Технологии Русского Устья. Собаководство и песцовый промысел

Дерево

Здесь растёт лишь кустарник, и то лишь внутри речных каньонов, защищённый от ветров. Поэтому дерево – как ремесленный и строительный материал и как дрова – имеет огромную ценность. На морском побережье плавника нет, поэтому дерево поставляется весенней Индигиркой (сезонный размыв берегов) с верховьев после ледохода. Сбор такого дерева – одна из немногих конфликтных сторон старинной русскоустьинской жизни. Его собирают все, но каждый – для своего дома. У каждой семьи на берегу своё место. На больших деревьях вырезаются метки – во избежание воровства. Собирают, пока по воде плывёт лес. Это запас дерева на весь год. Кто не успел собрать нужное количество дров – в конце зимы будет бедствовать. Камелёк плохо хранит тепло, поэтому зимой огонь в очаге горит всё время кроме сна. Дрова ещё необходимы зимой при выездах на рыбалку или за песцом. Дерева едва хватает. Поэтому тут вместо крыши на дощатый потолок кладут дёрн. Дерево необходимо каждой семье для изготовления и ремонта двух обязательных в местной жизни вещей – песцовых ловушек (пастей) и нарт. Лодки – одноместные ветки и более крупные карбасы – предпочитают покупать у ожогинских умельцев, живущих на средней Индигирке в лесной зоне. Карбас нужен для ловли неводом, а без невода невозможно прокормить собак, а без собак ты не можешь устроить себе зимний песцовый промысел.       

Оленеводство

Оно тоже было. Северная русская предприимчивость старается не упускать подобных возможностей. Но при оседлом образе жизни, когда твои олени пасутся где-то у юкагиров, этот номер не проходит. В начале XX века таких оленеводов в Русском Устье оставались единицы с очень небольшим числом оленей. На оленях осенью выезжали промышлять песца.

Собаководство

Собака – главная и незаменимая русскоустьинская «скотинка». В одном хозяйстве их было от восьми до сорока. Для обычного хозяйства нужно, как минимум, две нарты – для промысла и для домашнего быта, то есть две упряжки или около двадцати собак. Для дальних путешествий нужна была полная упряжка – восемнадцать собак (дрова, еда, корм собакам, постель и т.д.). Вероятно, самое удивительное достижение русскоустьинского собачьего транспорта – это путешествия на колымские ярмарки (около 800 км), с грузом на продажу туда и с покупками обратно. Такое вряд ли было возможно у собачников-юкагиров, поскольку на устройство собачьего пропитания уходила чуть ли не треть сознательной жизни русскоустьинца. Поэтому именно ездовые обученные собаки из Русского Устья больше всех остальных ценились на ярмарках – на Яне и на Колыме. Там и в окрестностях тоже обитали собачники, но у них не было таких проблем с расстояниями, поэтому и собак своих они воспитывали попроще. На русскоустьинских собак не нужно было кричать – они исполняли команды без повышения голоса. Гибель ездовой собаки служила показателем качества русскоустьинского хозяйства: в бедном собаки умирали от голода, а в зажиточном – во время работы, на бегу.   

Собак кормили мелкой рыбой, «сельдяткой» (это невод – от силы всего четыре месяца в году). Сельдятку обычно варили. Поскольку собачью еду хранили в неглубоких ямах, не докопав до вечной мерзлоты, то там она сильно «прокисала». Характерный запах от её варки въедался в стены дома, одежду и представлял одну из ярких особенностей местной жизни.

Собачий транспорт не был присущ изначально русской культуре, даже в самых северных её проявлениях. Но русские колонисты как европейского, так и сибирского Севера научились собаководству у местного населения – так что упряжь и нарты у русских Восточной Сибири иные, нежели в Центральной или Западной (там тоже была своя отдельная культура собаководства). Учителями по собаководству для русскоустьинцев выступили, по всей вероятности, юкагиры (как и многих других навыков местной жизни), причём лесные. Это видно по общему виду упряжки: для Арктики (эскимосы, ненцы) характерен веерный способ: здесь можно свободно бежать широким фронтом, – а в тайге приходится прокладывать тропинки, поэтому собак запрягают цугом, попарно. Однако в лесной зоне веерная упряжь выручает при езде по речным долинам, естественным широким зимним дорогам. У населения, обитавшего между Леной и Енисеем, бытовали оба типа упряжки.     

Упряжь (алык) была восточносибирского происхождения (такая же, как у юкагиров). Она позволяла собакам тянуть нарту грудью (не шеей и не тазом), была конструктивно самой сложной, но и самой удобной из существующих по сей день. При выездах на праздник на собак одевался алык с отделкой из зелёного или красного сукна и белой нерпичьей кожи (мандарки).

Изящную, переплетённую ремешками конструкцию собачьих нарт русскоустьинцы переняли, по всей видимости, также у юкагиров, но дальше модернизировали её, устроив ей спинку и спереди вертикальную дугу (баран). За неё при резких поворотах держался каюр, когда надо было соскочить с нарт и бежать рядом, придерживая их, чтобы они не опрокинулись с тяжёлым грузом. Эта конструкция имеет спереди ещё и горизонтальный баран. Горизонтальный баран означает, что такие нарты появились в лесной или лесотундровой зоне, поскольку он на ходу раздвигал в стороны кустарник, а при столкновении с деревом получалось гораздо легче вывернуть нарту в сторону. Стало быть, предки старожилов Русского Устья пришли сюда из юкагирских мест, а здесь юкагиров уже не было: на нижней Индигирке баран уже не нужен – открытая тундра. Когда я работал у таёжных хантов на Большом Югане (Западная Сибирь), мне встретились старинные собачьи нарты (оленей, вероятно, там никогда не держали: слишком густой лес). Эти нарты были тоже изящно устроены, но совсем иначе. И у них тоже был горизонтальный баран.

Нарты.

Так же как и упряжь, нарты русских индигирщиков отличались от нарт других русских старожилов – в Западной и Центральной Сибири. Но интересно, что вся русская старожильческая культура, распространявшаяся небольшими островками дальше на восток – вплоть до Камчатки – оказалась гораздо более однородна, чем в Западной и Центральной Сибири. Это можно объяснить лишь тем, что к приходу русских на всей Восточной Сибири (Якутии и Чукотке) обитали юкагирские племена – оседлые рыболовы и охотники, самые близкие русским промышленникам по своему образу жизни.        

Песцовый промысел

Песец – арктический зверь, и пасти на него ставились вдоль берега Ледовитого океана. От русскоустьинских поселений пасти простирались на запад и на восток на 300-400 километров в обе стороны. В одном хозяйстве их насчитывалось от двадцати до трёхсот. Пасть – нехитрое сооружение из ограды в виде колышков, внутри неё оставлялась приманка из той же рыбы и нависала мощная дубина, падающая на песца, который решался отведать приманку. В начале XX века появились покупные железные капканы, но они портили шкуру, так что пасть как звероловное средство применялась ещё очень долго.

Пасти каждый год требуют ремонта: все детали деревянные. Ремонт происходил летом (в июле-августе), и для этого русскоустьинские богачи держали лошадей – для летних разъездов по тундре. Зимой лошадей отпускали на вольный выпас (летом, впрочем, выпас их тоже был вполне вольный: что такое хлев, русскоустьинцы не знали). Для «вольных» лошадей серьёзная опасность зимой – только волки. «Ладить пасти» безлошадные отправлялись на лодках, а дальше пешком (собачий транспорт ездил только по снегу).

Пасти передавались по наследству, строились новые, сдавались внаём и продавались, но две последние операции означали для хозяина постепенное разорение.

Во избежание воровства, объезд промысловиками своих ловушек устраивался в одно время по общей договоренности. Обычно это было всего четыре раза зимой. Тех, у кого имелось много ловушек, это вполне устраивало. Собственно, эта публика и определяла всеобщую договоренность, будучи в ней особенно заинтересованной. Однако при столь нечастом объезде чуть ли не половина песцов, попавших в ловушки, пропадала, будучи съедена другими песцами.

Песцовый промысел у старожилов Русского Устья был гораздо более масштабным, чем у их соседей на Колыме, с которыми сохранялись давние связи. Статистика 1929 г. показывает, что на территории Русскоустьинского сельсовета насчитывалось свыше девяти тысяч пастей, а на территории Походского и Нижнеколымского – около четырёх тысяч.

Предприимчивая русская изобретательность попыталась одомашнить песца – его щенков в начале ХХ в. старожилы-индигирщики выращивали в конурках (сайбах) на рыбном (собачьем) корме, но оказалось, что в неволе песцовый мех получается сильно худшего качества, и эту затею оставили. Потом, гораздо позже, наступила эпоха советских звероферм, но, несмотря на большие затраты на корм и содержание песцов, они все оказывались убыточными по той же самой причине. В настоящее время зверофермами пытаются заниматься частники. На мой вопрос о качестве меха мне ответили, что сейчас мех красят в разные оттенки, и это спасает. История с песцовым мехом напоминает историю с мясом домашнего оленя: оно уступает по качеству мясу дикого (сам проверял). Это проблема питания, которую дикий зверь решает самостоятельно, и у него обычно есть выбор.     

Современность

Советская власть внесла две существенные коррективы в традиционную жизнь Русского Устья. Промысел – и рыбный, и песцовый – стал колхозным. Тяжелое имущественное неравенство ушло в прошлое. Проблема мелкого воровства из пастей тоже, во многом, перестала иметь смысл. Пасти стали объезжаться гораздо чаще, и неиспорченной добычи стало в разы больше.

Вторая корректива произошла в 1942 г.: перестал существовать куст мелких старожильческих поселений в дельте Индигирки, всех обитателей дельты свезли в посёлок Русское Устье, который назвали Полярным. Своё прежнее имя он вернул себе только в 1987 г. В 2013 г. посёлок отпраздновал своё 375-летие, и было видно, что улусная и республиканская администрация реально вложились в то, чтобы посёлок выглядел благополучным.

Русское Устье. Школа.

Почти все этнографические стороны старинной жизни ушли в прошлое: камелёк в доме, поварни на летних рыболовных песках, ветки и карбасы, наконец, одежда, кроме, разве что зимней обуви. На рыболовных точках по-прежнему этнографически-необычно выглядят пирамиды весеннего дерева, выловленного в реке.

Речное дерево на точке.

С Перестройкой по всему российскому Северу закончился пушной промысел. Мои экспедиции по разным северным областям показывают, что он был ликвидирован сверху, в приказном порядке; везде – и очень последовательно – была разрушена длинная цепочка добычи, первичной обработки, транспортировки, хранения и реализации песцового меха. Пушнина – это одна из основ традиционного российского экспорта на запад и на восток. Первые поселенцы дельты Индигирки пришли сюда ради пушнины, и без пушного промысла жизнь их потомков здесь теряет смысл. В Русском Устье, на рыболовных точках, в Чокурдахе (ближайшем посёлке и улусном центре) – везде встречаешь величественных мохнатых собак с умными, спокойными, вполне человеческими глазами, бесхозно валяющихся на пыльных летних улицах или песчаном берегу. Такое впечатление, что их чувство собственного достоинства было генетически выращено многовековым человеческим уважением к своей «скотинке» как к ближайшему партнёру по выживанию в этих суровых широтах.         

Собачья упряжь.

Время от времени в Русское Устье с побережья приходят лошади. Они совсем одичали и здесь они никому не нужны. На мой вопрос, что с ними делать, мне сказали: «Пристрелим, наверное – тут от них одни проблемы: жуют вывешенное на просушку белье, портят его…».

И Русское Устье, и Чокурдах – посёлки вполне благополучные, они существуют благодаря рыбному лову. Из Чокурдаха рыба отправляется в рестораны Якутска – лучшая рыба республики. С Перестройкой здесь, как и везде на Севере, началась эпоха национальных общин – здесь они рыболовецкие. Кроме русских старожилов к рыбной ловле подключились якуты и эвены с юкагирами. Русские общины (вероятно, уже благодаря наследственности) по вылову – сильно впереди. В Чокурдах из Русского Устья перевозят стариков: тут жить легче, комфортнее, ближе к цивилизации. Когда я разговаривал с главой Чокурдаха, она сказала: «Здесь у нас самая большая проблема – образование оврагов». Слава Богу, проблема не социальная, а природная! Но народ медленно уезжает из этих мест – из Чокурдаха в Якутск. Несмотря на некоторое благополучие, которое не часто встретишь на Севере, вероятно, ощутимая часть жизненного смысла была тут утеряна.

Автор: Н.В.Плужников к.и.н., м.н.с. Отдела Севера и Сибири Института этнологии и антропологии им. Н.Н.Миклухо-Маклая РАН (Москва).

Фотографии Н.В. Плужникова.

Литература

Биркенгоф А.Л. Потомки землепроходцев. М., «Мысль», 1972.

Зензинов В.М. Старинные люди у холодного океана. Якутск, «Якутский край», 2001.

Чикачев А.Г. Русские в Арктике. Полярный вариант культуры. Новосибирск, «Наука», 2007.