Русские на Колыме в XVIII-XIX веках. Часть II

Езда на собаках по Камчатке. Гравюра 1780-х гг.

Продолжение. Начало здесь. 

Любители быстрой езды

В своей работе Богораз отвёл немало места езде на собаках – и не удивительно: на Колыме собака – обычное «перевозочное» животное. Исследователь отмечает, что среди всех колымских племён настоящими собаководами являются именно русские, которые, переселились на Колыму с Камчатки. Вследствие этого все «инородцы», включая чукчей, стали менять американский «кружной» способ упряжки на «азиатский», то есть русский. Также чукчи заимствуют у русских переселенцев форму нарт, сбрую и даже самих собак – для улучшения породы: русские собаки, как не раз слышал этнограф, лучше ездовых чукотских. 

«Для европейского зрителя езда на собаках является каким-то головоломным упражнением, вроде хождения по канату, - пишет Бограз. – Свора в шесть собак. вытянувшись в длинную линию, как угорелая, управляемая только криками погонщика. Узкая, длинная высокая нарта постоянно отбегает в сторону, угрожая опрокинуться. Для того, чтобы удержать её в равновесии, погонщик с лёгкостью волчка перескакивает взад и вперёд, балансирует, привешивая сбоку нарты в виде уравнивающей тяжести, становится одной ногой на полоз, а другой отталкивается на всём бегу, и вообще не имеет ни одной минуты покоя. Особенно трудно ехать с пассажиром на хорошей легковой нарте по весенней дороге, когда полозья катятся легко, и сытые собаки мчатся, очертя голову».

Богораз сообщает, что во время поездки на Анюйскую ярмарку из Нижнеколымска под нарты исправника и именитых купцов выбираются по всему округу самые удалые погонщики. Эта поездка продолжается не менее двадцати часов на расстоянии 250 верст по очень гористой дороге. В виде отдыха даётся получасовой привал для чаепития.

Самый выдающийся погонщик собак (по-местному каюр), которого знал Богораз, был Митка Ребров, славившийся своей неутомимостью. Исследователь встретил последнего на ярмарке: легендарный каюр до того обессилел, что его внесли в избу под руки, затем поили чаем, как малого ребёнка, так как он не мог держать чашку в своих судорожно скрюченных руках.

В летнее время передвижение в Колымском округе совершается водным путём. Для русского населения это удобно, так как все поселения расположены на реке. Грести и «держать корму» колымчане – мужчины и женщины – умеют с юности. Русскому переселенцу эта сноровка особенно необходима: в летнее время она важнее, чем умение ходить, ввиду того, что, по образному выражению Богораза, колымчанин более передвигается на руках, чем на ногах[i].

«Выносливость низовского колымчанина в гребке не менее удивительна, чем в управлении собачьей нартой, - свидетельствует Богораз. – Один человек гребёт без кормщика на тяжелонагруженном карбасе 12-16 часов сряду и проходит 50-70 вёрст в сутки. Наиболее ретивые гребцы гребут до самозабвения, до того, что пена бьёт у них изо рта и кровь идёт из носа».

Богораз отмечает, что когда несколько карбасов идут рядом, между ними тотчас же начинается гонка, и неоднократно бывали случаи, что кто-нибудь из гребцов надрывался и умирал. Однако это никого не удивляет: в Сибири вообще считается шиком ездить быстро, и если в других местах такое стремление загоняет лошадей, то летом на Колыме страдают люди, «заменяющие животных». Признаком особой удали здесь считается проехать без сна 150 вёрст вкруговую, то есть без продолжительного отдыха. Впрочем, результаты такого «спорта» получаются неутешительные: каждый собачий каюр или гребец к сорока годам совершенно «разбивается» и страдает радикулитом и ревматизмом ног.

Богораз высказывает удивление, что разведение рогатого и конного скота на Колыме плохо развито: даже на Средней Колыме скотоводами являются преимущественно якуты; русские же упорно держатся рек, не уходя к лугам, которые расположены на берегах внутренних озёр. В бытность Богораза на Нижней Колыме коровы имелись только у попа да двух-трёх торговцев. Некоторые обруселые якуты, имевшие до пятидесяти лошадей, по мере вымирания последних, отказались от коневодства, спустились к устью реки Аной и занялись рыбным промыслом. Постоянные попытки со стороны администрации насадить коневодство неизменно кончались тем, что во время весеннего голода население стало питаться розданными лошадьми. 

«В Походской деревне до 1897 года оставался ещё старый конь, относительно которого каждую весну возникает вопрос о том, чтобы его съесть, - пишет Богораз, - но хозяин коня, привязанный к животному, защищает его жизнь чуть ли не с оружием в руках. Приключения этого коня так многочисленны, - продолжает исследователь, - что могли бы составить целую эпопею: в одно лето он попал в петлю, поставленную на оленьей тропе, и чуть не задохся, а потом с хозяина требовали плату за то, что «петля осталась без промысла»[ii]. На следующий год, напротив, конь так одичал, что для того, чтобы изловить его, пришлось поставить оленью петлю на его водопойной тропе уже нарочно».

Люди большие и маленькие

Помимо мещан Богораз выделяет на Нижней Колыме т.н. «больших людей». К ним принадлежат дьячки, попы, заседатели, купцы, их приказчики, и вообще – все люди, приехавшие с юга и настолько обеспеченные казённой мукой и жалованьем, чтобы не нуждаться в промысле. От остального населения, которое объединяется под уменьшительным названием «людишек», большие люди отделены довольно существенными различиями: они носят платье другого покроя, в праздник "ходят на копытах", то есть носят сапоги, употребляют весной такую еду, которая у «людишек» не появляется даже в праздник.

В составе «больших людей» самое видное место занимают скупщики, которые держат в кабале всё рядовое население, скупая по совершенно произвольным ценам рыбу и пушнину, большей частью за много месяцев вперёд. Любопытно, что по отношении к чукчам русские «поречане»[iii] попали в положение просителей, которые в обмен за продукты оленьего хозяйства готовы уступить последние полтора кирпича чая или любой предмет из своей скромной домашней утвари. Тем не менее, каждый русский стремится приобретать такие продукты не только для собственного потребления, но и для перепродажи купцам – хотя бы на два или на три рубля в год. Между собой русские тоже ведут торг разными предметами своего хозяйства, начиная от собак и кончая пищей. Вырученные деньги идут только для уплаты податей. Расчёт производится на номинальные рубли, причём ниже рубля не ценится никакая вещь – копеек же население совсем не признаёт. Меновыми единицами на Колыме являются кирпичный чай и черкесский табак, которые и составляют самый важный предмет ввоза в округ.

Богораз сообщает, что при этих меновых сделках имеет место самая бесцеремонная эксплуатация не только между соседями, но даже между близкими родственниками и родными братьями. Жизнь колымского населения вообще проходит среди постоянных несогласий и ссор. В посёлках существуют общинные рыбные промыслы, но редкий делёж рыбы проходит мирно: у самого обильного промысла, на устье реки Походской почти ежедневно бывает драка. Богораз не раз был свидетелем, как в самое горячее время лова промышленники покидали промысел и отправлялись за девяносто вёрст в Нижнеколымск с целым клубком взаимных жалоб. «Разрешителем» этих жалоб является исправник. С такими же точно взаимными обидами производится раскладка податей и повинностей. Неисправных плательщиков, а также частных должников общество сдаёт в работники по самой дешёвой цене.

Несмотря на это, Богораз подмечает, что «все эти действия скрашиваются только некоторым наивным равнодушием, которое свойственно природе русского колымчанина и которое вносит в самые ссоры и драки черты неожиданного юмора, иногда почти не позволяющие принимать их всерьёз. Несколько человек передерутся, например, на общественной работе, вымажут друг другу лица грязными рыбьими потрохами и даже перекусают друг друга в кровь. А через десять минут они собирают свои доли вместе и несут их скупщику, чтобы приобрести от него бутылку плохой водки, которая тут же распивается сообща».

 Самая привлекательной чертой колымчанина Богораз называет гостеприимство, которое «считается священной и непререкаемой обязанностью для богатого и бедного». «Для гостя и украсть не грех!» - гласит колымская пословица. В самом деле: некоторые жители, живущие при дороге, из года в год тратят все свои запасы на угощение проезжающих, берегут для них лучшие куски, а сами перебиваются кое-как.

«В этом отношении, - свидетельствует Богораз, - русские на Колыме далеко превосходят, например, чукчей, которые к гостю относятся довольно подозрительно, а незнакомого человека, приехавшего ночью, отказываются даже пустить в своё жилище из опасения следующих за ним духов».

Право на любовь

Отношения полов, по наблюдениям Богораза, на Колыме складываются с совершенно первобытной простотой (здесь явно отступает этнограф и просыпается революционер, предусмотрительно сосланный царским правительством в Сибирь). «Право на свободную любовь считается неотъемлемым правом каждого человека и осуществляется при первом наступлении половой зрелости», - рапортует этнограф. Далее Богораз отмечает, что около трети населения Колымского края рождено вне брака, и самые уважаемые семьи не составляют исключения. Не особенно редки примеры сожительства близких родственников и даже прямого кровосмешения. В некоторых семьях незаконное происхождение переходит от матери к дочери в течение нескольких поколений. Богораз приводит пример одной девочки из Среднеколымска, о которой говорят, что она родилась от шестого незаконного поколения. Насмешники прибавляют, что если когда-нибудь у ней родится собственный незаконный сын, он будет антихрист. 

Впрочем, брак в данном случае не составляет никакого сдерживающего начала. «Венчалась – не продалась!», «Баба не калач: один не съешь!» - гласят колымские пословицы. Богораз замечает, что чувство ревности колымчанину хотя и понятно, оно имеет кратковременный характер. Когда исследователю случалось рассказывать своим колымским знакомым о трагедиях, которые случаются в России и вообще на свете из-за неверности жен, они только ужасались: «Значит, ваши рассейские всё равно, что чукчи. За всякую малость убиваются».

Тем не менее, Богораз свидетельствует, что любовь на колымской почве развивается с большой страстностью; несмотря на своё непостоянство, эта страсть выражается в особом цикле любовных песен, которые представляют, и по напеву, и по словам, соединение русских и юкагирских песенных элементов. Напевы их красивы, оригинальны и представляют неожиданные сочетания высоких и низких тонов вперемежку с горловыми переливами. Для «образца» Богораз приводит пример колымской песни:

Да уж какого меня мати, Васю разгульного, да Васю родила!

…Ой, да будил я, голубушка, тебя от крепкого тебя ото сна.

Да прохлаждались мы, провождались мы во всю темну ночку до утра,

Да показалась нам эта ночка, птаня, только за минуточку одну.

Этнограф отмечает, что лёгкость нравов и терпимое к ним отношение не ограничиваются Колымой: такие же песни поют на устье Индигирки и Яны, на Андыре и в Охотске…

Начальница-оспа

Не обошёл Богораз своим вниманием и такую распространённую в то время болезнь, как оспа. По его данным, эта напасть является на Колыму раз в 25 лет и сразу уносит весь прирост населения, который накапливался все эти годы. Самая страшная эпидемия, которая посетила эти края, была зимой 1884-1885 годов[iv]. Она истребила более трети населения Нижней Колымы. Некоторые деревни вымерли до последнего человека. Одна женщина рассказала Богоразу, что осталась на урочище Ямки одна среди трупов и две недели провела с мертвецами. Или другой пример: на урочище Сухарном многочисленная семья Вилигиных числом в четырнадцать человек вымерла вся в одну ночь, кроме одной старухи. «Старуха эта говорила мне, - пишет исследователь, - что на другой день, когда стало светло, и она воочию увидела кругом себя мертвецов, в уме её всё перемешалось: она захотела затопить камин и вышла за дровами, но вместо поленницы попала в амбар, откуда принесла в избу охапку мёрзлой рыбы, которую поставила на пылающую загнёту[v] вместо дров. Опомнилась только тогда, когда изба наполнилась смрадом.

В 1889 году оспа снова посетила Колыму, только на этот раз в среднеколымской части округа. Чтобы охарактеризовать её течение и лечение, Богораз приводит следующий колоритный рассказ некоего Василия Даурова, который чудом остался жив и которого против его желания сделали сторожем при оспенном карантине.

 «А между тем, - продолжает Дауров, - если совсем и свободно станет, опять худо: заставляют меня карантин сидеть по 15 день. О, весна! Апрель месяц! Якутские казаки в Якутск снаряжаются. Кони у столба привязаны, задурили. Я и вышел. А командир мне навстречу идёт, в руках у него палка длинная. «Ты, говорит, такой-сякой, зачем вышел? Пошёл домой! От тебя могут люди заразиться. И ударил меня палкой… Чуть я от него не заплакал – так мне бедно стало. Пошел я домой и давай реветь. Ой, страсть! Больше не могу сидеть! «Скажите, говорю, командиру, что пусть меня сменят. Не стану я больше сидеть!»… Приходит вся команда и командир. «Побудь, говорят, пожалуйста! Сорок рублей тебе в месяц жалованье». – «Хошь меня золотом осыпь, не стану! Будьте известны, господа команда и все казаки; если к вечеру меня не смените – самого себя истреблю».

На счастье Даурова нашелся ему сменщик – некий Гаврюшка, для которого сорок рублей были целым состоянием.

Богораз отмечает, что ему вполне понятен тот суеверный ужас, который питает к оспе местное население. «Матушка оспа», «Начальница» - такими именами величают эту болезнь. «Как же нам не величать её? – объяснял исследователю старый казак. – Если бы мы сказали бы что-нибудь ей противу, может этой ей милостивице показаться прискорбно, а ея сила нашей больше».

Дедушко медведь и другие духи

На Колыме Богораз застал также меряченье – одну из нервных и малообъяснимых болезней, которой страдают поголовно все женщины русского и юкагирского происхождения. Её самая обыкновенная форма состоит в том, что при каком-нибудь внезапном стуке или испуге женщина вздрагивает, роняет из рук, если что-нибудь держала, и произносит условную фразу, например, «Христос упал» или «лёд колется». При дальнейшем развитии болезни больная заменяет эти фразы непристойными ругательствами и обнаруживает склонность подражать всяким необычайным действиям чужого человека.

Вообще колымчанин относится с суеверным почтением не только к оспе, но и к медведю. Последнего на Колыме называют "дедушко" или "старик". Жители убеждены, что медведь – знахарь, слышит речи, которые люди говорят даже шепотом, и угадывает людские мысли. Из-за этого суеверного почтения, медведей не бьют, и они в некоторых местах Колымы так наплодились, что систематически разоряют жителей. Богоразу рассказывали, что на урочище Сухарное как-то прижились несколько косолапых, которые каждое утро  съедают запасённые корма то у того, то у другого жителя. И хотя амбары промышленников укреплены как крепости, голодный медведь пользуется любой оплошностью и, как только житель «укочует» на другую рыбацкую тоню – хотя бы на одни сутки, – немедленно является медведь и прокладывает себе ход в амбар. Забравшись в постройку, медведь, по своему обыкновению, ведёт себя как лакомка: выбирает самую мягкую и жирную вяленую рыбу, затем отыскивает флягу с жиром и макает рыбу в жир. А, если находит запас ягод, то и в них добавляет жир, приготовляя, таким образом т.н. толокушу , которую колымчане любят не меньше медведя. Впрочем, несмотря на это разорение, ни один из жителей не дерзнёт устроить капкан или другую западню. Богораз объясняет это «отсутствием мужества», что, на мой взгляд, противоречит его же сообщениям. Скорее всего, здесь дело в суеверном страхе или почтении к медведю, о чём было сказано выше…

Много лет наблюдая за воззрением колымчанина на внешний мир, Богораз приходит к выводу, что оно носит совершенно юкагирский характер: в каждом озере и каждой реке есть свой водяной хозяин, который изображается босым человеком с очень длинными волосами и плотной белой кожей. Водяной – собственник всех рыб, находящихся в его водах. Он даёт или отнимает промысел по своему усмотрению. Колымчане верят, что водяной очень не любит железа и, если кто-нибудь уронит в воду, к примеру, топор, он немедленно перестаёт «давать» рыбу.

Богораз отмечает, что каждое урочище на Колыме и каждый лес имеют лесного хозяина – лешего. Последние во всём подобны людям: они живут в таких же избах, где есть даже иконы, однако нет распятия. Занимаются промыслом, ездят на собачьих нартах. Впрочем, и здесь отличие: вместо собак лешие запрягают волков. Лесной хозяин очень любит водку и картёжную игру и готов покупать карты и спирт по самой высокой цене. Платит живой пушниной, загоняя дичь в капкан охотника, заключившего с ним сделку. Между собой лешие тоже играют в карты, проигрывая друг другу пушного зверя: именно этим объясняют колымчане миграцию промысловых зверей.

Водяные и лесные хозяева находятся в непрерывной вражде: леший промышляет водяного, чтобы из его плотной кожи сделать себе обувь, так называемые «четвери», имеющие свойства сапогов-скороходов. С другой стороны, водяной не остаётся в долгу и мстит, где только может…

Рядом с этим в представлении колымчанина существуют духи русского происхождения. Таковы суседко – домашний дух, представляемый в виде маленького старичка с длинной седой бородой, живущего за печкой или камином. В жертву ему обычно приносят крохотные колобки с запечённой в них солью. Ещё называют железнозубого еретика, представляющего упыря, который живёт в глубине лесов и нередко нападает на охотников.

Что касается христианства, Богороз сообщает, что даже к его обрядам колымчане проявляют стойкое равнодушие: не ходят на исповедь и не соблюдают постов. «Сущность учения Христа известна им также мало, как и соседним язычникам-инородцам», - заключает этнограф. Далее он сообщает, что русские, живущие на Нижней Колыме, привержены к своему, русскому шаманизму. По мнению Богораза, приёмы такого шаманства не представляют ничего замечательного: вместо заклинаний они произносят бессвязные юкагирские слова; потом «является» дух-переводчик, который и переводит всю эту тарабарщину на русский… В Среднеколымске, в бытность Богораза, русских шаманов не было, а жители с полным доверием относились к якутским шаманам.

Язык и музыка – наследие России

Что касается языка, то исследователь полагает, что он у русского населения Колымы принадлежит к окающим наречиям и по своему словарному составу очень близко стоит с наречием Архангельской и Олонецкой губерний. Встречаются в нём такие странные слова и исторические выражения, как, например, "разнобоярщино" – в смысле смута, "сидеть на белой земле"  – в смысле не платить податей и т.п.

В конце своей работы Богораз обращается к музыке. «Колымчане являются очень музыкальным и певучим населением, - пишет он. – Балалайка и самодельная скрипка из берёзовых дощечек с волосяными струнами настолько распространены, что в каждом посёлке во время т.н. вечорки составляется оркестр из трёх-четырёх человек». 

Богораз уверяет, что среди колымчан «обращается» несколько сот песен самого разнообразного содержания, начиная с отрывков богатырских былин и кончая обрывками современных (царствования Николая II) опер. Всё это перенято колымцами у «пришельцев» из России. Большая часть песен, по мнению Богораза, «странного происхождения». Он относит их к хороводным, свадебным, казачьим, семейным и разбойничьим песням. Встречаются и сатирические шедевры, сочиняемые местными поэтами на каждый забавный случай из общественной жизни, Например, песня о кулачной бое «по пьяне». «Песни эти принадлежат почти исключительно Нижней Колыме», - отмечает исследователь.

В завершение Богораз упоминает о жалкой судьбе русского переселенца-колымчанина, и слова учёного (революционера и бывшего колымского ссыльного) звучат жёстко:

«Старинные русские песни вместе с такими же русскими сказками и свадебными обычаями, хороводными играми и т.п., составляют наследство, вынесенное с родины первыми русскими пришельцами – завоевателями края. Помимо этого, небольшой осколок русского племени влачит жалкое существование, заброшенный среди снегов на оледеневших берегах негостеприимной полярной реки. Родина не посылает ему ничего кроме некоторых предметов материального быта, необходимых для существования последнему дикарю, но за них он уплачивает десятерную цену лисьими и песцовыми шкурками, которые он научился добывать у туземцев. Его лица не достигает никакое благое влияние, к его ушам не доносится ни одна благая весть. Он не имеет никакого представления о том, что делается за пределами его уединённого края и, несмотря на свой русский язык, стоит на умственном уровне жителей каменного века и напрягает всё своё внимание, чтобы не умереть с голоду».

 Река Колыма на карте XVIII в.

Материал подготовил А.Ю. Епатко, ст. научный сотрудник Государственного Русского музея. 

[i] Этнограф имеет ввиду греблю.

[ii] То есть петля была «занята», и дичь в нее не попала. Подобный случай можно квалифицировать, как «упущенную выгоду».

[iii] То есть, живущие по рекам.

[iv] Данные за 1897 год.

[v] Угол в топке русской печи, куда сгребают горящие угли.

[vi] То есть «все одно…»