Миграционные предпочтения Ухты и Воркуты. Окончание

Отъезд населения из российской Арктической зоны происходит, разумеется, не беспорядочно: существует несколько моделей или стратегий миграции «на юг», которые в той или иной степени присутствуют повсеместно, хотя их относительная распространённость может варьировать. Наиболее простой из них является репатриация, отъезд в те места, откуда человек либо его родители некогда прибыли в Арктику и где часто до сих пор продолжают жить его родственники, на помощь которых в адаптации к новому месту жительства переезжающий часто рассчитывает. Тут следует оговориться, что речь далеко не всегда идёт о возвращении в точности в тот населённый пункт, где сам переезжающий либо его предки некогда родились. Часто возвращающиеся поселяются в областном центре либо крупном городе поблизости от родных мест. Главное, однако, что такой переезд почти всегда совершается, чтобы быть «поближе к родственникам» или «родным могилам», и родственные связи играют в нём основную роль.

Другой распространённой стратегией переезда является переезд «по цепочке» или, как часто говорят социологи, «сетевая миграция». В этом случае переезд совершается вместе с или, чаще, вслед за друзьями/знакомыми (реже – родственниками), которые также переехали из Арктики, с которыми переезжающий поддерживал отношения в Арктике до переезда, и на помощь которых на новом месте он/она в определённой мере рассчитывает. Такая миграционная модель имеет интересное свойство: если она получает в сообществе распространение, то часто оказывается, что семьи начинают уезжать друг за другом на одно и то же место, где, таким образом, формируется сообщество переехавших знакомых, связанных отношениями взаимопомощи, – мигрантская сеть. При этом каждому следующему переезжающему совершить переезд оказывается легче, ведь на новом месте он может рассчитывать на помощь и поддержку более широкого круга земляков, оказавшихся там раньше и уже успевших в какой-то мере адаптироваться. Это свойство делает переезд по цепочке особенно привлекательной стратегией в том случае, если материальные средства в распоряжении мигрантов ограничены, либо риски, связанные с переездом и адаптацией, велики.

Третьей распространённой в российской Арктике стратегией является переезд за детьми. В этом случае на юг прежде всего отправляют детей, часто в контексте их обучения в высших учебных заведениях, но – и это важно – их возвращение в Арктику по окончании учёбы не предусматривается. Более того, детям оказывается посильная помощь в адаптации на юге, обзаведении там жильём и работой. После того, как дети обживутся на юге, родители переезжают к ним «растить внуков». При этом иногда детей отправляют в родной для семьи регион, где за ними могут «присмотреть» проживающие там родственники и иногда разделить с родителями заботу о них. В этом случае получается своеобразный гибрид этой стратегии с «репатриацией». Наконец, случается и так, что переезжают в совершенно новые для себя места, где нет ни родственников, ни друзей, и где переезжающим приходится рассчитывать лишь на свои собственные силы. Такая стратегия является, что понятно, наиболее дорогостоящей и рискованной, но часть мигрантов из российской Арктики всё-таки прибегает к ней. В этом случае в качестве цели переезда выступают, как правило, либо «столицы» (Москва и Санкт-Петербург), либо приморские города с относительно мягким климатом (Калининград, Сочи, города Крыма и т. д.)

Одним из самых значительных различий между Воркутой и Ухтой, обнаруженных нами, стала значительная разница в роли «цепочной» стратегии в миграциях: если в Воркуте эта стратегия используется исключительно часто, то жители Ухты гораздо чаще уезжают на родину либо к детям, чем вслед за друзьями и знакомыми. Это, разумеется, не значит, что «цепочная» модель не используется вообще – примеры её использования в Ухте есть, особенно среди молодежи, но в целом в миграциях ухтинцев она играет заметно меньшую роль. 

Самое главное, однако, даже не это: хотя различия в использовании «цепочной» модели между двумя городами до сих пор достаточно велики, они, судя по всему, были гораздо больше в прошлом. В частности, по воспоминаниям информаторов, эта модель была очень популярна на пике оттока населения из Воркуты в 1990-е, когда город массово покидали в том числе люди основного трудоспособного возраста (от 25 до 45 лет). Возраст мигрантов тут важен, поскольку «по цепочке» уезжают обычно вслед за друзьями и знакомыми своей возрастной категории, а более взрослые, вставшие уже на ноги, имеющие рабочий опыт и некоторые материальные ресурсы более ранние мигранты могут оказать приезжающим вслед за ними гораздо более значительную поддержку, чем, скажем, с трудом пробивающий себе дорогу в столице двадцатилетний студент -- приехавшему вслед за ним товарищу. Более того, поскольку отток «по цепочке» носил явно более массовый характер, то его последствием стало формирование мигрантских сетей, так называемых «воркутинских диаспор», которые могли оказать вновь прибывающим значительную помощь в адаптации. Так, в середине – второй половине 1990-х годов такая «диаспора» сформировалась в Белгороде. Она стала, пожалуй, наиболее крупной, социально организованной и известной из нескольких сложившихся «диаспор воркутинцев»: по сообщениям нескольких информаторов, её члены держали несколько коммерческих фирм, где работали исключительно бывшие воркутинцы и где приезжающие из Воркуты могли получить работу на первое время. Более того, сообщество мигрантов из Воркуты могло найти для вновь прибывающих временное жильё, помочь информацией, советом или даже иногда деньгами. 

В начале 2000-х годов белгородцы – выходцы из Воркуты -- приезжали в Воркуту и целенаправленно предлагали переезд и работу нужным им специалистам, в основном инженерам, а затем были установлены даже определённые официальные контакты между городами: подписан договор о сотрудничестве, в рамках которого в Воркуте открылся, например, филиал Белгородского университета. Хотя эти формальные связи просуществовали относительно недолго, само их появление очень трудно объяснить вне контекста сформировавшихся неформальных миграционных связей. Понятно, что существование мощной и сплочённой сети более ранних мигрантов резко снижало «цену переезда» в Белгород для новых мигрантов из Воркуты, особенно для тех, кто имел социальные связи с членами этой сети: ресурсы «цепочной миграции» в данном случае могли быть задействованы в полной мере. Поэтому неудивительно, что Белгород на время стал одним из основных центров притяжения населения из Воркутинской агломерации. Этот факт подтверждается, в частности, данными статистики: так по данным исследований Замятиной, в 2009 году выходцы из республики Коми составили наиболее значительную группу среди переезжающих в Белгородскую область, в последующие годы их процент среди переезжающих постепенно снижался, но оставался значительным вплоть до 2014 года. Это тем более замечательно, поскольку, по мнению опрошенных нами воркутинских информаторов, Белгород был наиболее популярным местом переезда в 1990-е – начале 2000-х годов (в исследовании Замятиной задействованы данные лишь начиная с 2009 года). К концу первого десятилетия нашего века появились другие направления переезда: Воронеж, Киров, Ярославль, где также сложились «диаспоры» воркутинцев. По своей организованности и многочисленности они, судя по всему, значительно уступают белгородской (если, конечно, верить всему, что про последнюю рассказывают), но тем не менее они также в определённой мере снижают цену переезда для тех, кто переезжает «по цепочке». Интересно, что в современной Воркуте направления переезда «по цепочке» и соответствующие мигрантские сети получают, судя по всему, профессиональную специфику: так, среди высококвалифицированных специалистов – учителей и врачей – Ярославль гораздо чаще фигурирует как возможное место переезда, чем для людей с менее высокой квалификацией. Более того, среди высококвалифицированных специалистов, судя по данным интервью, присутствует гораздо больше людей, чьи друзья и знакомые уехали в Ярославль, что делает гораздо более вероятным отъезд туда «по цепочке».

Поскольку отъезд «по цепочке» снижает цену переезда по сравнению с другими стратегиями, широкое использование этой стратегии само по себе может значительно увеличить количество отъезжающих. Действительно, вполне можно представить, что семья, которая бы не решилась на переезд по другой схеме (например, из за отсутствия или малого количества родственников, плохих отношений с ними, дороговизны жилья или неясности перспектив с работой), решится всё-таки на переезд по цепочке. И это не просто умозаключение: в процессе нашей работы нам неоднократно приходилось слышать рассказы (в основном, относящиеся к 1990-м годам) о семьях, уезжавших из Воркуты в «абсолютную пустоту», не имея на юге ни жилья, ни перспектив работы и полагаясь лишь на помощь ранее уехавших друзей. Заметим ещё раз, что дружеские связи в Арктике вообще часто заменяют родственные и поэтому значат в целом больше, чем на юге.

В отличие от Воркуты, диаспор ухтинцев как целостного социального явления так и не сложилось, и это дополнительно ограничивает эффективность «цепочки» как миграционной стратегии: ухтинцы не только заметно реже уезжают вслед за друзьями, но и отъезд за друзьями даёт им значительно меньше, чем жителям Воркуты. Такое различие в стратегиях само по себе может объяснять различия в уровне оттока населения между городами. Однако нам кажется, что есть и ещё один аспект, который влияет на это различие. Хотя и в Воркуте, и в Ухте при беседе с информаторами примерно с равной частотой можно услышать утверждение, что «надо отсюда валить» (т.е. уезжать из города), смысл, который вкладывают в эту фразу в двух городах, как нам кажется, различен. В Ухте она чаще всего означает не очень чётко оформленное желание или даже просто один из способов констатации того, что качество жизни в городе оставляет, по мнению говорящего, желать лучшего. В противоположность этому воркутинец, говоря эту фразу, скорее всего вложит в неё буквальный смысл, а именно то, что «валить» и правда надо, речь может идти лишь о сроках, когда это надо сделать. 

Вообще тема переезда среди жителей Воркуты очень популярна: в обстановке неформального общения, в компаниях знакомых и даже незнакомых людей (например, между попутчиками в поезде) речь то и дело заходит о том, где тот или иной из собеседников «строит квартиру», какие преимущества и недостатки в плане переселения есть у этого места, где какие цены на недвижимость, где собеседникам, учитывая их специальность, легче найти работу и т.д. При этом собеседники могут различаться в том, считают ли они необходимым переехать как можно скорее или готовятся переехать «со временем», в не слишком определённом будущем, но сама необходимость переезда и конкретных шагов к его осуществлению обычно под сомнение не ставится. Одна из наших информаторов, молодая девушка, не желающая, по её словам, переезжать из Воркуты даже в отдалённом будущем (в нашей воркутинской выборке из тридцати трёх человек таких было лишь двое), призналась, что ей пришлось освоить основную информацию о рынке недвижимости и рынке труда в различных городах, чтобы поддерживать такого рода беседы, поскольку признание, что ты не готовишься никуда переезжать из города, может показаться странным; более того, информант призналась, что ей легче сказать о своём нежелании переезжать нам, чем своим соотечественникам-воркутинцам. Ситуация в Ухте совершенно другая: несмотря на часто повторяемое утверждение, что из города «надо валить», большинство из опрошенных нами ухтинцев не предпринимали никаких конкретных шагов к переезду. Более того, тема переезда достаточно редко обсуждается ими в спонтанных беседах и нежелание покидать город может вызвать споры, но, кажется, не изумление. Иными словами, в Воркуте, в отличие от Ухты, сложилась целая культура миграции, заставляющая многих её жителей рассматривать переезд как нормальный и необходимый шаг в жизни. Более того, не суметь переехать и «лечь в вечную мерзлоту» рассматривается как жизненный провал. Такая культура миграции, наряду с широким использованием стратегии «отъезда по цепочке», судя по всему и объясняет высокий уровень отъезда из Воркуты по сравнению с Ухтой. Однако что вызвало их появление в Воркуте?

    ***

В уже упомянутой выше работе о миграции в Белгородскую область Замятина с коллегами попытались выяснить, что именно делает этот регион привлекательным для мигрантов с севера. Их опросы приезжих с севера (среди которых, хочу напомнить, приезжие из Республики Коми -- видимо, в основном из Воркуты -- составляют одну из самых больших групп) позволили составить список из шести наиболее важных факторов, подтолкнувших северян к переезду в Белгород. Тремя первыми из них оказались 1) фактор родины (стремление поселиться поближе к месту своего происхождения, месту проживания или упокоения своих родственников), 2) климатический фактор (благоприятный климат, возможность огородничества, возможность посадить фруктовые деревья – нужно долго прожить в Арктике, чтобы понять, насколько этот фактор может быть важен) и 3) близость к Украине (где, благодаря меньшему, по сравнению с Россией, доходу местных жителей, можно дёшево приобретать продукты питания и некоторые другие товары; отметим, что хотя исследование Замятиной и коллег было опубликовано уже после событий 2014 года, материал для него собирался ещё до этих событий и ухудшения отношений между Россией и Украиной). При этом Замятина и коллеги отмечают, что первый и третий фактор переплетаются: в Белгородскую область часто переселяются те, кто в своё время уехал в Арктику с восточной Украины, а также их потомки. Переселение в Белгород означает для них во многом возвращение на историческую родину: до закрытия границы добраться от Белгорода до их родных городов и сёл на востоке Украины обычно можно было за несколько часов, что давало возможность часто их посещать, общаться с родственниками, оказывать им и получать от них помощь, широко участвовать в совместной с ними жизни, подолгу жить в родных населённых пунктах. С другой стороны, регистрация и жильё в российском Белгороде (или на территории Белгородской области) и российское гражданство снимали проблему с получением пенсий, пособий и/или позволяли найти более высокооплачиваемую работу, чем было возможно на Украине, пользуясь при этом время от времени более низкими ценами там.

Если сравнить эти результаты Замятиной с анализом истории Воркуты и населения Воркутинской агломерации, проведёнными нами в этой статье, то сразу становится понятно, почему первая «воркутинская диаспора» образовалась именно в Белгороде. Действительно, как мы показали, одной из особенностью Воркутинской агломерации, отличающей её от Ухты, было присутствие достаточно крупной территориально-профессиональной группы выходцев с Донбасса, занятой в угледобывающей отрасли. Эта группа, напомним, появилась в агломерации в начале-середине 1970-х в связи с реализацией программы расширения существующих и строительства новых шахт, в частности -- шахты Воргашорская. К середине 1990-х годов, когда из Воркуты начался отток населения, представители этой группы прожили в агломерации примерно двадцать лет – срок более чем достаточный, чтобы оказаться крепко «впаянными» в местное сообщество, связать себя с его представителями узами дружбы или зачастую родства, но, с другой стороны, недостаточный для того, чтобы полностью утратить связи с прежней родиной, которую, как можно догадаться, представители группы часто посещали во время отпусков. Поэтому для них, как, впрочем, и для любого жителя арктического города, столкнувшегося с резким падением уровня жизни, вполне естественным было рассмотреть возможность «возвращения домой», то есть миграции по «репатриационной» схеме. Их отличие, однако, состояло во-первых, в их многочисленности и сплочённости, что не просто позволяло, но и делало логичным для групп земляков «репатриироваться» вместе и вместе выбирать конкретное место жительства в пределах или, как диктовали уже сложившиеся к этому моменту обстоятельства, вблизи исторической родины, совмещая таким образом «репатриационную» стратегию с «цепочной». Во-вторых же, отличие этой группы состояло в том, что они к моменту отъезда были крепко связаны с другими жителями Воркуты и особенно с другими представителями своей профессиональной группы. Действительно, хотя знаменитое «шахтёрское братство» не стоит, возможно, переоценивать -- оно не является мифом: тяжёлая работа в узком коллективе (бригаде), в отрыве от внешнего мира, часто сопряжённая с риском для здоровья и жизни (в шахтах Воркуты, к сожалению, никогда не удавалось избежать даже сравнительно регулярных крупных катастроф с человеческими жертвами, не говоря уже о более мелких инцидентах) учит взаимопомощи и сплочённости. Более того, идеи «шахтёрского братства», общей судьбы, интересов и проистекающей из них моральной обязанности поддерживать друг друга и стоять друг за друга, вполне осознанно разделяются многими членами профессионального сообщества и находят отражение иногда даже в его речевых оборотах. Недаром в начале 1990-х годов воркутинские шахтёры часто действовали как единая социальная группа и сумели своими забастовками и слаженным протестом оказать существенное влияние на ситуацию в стране. Всё это – многочисленность, сплочённость и идеи «шахтёрского братства» -- делали переселяющихся «донбассовцев» практически идеальной основой для «мигрантской сети», которая и не замедлила сложиться в естественном центре их притяжения – Белгородской области. Наоборот, отсутствие подобной многочисленной, сплочённой и мотивированной группы земляков в Ухте объясняет, как нам кажется, тот факт, что ухтинских диаспор так и не сложилось.

Можно предположить, что белгородская диаспора воркутинцев быстро вышла за первоначальные профессиональные границы – «шахтёрское братство», обязывающее помогать попавшим в трудную экономическую ситуацию братьям по профессии, оказалось в конце концов переосмыслено в «воркутинское братство», обязывающее бывших воркутинцев оказывать друг другу посильную помощь, особенно связанную с переселением. Всё это уже само по себе могло достаточно сильно увеличить отток населения из Воркуты, просто снизив связанные с ним расходы и риски. Однако нам кажется, что эффект первой воркутинской диаспоры простирался гораздо дальше. Дело в том, что концепция «воркутинского братства» не осталась в Белгороде – она достаточно быстро вернулась в саму Воркуту и превратилась в принцип, организующий все другие воркутинские диаспоры и, часто, даже просто взаимодействие воркутинцев за пределами их родного города. Последствия этого сложно переоценить. Тамар Диана Вильсон, исследовательница мексиканских мигрантов в США и создательница концепции «культура миграций», так определяла основное содержание этой концепции:

Именно этот идеологический принцип и реализуется в данном случае в понятии «воркутинского братства». Как и на основе этого принципа переселившиеся жители Воркуты могут рассчитывать на помощь и поддержку земляков в других городах. Более того, самим своим существованием этот принцип утверждает позитивное отношение к миграции, идею того, что переселение из Воркуты – шаг вполне естественный и поддерживаемый в сообществе. Можно предположить, что это создаёт ту самую воркутинскую «культуру переселения», которая так ярко отличает этот город от Ухты и определяет, помимо присутствия самих мигрантских сетей, высокий уровень оттока населения оттуда.

Надо ли говорить, что ничего похожего на понятие «ухтинского братства» не существует. Это не значит, разумеется, что жителям Ухты не свойственна взаимопомощь – наоборот, практики взаимопомощи, вообще свойственные небольшим городам, широко распространены в Ухте. Однако, в отличие от Воркуты, жители Ухты не чувствуют себя обязанными автоматически оказывать помощь на основе былого проживания в одном городе. Помочь бывшему земляку для ухтинцев, как и для жителей большинства других городов, – право, но не обязанность, отказ от которой мог бы повлечь осуждение.

Разумеется, приведённая в этой работе интерпретация разницы между Ухтой и Воркутой может быть ошибочной. Но если она хотя бы частично верна, то показывает, как фактор человеческих связей и отношений между людьми может «играть вариации» на часто представляющихся незыблемыми социоэкономических и социополитических закономерностях, и насколько такие вариации могут искажать основную «мелодию». Нам представляется, что это, возможно, и является самым важным в нашей работе. Большинство из существующих на данный момент макроэкономических моделей пророчат российской Арктике, прямо скажем, не очень приятное будущее: одни её части упадок уже постиг, другие, как например, западную Сибирь, он будет ждать по мере истощения запасов нефти и газа... Однако, как показывает наше исследование, реализация этих мрачных пророчеств будет сильно зависеть от сложившихся в Арктике социальных структур и отношений. Где-то они могут сыграть на руку силам упадка, но даже в этом случае сделать их воздействие более комфортным для людей. А где-то они могут дать силы сопротивляться ему и, чем чёрт не шутит, -- дотянуть до осуществления "эффекта Джека Лондона".

  Автор: К.В. Истомин, Центр социальных исследований севера, Европейский университет в Санкт-Петербурге.

Процитированная литература:

Замятина, Н. Ю., Елманова, Д. С., Потураева, А. В., Акимова, В. В., Алов, И. Н., Киселёв, И. В., Ловягин, К. Д. (2019). Особенности миграционной ситуации в белгородской области: факторы повышенной привлекательности территории для мигрантов из северных регионов России. ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕРИЯ 5. ГЕОГРАФИЯ., № 5, 97–107.

Wilson, T. D. (2010). The culture of mexican migration. Critique of Anthropology, 30(4), 399–420.