Энгельгардт в Мезени и Печоре

На фото: Печора.

Губернатор Архангельска Александр Платонович Энгельгардт выделяется среди множества чиновников конца XIX века. За время своего губернаторства он лично совершил ряд путешествий по Русскому Северу – вплоть до Новой Земли. Энгельгардт, как видно, из его путевых дневников, искренне радел за благосостояние поморов. Он вошел в историю России как инициатор устройства телеграфного сообщения с Мурманским берегом, что значительно способствовало развитию местной торговли. Одним из самых впечатляющих свершений Энгельгардта во время его пребывания на посту архангельского губернатора явилось строительство Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги. Оно шло чрезвычайно трудно: трасса пролегала по практически безлюдной, болотистой и лесистой местности, пересекалась множеством рек и речек. Тем не менее, 17 ноября 1897 года состоялось открытие дороги...

Немало и других благих дел было в активе Энгельгардта: обеспечение представительства Архангельской губернии на Всемирной выставке в Париже в 1900 году (многие экспонаты Александр Платонович лично привёз из служебных поездок). Нельзя забыть и его успешную борьбу с эпидемией холеры, которую губернатор вёл в 1894 году на Севере, а также его участие в строительстве первого отечественного ледокола «Ермак».

Одно из своих последних путешествие на Север Александр Платонович совершил в 1895 году: посетил Мезенский и Печорский уезды, где инспектировал недавно проложенные дороги, а также изучал возможность пароходного сообщения между Архангельском и Печорой. Обратимся же к «Запискам» губернатора…

 Губернатор Архангельска А. П. Энгельгардт. Фото конца XIX в.

Мезенский уезд, по словам Энгельгардта, занимает огромное пространство: его южная часть покрыта лесом, а северная и северо-восточные части составляют Канинскую и Малоземельскую тундры. К концу XIX века здесь проживало 24 тысячи русских и полторы тысячи «самоедов». Главный промысел мезенцев – лесная охота, заготовка и сплав леса, рыбная ловля. Хлебопашеством, вследствие суровых климатических условий, население занималось очень мало: ранние морозы в начале августа нередко убивали посевы.

Энгельгардт отмечает, что скотоводство, благодаря обилию лугов, могло бы получить более широкое развитие. Знаменитая порода мезенских лошадей, выведенных от помеси местных лошадей с лошадьми князя Голицына (сосланного сюда при Петре I), известная своей выносливостью, к тому времени уже вырождалась. В 1890-х годах в Мезенском уезде насчитывалось 9100 голов рогатого скота, 4900 лошадей, 13000 овец и 38000 оленей.

Из Архангельска Энгельгардт отправился в свою инспекционную поездку на пароходе «Обь», обычно курсирующим между Городом (так поморы издавна величали Архангельск) и беломорской Ковдой.

Обойдя восточный берег Белого моря, известный под названием Зимнего берега, судно вошло в Мезенский залив и встало между островом Моржовец и селом Койдой. Энгельгардт сообщает, что берега Мезенского залива составляют главное место для промысла морских зверей; сюда ежегодно, в феврале и марте собирается от двух до трёх тысяч промышленников. А уже осенью к побережью приплывают из приполярных стран огромные стада тюленей; иногда до несколько тысяч голов. Звери стремятся в Белое море за рыбой, которая к осени уходит из океана ближе к берегам. Затем тюлени остаются на зиму в тех же местах для деторождения. Новорождённые звери не плавают в воде, потому что их шерсть в это время слишком мягка и пушиста. Через месяц белая шерсть выпадает клочками; затем вылезает гладкая, желто-серебристого цвета шерсть – и звери получают название серка. Взрослый самец называется лысун, а самка – утельга. В апреле тюлени «отдыхают», и тогда их можно встретить в ясные солнечные дни на льдинах огромным стадами. Но уже в начале мая они уплывают вслед за своими детёнышами в океан.

Охота на тюленей, по свидетельству Энгельгардта, представляет немало опасностей и требует много смелости и ловкости: промышленникам иногда приходится забираться далеко в море, переходить с одной льдины на другую, чтобы добраться до зверя. При этом они тянут лодку за собой. Последние приспособлены таким образом, чтобы их было удобно тащить по льду, для чего ко дну каждой стороны прибиваются полозья; так что лодка в то же время служит и санями. Но и лодка не всегда спасает промышленников – случается, что поднявшийся ветер уносит их на льдинах в открытый океан.

Чтобы облегчить поморам охоту на тюленей, Энгельгардт выписал из Главного артиллерийского управления 100 берданок кавалерийского образца и раздал их промышленникам. По его словам, охотники не могли нахвалиться этими новыми ружьями… «Подползаем мы, - рассказывали они, - со всякими хитростями и с большими трудом к зверю; зверь выстрела не боится – ему кажется, что это трещит лед; а стреляют берданки метко, бьют зверя наповал, так что не спугивают соседей – те ничего не замечают».

После стоянки вблизи о. Моржовец, пароход подошел к устью Мезени. Энгельгардт отмечает, что отливное течение здесь очень сильное: казалось, что «Обь» стоит на месте, хотя судно шло полным ходом. Прилив достигает близ устья реки 25 футов; там, где в полную воду свободно проходят пароходы, после отлива, остаётся внушительная песчаная мель. Причиной этого явления губернатор называет сильный напор приливной воды от севера и «стиснение» её в горле Белого моря.

В устье Мезени в бытность Энгельгардта располагалось два лесопильных завода. Лес к ним сплавлялся по Мезени и её притокам не только из Архангельской, но и из Вологодской губернии. Брёвна распиливались на доски и отправлялись за границу, большей частью в Англию.  

Далее до города Мезень экспедиция ехала на лодках. Автор «Записок» признаётся, что из всех уездных городов вверенной ему губернии, Мезень «печальнее всех». Уездным городом она была назначена в 1780-м году. Бывшее до того поселение именовалось Окладниковой слободой – по имени основателя – новгородца Окладникова, жившего в XVI веке. «В городе нет, кажется, ни одного каменного здания, да и деревянные как-то обветшали и смотрятся уныло», - сетует Энгельгардт.

Прибытие губернатора в Мезень не прошло незамеченным: на следующий день Александр Платонович продолжил свой путь в сопровождении чиновника по крестьянским делам Попова. Последнему было поручена постройка новой дороги на Печору в пределах Мезенского уезда, по которой и предстояло проехать Энгельгардту. По-видимому, эта дорога уже была закончена, так как губернатор, хвалит её: он пишет, что почтовая дорога от Мезени до станции Большенисогоры очень хороша, как и все вообще почтовые дороги Архангельской губернии. Энгельгардт делит местные дороги на две категории: первые из них – «столичные» - петербургская и московская дороги. Петербургская идёт из Архангельска на Холмогоры, и далее – до границы Олонецкой губернии. Московская – от села Сии на Шенкурск, до границы Вологодской губернии. Кроме «столичных» дорог, существуют ещё две, соединяющие Архангельск с уездными городами: одна от Холмогор на Пинегу и Мезень, другая – от Архангельска до города Онеги. По этим дорогам можно проехать даже зимой; все болотистые места сплошь замощены бревнами, поверх которых сделана песчаная насыпь, а обрывы ограждены перилами.

Энгельгардт отмечает, что Попову пришлось немало потрудиться над устройством местной дороги: сначала была проложена просека, затем был снят верхний моховой слой, пни и корни выкорчеваны, по болотистым местам проложены гати. Всё лето чиновник провёл близ дороги, в палатке. При помощи местных охотников Попов лично производил изыскания пути, стараясь, по возможности, обходить болота и горы и в то же время не удлинять дорогу. При этом её прокладка обошлась сравнительно недорого: 120 рублей верста, вместе со станционными домиками и мостами.

От станции Большенисогоры Энгельгардт со спутниками отправился к селу Койнас. Губернатор отмечает, что некогда проезжал этой дорогой, и в то время она представляла собой «нечто совсем первобытное». По его словам, никакой дороги и не было – приходилось скакать по камням, пням и корням, тащится по топям, ехать у самого обрыва по берегу реки, взбираться на многоярусные горы и спускаться по кручам. «На таких крутых спусках, - пишет Энгельгардт, - всегда заранее заготовлены колья, которые закладываются в оба задних колеса телеги, а то просто привязывается к ней сзади целое сосновое или еловое дерево, служащее тормозом».

Такое «первобытное» состояние дорог автор «Записок» объясняет тем обстоятельством, что местному населению они, собственно, не нужны: по ним почти никогда не ездят. Все поселения расположены исключительно по берегам Мезени и по некоторым её притокам, и если кому нужно перебраться из одной деревни в другую, тот едет на лодке. Впрочем, летом разъезжать некому – всё мужское население находится на гужевых промыслах, а это занятие (в основном, перевозка товара в города) производится исключительно по зимнему пути, который прокладывается по речному ровному льду.

От города Мезень экспедиция следовала вдоль одноимённой реки. Сёла здесь встречаются довольно часто; многие из них носят названия, данные жителями по цвету прибрежных обрывов: Белощелье, Краснощелье, Палощелье и т.д.   

Река Мезень, по словам Энгельгардта довольно широка, но усеяна мелями, так что судоходство здесь затруднительно. Экспедиции приходилось несколько раз переезжать реку в больших плоскодонных лодках, на которых устанавливалась телега с лошадью. 

На одной из станций (Нижнесульской) к Энгельгардту заявился старик с жалобой. Он рассказал, что переселился сюда из села Койнос тридцать лет назад. Срубил дом, расчистил лес под луга и пашню, завел скот. Дичи в лесу – стреляй не хочу! На промысел ходит за белкой, росомахой и медведем. Раз в год отправляется с сыновьями в Мезень или Пинегу на ярмарку. Сбывает шкуры зверей, а домой везёт муку, одежду и прочее по хозяйству… Да вот беда – дом пришел в ветхость. Пришлось строить новый. Сделал крестьянин заявку в волость, хотел внести деньги в казну, а их не приняли. Говорят, дозволение нужно от лесничего. Пришлось идти в Мезень к лесничему, чтобы «выправить билет». Увы, пройдя 300 верст (!), старик лесничего не застал, но один крестьянин обещал передать его просьбу…

Вернувшись, старик приступил к рубке леса и заготовил 42 бревна. Спустя некоторое время приехал лесничий и увидел заготовленные бревна. Покажи, говорит, билет. «А у меня никакого билета нет, - оправдывался старик. – Я объяснил, что ходил к нему за билетом и в волости объявлял. Но этого в резон не взял, а составил акт и сказал, что с меня за самовольную рубку взыщет штраф в 76 рублей; срубленные же бревна заарестовал и больше рубить не велел. Тем временем хата валится, - продолжал проситель, - зиму негде будет жить, да и штрафа заплатить не могу».

Губернатор вошёл в положение: разрешил крестьянину приступить к постройке, а прибыв в Архангельск, рассказал об этом деле управляющему государственным имуществом. В итоге дальнейшее производство о штрафе было прекращено.

…Вторая половина дороги по Печорскому уезду Энгельгардту не понравилась. По его мнению, подрядчик из личных выгод выбрал для дороги места, где лес был помельче – по тундрам и болотам, хотя дорогу, напротив, следовало бы вести там, где лес покрупнее, что указывало бы на более плотную и сухую почву. «Работы по устройству самого полотна производились, по-видимому, без всякой системы и без заранее обдуманного плана, - негодует Энгельгардт, - больше напоказ. В результате вышло то, что станции были построены с излишней роскошью, на них была потрачена большая часть ассигнованных денег, а дорога оказалась никуда не годною».

Переезд по этой половине дороги был крайне утомителен: лошади вязли по брюхо в моховом болоте, так как слабые гати гнили в этих топких местах. К довершению всего, членов экспедиции сопровождала тучи комаров, оводов и мошки…  

На каждой станции Энгельгардт внимательно просматривал казённые книги. Открыв одну, он обратил внимание, что почта прошла один перегон в 23 версты за 16 часов. Губернатор поинтересовался у станционного смотрителя, почему так долго? Дорога, правда, плоха, но всё же ехать 23 версты 16 часов – непозволительного много!

Была ещё одна интересная встреча, о которой упоминает Энгельгардт:

Энгельгардта удивило, что баба планирует пройти более 250 верст, «без всякой опаски, с арестантом, в безлюдной тайболе[2], по невозможной дороге».

Здесь автор «Записок» делает необходимое пояснение: в Архангельской губернии и Поморье, где на лето все мужчины уходят на промыслы, издавна установился обычай: женщины исполняют служебные обычая за своих мужей и братьев (включая сельских должностных лиц). При этом слабый пол надевает на себя их служебные знаки – бляхи и проч.

Узнав, что перед ней губернатор, женщина обратилась к Энгельгардту с неожиданной просьбой: нельзя ли её освободить от дальнейшего сопровождения арестанта до Мезени, объясняя, что арестант и один дорогу найдёт; она уже предлагала ему взять у неё пакет, с которым он препровождался. Однако тот не соглашался, говоря, что арестанту одному идти не следует: его должен сопровождать десятский. Энгельгардт распечатал конверт – арестант оказался не из важных. Поэтому он отпустил бабу, наказав арестанту отправляться одному в Мезень, где ему тотчас следует явиться в полицейское управление. По дороге же ему не стоит засиживаться, не то придётся дольше сидеть в тюрьме.

«Слушаю-с, - отвечал арестант, - беспременно буду поспешать, самому не расчёт мешкать. Благодарю покорно, а то с бабами да с провожатыми всё задержка».

Впоследствии, уже, будучи в Архангельске, Энгельгардт справился об этом арестанте. Тот действительно добрался до Мезени, где явился в полицейское управление и подал служивому пакет. «А где же арестант?» - спросили у него. «Я самый и есть», - отвечал он изумлённым чиновникам и тут же рассказал о встрече в «тайболе» с губернатором…

В Усть-Цильму на Печоре экспедиция прибыла через четверо суток, проделав путь в 250 вёрст. После этой инспекционной поездки местное начальство приняло дополнительные меры по улучшению дороги: были произведены новые изыскания, болота и гористые участки обошли, мосты и гати укрепили. В 1895 году по той же дороге провели телеграф. Как пишет с гордостью Энгельгардт, «теперь Усть-Цильма соединена уже с общею телеграфною сетью Империи».

В Усть-Цильме экспедиция села на пароход. Перед этим Энгельгардта и его спутников угостили красным вином и хересом. Губернатор нисколько не удивился изысканному угощенью: 

От Усть-Цильмы экспедиция поплыла вниз по Печоре до села Куй[3]. Расстояние в 280 верст пароход покрыл за 20 часов. Энгельгардт отмечает, что, несмотря на обширность и полноводность реки, берега Печоры очень неприглядны: по обоим берегам – корявая растительность, песчаные отмели и бесконечный однообразный горизонт, схожий с тундрой или болотом…

Энгельгардт предположил, что со временем, когда установится «правильное» пароходное сообщение между Архангельском и Печорой, Куя обещает сделаться значительным торговым центром края. Увы, прогнозы губернатора Архангельска не сбылись. Центром торговли Куя так и не стала. Ныне это ничем неприметная деревенька, насчитывающая 86 человек жителей. 

В Куе губернатор посетил местную церковь, которая произвела на него хорошее впечатление: иконостас в этой глухой церквушки был уставлен сравнительно богатыми образами в серебряных ризах[4].

Коротая время, Энгельгардт отправился в тундру охотиться, где за какие-то полчаса подстрелил с десяток куропаток. Когда же губернатора посадили на пароход «Норденшильд», идущий в Архангельск, он с удивлением узнал, что на этом судне присутствует 600 пудов (!) крыльев куропатки. Из Архангельска их поставляют заграницу, где ими украшают дамские шляпки. Энгельгардт поясняет, что белые перья куропатки предпочтительнее других, так как их легко окрасить в любой цвет.

  Охотники из Усть-Цильмы. Фото 1930-х гг.

11 августа 1895 года «Нордешильд» отшвартовался в Архангельске. Энгельгардт тут же отправился с ходатайством к министру финансов Витте с докладом «Об учреждении правильных пароходных сообщений между Архангельском и Печорой». Итогом стало утверждение Николаем II положения Государственного совета об учреждении пароходства на Печоре.

…Энгельгардт уехал с Севера в 1901 году, когда последовало высочайшее распоряжении быть ему Саратовским губернатором. Но даже вдали от Белого моря Александр Платонович живо интересовался проблемами любимого края - постоянно получал информацию из Архангельска, помогал своим преемникам советами. Болезнь вынудила Энгельгардта переехать в Швейцарию, где он умер в 1903 году, в Берне. Большого друга всех жителей Севера похоронили в Смоленске, вблизи Вознесенского монастыря. От города Архангельска в день погребения на могилу был возложен серебряный венок.

Автор: Андрей Епатко, ст. научный сотрудник Государственного Русского музея.    

[1] Выборное лицо от крестьян, исполнявшее полицейские обязанности.

[2] Густой дремучий лес.

[3] Так у Энгельгардта. Речь идёт о селе Куя, ныне относящемуся к Заполярному району Ненецкого автономного округа России.

[4] Речь о Георгиевской церкви, которая прежде была кладбищенской часовней в Пустозерске. В 1847 году её перевезли в Кую. По воспоминаниям старожилов, в 1927 году куйская церковь была разобрана.