Поездка в Сюзьму. Воспоминания князя Ухтомского. Часть II

Разговоры с поморами. Жизнь и промысел на берегу Белого моря.

Русский Север Пертоминский монастырь Белое море Сюзьма Поморы Князь ухтомский Лямцы

30 июня, 2022 | 15:04

Поездка в Сюзьму. Воспоминания князя Ухтомского. Часть II

Что осталось от Пертоминского монастыря. Слева – копия креста Петра I. Современное фото.

Продолжение. Начало здесь.

В Пертоминском монастыре

Выйдя из церкви, князь захотел получить благословение настоятеля Пертоминского монастыря. Пока монах ходил к батюшке, гости подняли на колокольню, чтобы полюбоваться морским видом: «Унская губа врезалась в материк и имела вид широкой реки, окаймлённой лесистыми холмами, - пишет Ухтомский. – Кое-где виднелись скалы, а дальше тянулась тундра; кругом все было мертво, только стадо великолепных оленей отдыхало на монастырском дворе и тем оживляло эту великолепную картину».

Князь поинтересовался у проводника, почему сегодня – в праздничный день -- в храме никого нет кроме братии да монастырских рабочих.

«Не знаю, как теперь, - отвечал тот, - а прежде пертоминские монахи были ленивы молиться Богу; вот хоть бы со мною был случай… Возвращались мы с русского берега, погода поднялась такая – страсть! Мы зашли отстояться в Унскую губу; это было под самое Успенье. Вот слышим, благовестят к вечерне. Мы сейчас на лодку и в монастырь, чтобы благодарить Бога за спасение от гибели. Только подходим к паперти, а монах к нам на встречу спускается с колокольни. «Воротитесь, - говорит, - православные домой, мы только так позвонили, а за нас ангелы молятся на небесах… Так мы и воротились. Может быть, и с другими богомольцами не раз так случалось, - размышляя проводник, - вот и перестали ходить в монастырь. А что касаемо поморов – на них жаловаться нельзя; мы бы и сами рады помолиться в праздник, да негде. Вот хотя бы взять для примера нашу Сюзьму: церковь у нас есть, а священник живёт в другом селе за 12 вёрст и приезжает служить только в храмовый праздник. Вот по воскресеньям позвонят, церковь отопрут, соберутся православные, и если найдётся грамотный – почитает молитвы, а то и так разойдутся по домам… А всё это по нашему запустению, а раскольникам на руку; поэтому они над нами и потешаются, да смущают православных».

В это время вернулся послушник и пригласил князя к настоятелю. Последний принял гостей радушно и после обильной трапезы предложил осмотреть монастырское хозяйство.

«Пертоминская пустынь имеет, кроме озёр и морских промыслов, много полевых угодьев, -- пишет Ухтомский. -- Нельзя не упомянуть при этом об искусственных лугах, которые скашиваются по два раза в лето. Эти луга образовались на месте озера, которое было спущено монахами. Пустынь для своего обширного хозяйства держит до семидесяти штук рогатого скота и девяти рабочих лошадей. Иноки очень благодарны предыдущему настоятелю обители – Апполонию: до него хозяйство Пертоминска было «ничтожно».

Ухтомский полистал монастырские книги, из которых следовало, что последние десять лет здесь активно сеют ячмень, рожь и немного овса. Из огородных культур сажают картофель, брюкву, морковь, редьку, лук, капусту и (в парниках) огурцы. С другой стороны, здесь часто бывает неурожай. Причину этого монахи видят в глинистой почве, холодных ветрах и частью – в засухе. Кроме того, самый незначительный мороз губит все кормовые растения; хлебные семена часто не доходят и становятся непригодными для посева. Одним словом, сельское хозяйство на этой широте – в убыток…

Так как своего посева бывает недостаточно, то монахи ежегодно покупают тысячи пудов муки. Своих рук тоже не хватает -- монастырь нанимает рабочих для уборки сена и хлеба (обычно 25 человек на пять летних месяцев). Обычно платили по 30-35 рублей за лето, но в последние годы рубль подешевел, и десятку пришлось накинуть. Сверх того Пертоминская пустынь содержит зимой десять рабочих для рубки деревьев, возки дров и для других хозяйственных работ. Работниц тоже нанимают – на скотный двор и в прачечную.

Из-за повышения оплаты обитель вынуждена сокращать число рабочих или исполнять работу самими монахами, что довольно проблематично, так как братии в Пертоминске всего тридцать человек. Многие из них к тому же дряхлы. Ситуацию обычно спасают богомольцы, которые идут работать бесплатно, по обещанию – на год.

Князь пишет, что между монахами встретил одного инока – бывшего купца, который удалился в пустынь, чтобы «утешиться». Это был когда-то предприимчивый малый, который вконец разорился: однажды он скупил большую партию рябчиков, и те, дорогой в Петербург, погнили. Да и цены в столице упали. А вскоре судно купца «потерялось» в море. Но и этого мало! В довершении всего его кредитор, живший в Норвегии, обанкротился. В итоге несчастный потерял последние деньги – 7000 рублей.

Прощаясь с Пертоминским монастырём, Ухтомский призывает помянуть обитель добрым словом за то, что в голодный 1867-й год она не отказывала крестьянам в куске хлеба. «Нужда поморов в то время была так велика, -- сообщает автор «Воспоминаний», -- что из Сюзьмы ходили в монастырь за 35 вёрст только для того, чтобы принять ломоть хлеба и отнести его своей голодающей семье».

Поморские рассказы

Из Пертоминска князь с проводником пошли обратно в Сюзьму. Под «Летним наволоком» они повернули к морю и через полчаса остановились около флотилии карбасов, которые стояли у берега. Гребцы сидели песке и варили обед. По словам князя, это были поморы «дальних деревень»: Лопшеньги, Яренги и других, названия которых он не запомнил. Все они возвращались из Архангельска с разными припасами. Их карбасы были беспалубные, то есть открытые. Ухтомский удивился, как поморы отваживаются пускаться на них в море за 200 вёрст и далее… Кстати, по местному обычаю, гребцами на судах всегда были женщины.

Беломорские карбасы. Современное фото.

Ухтомский остановился около карбасов. Оказалось, что их хозяева-поморы – родственники либо знакомые его проводника. Сейчас же начался обмен новостями… Поморы рассказали, что в Архангельске была сильная буря, потопившая немало судов. Одну шхуну, по местному выражению, «упружнило», то есть опрокинуло. Хотя карбас удалось спасти, при этом погибли два человека.

«Много гибнет наших поморов на судах, -- заметил проводник, -- вот и тут лежат обломки разбитого судна; оно погибло здесь (под Летним наволоком). Случилось это под самую Троицу… Судно было Труфанова и шло из Малошуйки в Архангельск. Хозяин, говорят, ехал горою – то есть почтовым трактом, а хозяйка шла на судне. Поднялась погода[1], судно разбило, и ни один человек не спасся! Хозяин-то и не знал своего горя, и вскоре ушёл на другом судне из Архангельска в Норвегию, и уж воротившись оттуда, узнал, что он вдовец. Тоже в 3-м году[2], под осень, около Сюзьмы разбило кочмару; шла она с Русского берега в Архангельск: наши спасли четыре человека, а судно и груз погибли. В прошлом же году семь поморских шхун упружнило у Русского берега, и ни один человек не спасся! Сей год надобно благодарить Бога, пока благополучно. Недавно один хозяин сюземский[3] телеграфировал из Вассиана[4], что весенними бурями много уничтожило норвежских карбасов. Много, много наших гибнет, -- заключил помор, -- и как поднимается погода – сразу жди дурных вестей».

Воспользовавшись попутным ветром, карбасы стали отваливать от берега, а князь вместе с проводником отправились в Сюзюму, надеясь, что ничто их больше не задержит дорогой, однако случилось иначе…

Подходя к деревне, они увидели на берегу оживлённую толпу, суетившуюся около большой рыбы, с которой пластами срезали сало и грузили на повозку. Ухтомскому рассказали, что одна поморка нашла прибитую к берегу уснувшую белуху, которую теперь и потрошили.

«Любопытно было смотреть на это чудовище: белуха была до пяти аршин с белой блестящей кожей. Из неё вынули при нас пудов двенадцать сала. Полагают, что, если бы эта белуха была бы убита осенью, то вероятно, из неё было бы добыто сала пудов на двадцать. Обыкновенно белух промышляют несколько ближе к Архангельску, -- поясняет Ухтомский, -- именно при устье реки Солзы, где они выходят греться стадами на отмелый берег. Ловят их неводом, и жители Солзы вылавливают за лето до 900 штук. Промысел белух продолжается с весны до Петрова дня (29 июня по ст.ст.) Промысел можно было бы и продолжить, но приходится бросать все работы и спешить на страду».

Князь отмечает, что цена на сало в последнее время упала с 3 рублей до 2 р. 40 копеек. Причину такого упадка относят к устройству китоловного завода в Вадзэ (Норвегия). Вместе с тем Ухтомский удивляется тому, что поморы не производят из белужьего жира мыло, как это, например, было организовано в Казани в XVIII веке. Об этом, в частности, упоминает немецкий учёный и путешественник Симон Паллас. Такое мыло, считает Ухтомский, подняло бы ценность сала морских зверей.

В разговоре с поморами князь узнал много любопытного о белужьем промысле который является любимым занятием здешних охотников. Как уже упоминалось, морские промыслы начинаются с осени: в это время тюлени и нерпы идут вдоль западного берега Белого моря, следуя стадами за стаями мелкой рыбы. Так продолжается до Сретения (2 февраля), когда зверь, почуяв весну, уходит плодиться вглубь океана. Промышленники преследуют зверя в открытом море, отыскивая его иногда на льдинах. Завидев стадо, они подкрадываются, приближаясь с подветренной стороны, чтобы ластоногие не почуяли людей. Зайдя же на льдину, охотники начинают бить тюленей, стараясь ударить именно по носу; достаточно незначительного удара, чтобы убить зверя.

«Ежели, примерно, убьёшь детеныша, -- вмешался проводник Ухтомского, -- то матка ни за что не отойдёт от убитого: будет биться около него и прикрывать его». – «Это не то, что наш брат помор, -- заметил один из слушателей. -- Вот, например, когда англичанка приходила на нас войною[5], -- захвати она тогда моего ребенка – не вступлюсь ни за что и всё-таки убегу в лес».

Здесь князь делает небольшое отступление. Он справедливо замечает, что опустошение берегов Поморья англичанами в прошлую Крымскую войну было самым крупным явлением в жизни поморов за последние пятьдесят лет, и теперь при всяком удобном случае они не раз рассказывали Ухтомскому, как «в последнюю войну англичанка два году с ряду расстреливала прибрежные здания, например, Сосновский маяк, Сюземскую церковь и самую деревню».

«Бывало, как начнут стрелять, -- говорил проводник, -- мы с испугу бегом в лес, а скот деревенский – с испуга в деревню. А неприятельские лодки уж тут и начнут ловить скот да резать, да забирают с собою. Жалко было смотреть, как расхищалось наше добро, а тронуть [англичан] не смели, и очень жаль, что не подстрелили мы у них ни одного человека. Стреляем-то мы метко – белке в глаз попадаем, а тут, признаться, боялись: ведь озлится враг и деревню сожжёт – ещё хуже будет, а распоряжений сверху никакого не было».

Здесь нельзя не вспомнить, что совсем по-другому повели себя жители Онежского берега из деревни Лямцы: крестьяне под руководством рядового Нурмухамеда Изырбаева при приближении вражеских судов, открыли ружейный огонь. В ответ с парохода начали палить по деревне: на лямцев летели ядра, картечь, гранаты… После трехчасовой стрельбы, британцы направили к берегу две шлюпки с десантом, но поморы не дали врагу высадиться. Теперь главная достопримечательность села – литой крест (копия поморских поклонных крестов) и надпись: "В честь отражения английского парохода «Феникс» крестьянами села Лямцы".

У основания крест закреплён в горке чугунных ядер и бомб «Феникса», собранных после боя крестьянами. Любопытно, что, воздвигая памятник, крестьяне села Лямцы обязались всегда содержать его «в исправности». «Ручаемся за своё потомство, - писали они, - что и оно будет в память нашу поддерживать его в отдалённое время». Памятник поморской славе и поныне стоит на морском берегу[6].

Памятник героизму поморов, установленный в селе Лямцы в 1867 году. Фото XX века.

Но вернёмся в Пертоминск… Князь Ухтомский больше интересовался зверобойным промыслом, чем событиями Крымской войны, поэтому снова перевёл разговор на морскую охоту.

«Верите ли, когда начинаешь тюлений промысел, -- говорил один из поморов, -- так жалко бывает этих зверьков, что даже сердце обливается кровью. Со мною было – не далеко ходить -- как впервые случилось промышлять: нашли мы тогда на льдине 70 штук молодых лысунов[7]; деваться им некуда – в воду идти бояться, а лезут в кучу и прячутся друг за дружку. Потом выть начали, да так жалобно, и смотрят на нас такими испуганными глазами, как будто просят пощады. Так что и у бывалых рука не поднималась, а мы-то новички и совсем руки опустили. Потом одумались, стали укорять друг друга в трусости, да кто-то, благословясь, начал бить, а за ним и мы пошли… Да такая нам вышла тогда удача, что в одну воду по 80 штук набили на брата. Это значит по 160 рублей на каждого! Хотя лысун и кроткий зверь, -- продолжал помор, -- однако между ними есть презлющие, которые особенным манером рявкают (отсюда его прозвище – рявкуй – А.Е.); он будет поменьше других, и шкура у него патнами. Мы так приметили, что это именно те тюлени, которые, бывши «щенятами», потеряли матку. Они, как и прочие щенята, первые три месяца живут на льду, но пищи никакой не принимают в то время, и удивительное дело, что живут они только снегом. Затем, выросши, приплода не дают, а при тюленьих стадах состоят караульщиками. При облаве же рявкуй бросается на промышленника и старается сбить его с ног и нанести ему чувствительную рану, затем бросает раненного и кидается на другого человека; вот какой проклятый зверь!».

По словам поморов, нерпа или морской заяц -- куда более хитрый зверь. Бить его гораздо труднее, чем лысунов, и, промышляя на льдах, поморы ещё никогда не находили детёнышей нерп, потому что матка делает во льду продушины и переходы, куда и прячет своих мальцов.

«Морской промысел – дело выгодное, -- заметил один старик и добавил: -- Прежде я посылал старшего сына промышлять на Новую Землю, а теперь, как женил его, так больше не посылаю». – «Ежели это дело выгодное, так почему же вы его бросили?» - удивился Ухтомский. – «Оно точно что хорошо бы посылать на Новую Землю, -- отвечал старик, -- да туда опасно ходить на поморских шхунах, потому что наши суда малы и крепления слабы, а там самый прибыльный промысел бывает осенью, а после Покрова возвращаться с Новой Земли опасно: погоды стоят в то время бурныя, а ночи тёмныя; вот главная причина, почему мы бросили дальные промыслы».

Князь поинтересовался у старика, как проходит сам промысел. «А так, -- отвечал помор: -- Снарядимся, запасёмся хлебом, идём на карбасах в море и выслеживаем зверя». – «И далеко случается уходить от берега?». – «А как Бог приведёт; мы-то, старики, были осторожны, а вот молодые ныне стали порисковее, ходят очень далеко, да и заносит их в океан на горе и на нужду великую».

Унесённые на льдине

Старик рассказал про один случай, имевший место с «молодцами» из Сюзьмы несколько лет назад. Последние промышляли зверя у Терского берега, пока поднявшийся ветер не отнёс лодки, стоявшие на льдине, в океан. (Артель состояла из шестнадцати человек, охотившихся на четырёх лодках). «И носило их по морю на льдине 32 дня! -- рассказывал старик. – И куда только не бросало их! И к острову Колгуеву, и к Новой Земле, и к Карскому морю; уж они отчаялись живыми быть, да Бог сжалился, и наших несчастных прибило, наконец, к Тиманскому берегу за Пустозерском».

Унесённые поморы-охотники на льдине. Гравюра 1876 г.

Ухтомский поинтересовался, как поморы знали, где Колгуев, а где Новая Земля. «Как же не знать! – отвечал старик. – Эти места нам хорошо знакомы: кроме того, с ними были карта и компас, без которых поморы не плавают. Всё это время, пока их носило, -- продолжал рассказчик, -- берегу близко не было, да и воды не было видно – сплошной лёд. Раз поднялась буря, льдину их изломало, чуть не погибли, однако, Бог спас, перебрались на другую, при этом только часть лодок потеряли. Ружья и снасти тоже пропали, да и дрова туда же – не на чем варить было».

Ухтомский спросил, был ли между ними старший, который руководил ситуацией…

«Как же без этого, на промыслах невозможно [без старшего]», - продолжал помор. Он рассказал, что в одно время с сюземцами бедствовала другая партия промышленников, которых прибило льдом под Канин Нос. Четверо из них ослушались «старшего» -- сняли с него волю, то есть лишили звания начальника артели, и самовольно принялись пробиваться через лёд к берегу… Приливом лодку прижало к мели и бросило в бурун. Два добрались до берега, где были приняты «самоедами», двое утонули. «Видите, -- с укоризной говорил старик, -- старший-то приказал им обождать на льдине прилива, а они не послушались».

Ухтомский спросил, чем питались всё это время невольные путешественники. Старик отвечал, что им пришлось сделать на льдине весы[8] и мерить хлеб «весом». Затем стали питаться оленьей мездрой[9], срезая её с малиц[10]. А под конец стали есть сырое звериное сало. «Под Пасху, -- рассказывал старик, -- начался прилёт птиц. Первою показалась чайка, стали её приманивать на мёртвого зверя и бить из ружей, и таким манером настреляли с сотню, да есть не решались потому что пришлось это на Страстной неделе – грешно; нужно было подумать о смертном часе, а до него было недалеко, хотя ребята так отощали, что не могли двинуть ни рукой, ни ногой».

Ухтомский не мог не спросить старика, как же несчастные спали на льдине… Помор отвечал, что спали они «хорошо», так промышленники всегда спят в санях, а под оленьей шкурой спится очень тепло. Тем более им часто приходилось перетаскивать лодки подальше от трещин – поневоле согреешься.

В итоге льдину с умирающими людьми отнесло к берегу за Печорой. Вот тут – умирай-не умирай, а пришлось поработать: багаж, четыре лодки, сала на 200 пудов, 70 кож с морского зверя – всё пришлось тащить со льдины на берег.

Перекусив на берегу последним хлебом, поморы долго совещались: было ясно, что их принесло на «самоедскую землю». А там можно и живота лишиться…

Наконец, решили послать двух человек с ружьями на разведку… Завидев чум, сразу бросили наземь оружие, чтобы не сочли их за разбойников. В чуме нашли женщину с детьми. Спрашивают: где хозяин? А она по-русски не понимает; показывает на море. Значит, ушел на промысел…

Поморы уселись в чуме, а хозяйка захлопотала около печки, поставила варить мясо, засунула лепешки в печь. Дождались хозяина… К счастью, по-русски хорошо говорил. Поморы объяснили, что они -- потерпевшие бедствие и просят помощи. Самоед накормил поморов, только водки не дал, чтобы «не захворали».

Пожив у «самоедина» день-другой, поморы решили идти обратно морем: лодки ведь не бросишь – каждая стоит по сорок рублей. На счастье, по Каниным Носом им попался другой самоед, который показал, как обойти громадный полуостров и выйти речками в Белое море. Этим они выиграли 700 верст. Таким манером поморы добрались до Мезени, оттуда рекой Кулой поднялись до Пинеги и, наконец, Двиной спустились к Архангельску. Дома их уже считали погибшими…

Поведав об этой «одиссее», старик сокрушённо заметил: «Промысел-то потратили дорогою, только кожи привезли». Ухтомский слушал рассказ об этих злоключениях с замиранием сердца. «Очень многие поморы, благополучно окончив подобные испытания, по обещанию, идут на год в Соловецкий монастырь бесплатными работниками», -- пишет он.

***

Князь сожалел, что ему не удалось сделать вторую экскурсию в Яренгу и Лопшеньгу, так как курс лечения его спутницы заканчивался, и они с нетерпением ожидали возможности вернуться в Архангельск.

Завершая свои «Воспоминания» о пребывании в Сюзьме, князь приходит к выводу, что властям нужно обратить внимание на «нужду» поморов Архангельской губернии: на плохое сельское хозяйство, громадные недоимки, плохое санитарное состояние, недостаток школ и бедственное положение поморов при морских промыслах. Искоренить эти проблемы могут, по его мнению, только местные земства, которые должны содействовать благим усилиям правительства.

Автор: А.Ю. Епатко, ст. научный сотрудник Государственного Русского музея.

[1] На Севере выражение «поднялась (или идёт) погода – означает «непогода».

[2] В 1873-м году.

[3] Хозяин рыболовного судна, нанимающий артель рыбаков.

[4] Так поморы именовали ближайший норвежский город Вадзэ.

[5] Речь идёт о событиях Крымской войны, когда три британских парохода в 1854 году вели боевые действия на Белом море; в честности устроили бомбардировку Колы, Соловецкого монастыря и ряда беломорских деревень.

[6] Главный герой отражения деревни Лямцы – башкир Нурмахамед Изырбаев, родом из Оренбургской губернии. За свой подвиг Изырбаев был представлен к знаку Отличая Военного св. Георгия под №161, учреждённым в 1807 году для нижних чинов «За неустрашимую храбрость».

[7] Гренландский тюлень.

[8] Интересно, из каких подручных материалов на дрейфующей льдине были сделаны весы…

[9] Мездра – слой подкожной клетчатки, часть жира.

[10] Мужская плечевая одежда у народов Крайнего Севера.