б, хотя я заходил к информантам без предупреждения, меня сразу между делом угощали пирогами с морошкой, морсом из вороники, рыбником с язем.

С вечера сетки понаставил, спать лёг. Утром встал, снял – как будто в магазин сходил.

Мама рассказывала, что когда селились в этой деревне, говорили: «Будем ли богаты, нет, а сытые будем». Здесь всё есть. Прожить здесь безбедно можно.

Язь попался в сеть.

И действительно, даже одинокие выпивающие люди не голодают – природа и, отчасти, односельчане кормят. Рассказывали лишь об одном, весьма специфическом, примере жизни впроголодь.

Есть ещё одна женщина, приехавшая из Москвы. Она была стюардессой на международных рейсах. У неё муж был из этих мест, и она сюда переехала на пенсию. Живёт одна примерно с пятьюдесятью кошками. К ней страшно зайти. Она практически все деньги тратит на то, чтобы их кормить, а сама живёт впроголодь[4].

Некоторые всё же считают, что рыбы стало меньше, чем в советские времена промышленного лова, и связывают это либо с пришлыми браконьерами (что не очень убедительно – вряд ли они вылавливают больше, чем колхозы с их судами и тонями), либо с тем, что расплодившиеся тюлени, промысел которых прекращён, съедают всю рыбу или перекрывают заход косяков в заливы. А прежде они обеспечивали молодёжь стартовым капиталом: после армии парни ездили к Терскому берегу бить гренландского тюленя, где за пять дней якобы можно было заработать «штуку» советских рублей.

Белое море зимой замерзает, а рыба уходит от берегов ещё раньше, и морская рыбалка прекращается где-то к середине или концу осени. В этом смысле Б оказывается в выигрышном положении, поскольку там, в отличие от А, возможна зимняя рыбалка на озёрах.

С водой в обоих сёлах есть некоторые проблемы. В А много оборудованных так называемых родников, которые, по сути, являются глубокими ямами среди скал. Вода в них смешанная, болотисто-дождевая, коричневая. Её лучше сырой не пить, надо кипятить. До хорошего источника идти минут двадцать, и туда ездят на машине или снегоходе. Рядом с Б родников нет, и там воду берут из озера.

А. Источник с не до конца оттаявшей водой.

Как это часто бывает, в большинстве случаев именно оставшиеся в селе родители финансово помогают уехавшим в город детям, а не наоборот. Информанты рассказывали, что люди, у которых дети полностью встали на ноги, попадают в группу риска по алкоголизму, поскольку им уже не нужно крутиться, чтобы помогать детям. Соответственно, исходно в этой группе, вне зависимости от пола, находятся бездетные и одинокие, а одиноких мужчин здесь много. Многие кодировались, но помогло это не всем: односельчане регулярно звали выпить, и люди срывались.

Оба села не имеют собственной администрации, и в каждом из них сидит по одному специалисту от центральной администрации. Как правило, такие люди являются просто производителями справок и никакой инициативы не проявляют. В А так оно и есть.

Полномочия какие? Только прописка, выписка, справки, а так больше моих полномочий тут нету. Начальник в другом селе. Больше ничего я не имею права тут делать.

Я договорился с «Единой Россией», что выделят доски на мостовые. Ей [специалисту] только нужно было договориться о транспорте. Она через месяц спрашивает: «Как там с досками?»

Мостки вдоль залива.

С ностальгией вспоминая колхозные времена, все признают, что прежде люди были дружнее, и связывают это с совместным трудом и отсутствовавшим тогда расслоением, которое сегодня привело к зависти и вражде (по крайней мере, в А). Впрочем, по моим наблюдениям, люди и сейчас активно и по-свойски общаются, ходят друг к другу в гости, оказывают взаимные услуги. Раньше на Севере люди жили без замков и, уходя, просто приставляли к двери метлу или палку, показывая таким образом, что дома никого нет. Сегодня многие, опасаясь воров, стали запирать дверь. Многие, но по-прежнему не все.

- А двери можно не запирать, когда уходите? 
- Я никогда не закрываю. 
- И никогда не было ничего? 
- Нет. Не знаю, люди запирают некоторые. А я не закрываю, потому что я сама никогда ни к кому не пойду и не возьму. И всегда верю людям, что никто ко мне не придёт, без спроса не возьмёт. У меня палочка стоит на двери и всё. 

Никого нет дома.

Несмотря на соседство сёл и родство многих их жителей, А и Б не имеют общей идентичности и вообще очень сильно отличаются друг от друга и по природному ландшафту (в А скалы, холмы и практически открытое море; в Б глубоко вдающаяся в берег губа, озёра и совершенно плоско), и по внешнему виду (в А дома некрашеные и аутентичные, в Б – крашеные и с использованием современных материалов), и по своим жителям. 

Сестра одной из информанток, работая в районной администрации, пыталась заниматься исследованием истории этих сёл и рассказывала, что точный их возраст неизвестен. Оба села были основаны новгородцами, но в разное время: А предположительно в XIV веке, а Б – в XVII. Местные в обоих сёлах рассказывают, что в А бежали разбойники с большой дороги, а в Б – старообрядцы после Раскола. А тоже было старообрядческим селом. На сегодняшний день старообрядцев не осталось нигде, но ныне живущие в обоих сёлах рассказывали мне, что ещё застали своих родственников, живших по старой вере. Будто бы были среди них и дырники [5]. 

Возникает ощущение, что нрав основателей сёл сказывается и поныне. Жители Б считаются спокойными и закрытыми, а жители А – резкими и взрывными. В Б отсидели два-три человека, а в А «зону прошёл» каждый второй. В Б в 90-е друг у друга не воровали, а в А не только воровали, но дело доходило и до убийства. Сегодня оба села угасают, но если в Б это происходит спокойно, то в А – со страстями и перебранками.

И напоследок о кладбищах. В А общая кладбищенская ограда отсутствует, однако обнесены некоторые группы могил представителей одного рода, что как будто подчёркивает клановость, о которой говорили некоторые жители.

Родовое захоронение.

Подавляющее большинство памятников, в том числе на свежих могилах, представляют собой деревянные старообрядческие голбцы, зачастую без фотографий и подписей или с нацарапанной надписью: «На сём месте покоится тело такого-то стольких-то лет от роду». Конёк на крыше голбца венчается элементом, похожим на карбас. Во многих голбцах сделаны углубления, в которые вставлялся деревянный крест или небольшая металлическая иконка. Сегодня большинство углублений пустуют, поскольку кресты и иконы были украдены приезжими на продажу или на память. Кладбище ухоженное, старые голбцы, в основном, не лежат поваленные, а стоят прислонённые к деревьям.

В Б два кладбища, и человек перед смертью может сказать, где он хочет быть захоронен. Старое и большее находится на острове в заливе. Символично, что поморы в последний путь отправляются в карбасе по морю.

Голбец с карбасом.

Автор: Артемий Алексеевич Позаненко, преподаватель кафедры местного самоуправления факультета социальных наук НИУ ВШЭ.

Фотографии автора.

[1] Фамилия изменена.

[2] Фрагмент приводится не дословно.

[3] Имя изменено.

[4] Фрагмент приводится не дословно.

[5] Дырники - это тоже старообрядцы, но беспоповцы-самокрещенцы, причём они не имеют не только священников, как большинство беспоповцев, но даже наставников. У них нет только церквей, но и молельных домов. Дырниками их зовут из-за того, что зимой, когда молиться на улице холодно, они молятся через специально просверленные дырки в стенах своих домов, на восток. Считается, что между молящимся и небом не должно быть никаких преград.